Владимир Полуботко - Железные люди
А чёрная пропасть только того и ждёт, чтобы жадно поглотить свою добычу. Пасть раззявила и ждёт.
Но идти — надо!
И шли. Капитан первого ранга Рымницкий и его штурман, капитан третьего ранга Кузнецов, запершись в рубке и положив валидол под язык, медленно, осторожно вели свой корабль мимо скал.
Должно быть там, за этим железом, было очень красиво: яркая подводная синева, озарённая солнцем, буйная подводная тропическая растительность по склонам подводных скал, пёстрые стайки рыбок, шарахающиеся от огромной, ни на что не похожей железной рыбины… Но здесь, в утробе субмарины, было не до того; здесь было очень страшно. Не для всех, правда. Почти весь экипаж ни о чём не подозревал — плывём себе куда-то и плывём. Следуем избранным курсом. Прямо к победе. Как обычно. Стены нашей подводной крепости — железны, двигатели — мощны, руководители — надёжны, Великая Идея — непогрешима!.. Живём, братва!.. Там свободные от службы в домино лупят так, что всё вокруг содрогается, а там — поднимают гири, мускулы накачивают железом, а там — «А ну-ка, Петя, сыграй нам на гитаре нашу любимую!..» Которые же на постах, — те делают своё дело, крутят каждый свой собственный винтик…
…Тем двоим было очень страшно. И одиноко. Но — вывели корабль! Вывели!
И потом, месяцев десять спустя после этого, когда подлодка вернулась домой и делался подробный отчёт обо всех её маршрутах, крупный военный чиновник из Москвы возмутился:
— Да как же вы посмели! Да ведь этот путь — запрещён!
А Рымницкий ответил гордо и спокойно:
— А что? Победителей не судят! А я ушёл тогда от американской погони. Я выполнил свою боевую задачу. И я — победитель!
И точно — его тогда не судили. Победитель — он и есть победитель.
Трибунал не судил. А от своего собственного суда — куда денешься? Так ли уж нужно было на карту ставить жизни ни о чём не подозревающих людей, драгоценный корабль, построенный за счёт беспощадного разорения всей страны и без того бедной?! А нервы и сердце — свои и того молодого ещё штурмана!.. И как ведь всё безнадёжно глупо: рядом остров, названный европейскими первопроходцами ФОРМОЗА, что по-латински означает ПРЕКРАСНЫЙ! Значит же, было за что называть его так! Он, должно быть, и в самом деле — прекрасен!.. И эти коралловые мелкие островки с их солнцем и пальмами, и эти подводные ландшафты!..
И всё прошло мимо.
И так вот и жизнь вся пройдёт…
* * *Но думал он таким вот недозволенным образом — очень редко. Не до того было. Азарт игры между двумя сверхдержавами захватывал его почти целиком. А временами и — совсем целиком. Так, что ничего больше в душе не оставалось. Хотелось служить и служить — чему-то Высшему, чему-то Прекрасному. Казалось так: от того, что служишь и Высшему, и Прекрасному, — ты и сам делаешься и выше, и прекраснее…
И вот теперь он сидит на морском дне — утопил могучий подводный корабль, который ему доверили, обманул экипаж, который ему доверился!..
Как красиво вышел Руднев на бой против четырнадцати японских кораблей! И какое красивое название было у его крейсера — «Варяг»!
Как красиво погиб Макаров — подорвался вместе со своим броненосцем на вражеской мине. И погиб — весь, без остатка!
И какой безобразный конец ждал теперь Рымницкого — скорей всего, обвинение в измене Родине, расстрел или пятнадцать лет тюрьмы.
Глава двадцать пятая
Кое-что из опыта товарища Лебедева
Сам же себя, Евримах, ты считаешь великим и сильным
Лишь потому, что находишься в обществе низких и слабых.
Переживания же капитана первого ранга Лебедева были совсем другого рода: как спасти шкуру и карьеру. И ничего больше. До сих пор ему удавалось успешно проходить между острейшими и сложнейшими служебными рифами. Лебедев и сейчас был уверен: если выберусь отсюда живым, то и карьеру победно продолжу! Насчёт того, выберется живым или нет, сомнения, конечно, имелись, а вот относительно успешности дальнейшей карьеры никаких сомнений не было. Только бы выбраться, а уж там!..
Сколько у него уже таких случаев было, когда, казалось бы, с карьерой надо распрощаться навсегда, и каждый раз он удивительным образом вместо выговора или снятия с должности получал повышение.
Как-то раз в Атлантическом океане уже на самом подходе к Карибскому морю он вызвал к себе в центральный пост капитан-лейтенанта Нестерова с такими словами:
— А ну-ка, Нестеров, подойди ко мне в центральный пост вместе со своим ЖУРНАЛОМ УЧЁТА СОБЫТИЙ! — манера обращения с подчинёнными у него никогда не отличалась изысканностью.
Через две минуты каплей Нестеров докладывал о своём прибытии. Капитан тогда ещё второго ранга Лебедев взял ЖУС и стал листать его.
— Пока свободен! Я возьму на пару часов журнал и почитаю. Это видели и слышали почти все, кто находился тогда на верхней палубе третьего отсека, который в подводном народе называется ещё иначе: ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ПОСТ. Только акустики, погружённые в мир своих внутриокеанских звуков ничего не могли слышать.
Часа через два опять же при свидетелях Лебедев вновь вызывает каплея Нестерова. Тот является:
— Товарищ командир! Капитан-лейтенант Нестеров явился по вашему приказанию!
Дальнейшее описание этой сцены последует в очень приблизительном и очень бледном пересказе:
— Ты! Идиот! Какая только тебя проститутка на свет родила! Ты что мне здесь понаписал, сука-пересука, падла-перепадла?!
Нестеров так и обомлел.
— Ты хоть понимаешь, идиот хренов-перехренов, что за все три недели пути у нас было сорок семь сеансов связи!..
— Понимаю!
— Молчать! И из этих сорока семи всплытий мы сорок пять раз оказывались вблизи то каких-то самолётов, то вертолётов, то кораблей, то рыбачьих посудин! И степень близости: то три балла, то два!..
— Но ведь так же оно и было на самом деле, — робко возразил Нестеров.
— Идиот! Мало ли что было! Переписать журнал и немедленно! Возьмёшь у секретчиков новый журнал, всё перепишешь так, как я там пометил, а старый экземпляр сдашь потом секретчикам на уничтожение! Понял, мать-перемать?
— Так точно, товарищ командир!
— Выполняй!
— Есть!
На другой день работа была выполнена: некий старшина второй статьи, отличавшийся дивным почерком, изобразил всё очень красиво — почти печатными буквами и без единой помарки. Сорок семь всплытий и лишь три случая, когда вдоль горизонта прошмыгнул американский самолёт или эсминец. А остальных сорока двух случаев — как будто и не было.
— Вот это другое дело, — удовлетворённо сказал Лебедев, меняя гнев на милость. — А то ж ведь потом штабные умники могли бы подумать, что мы всё это время были под наблюдением американцев.
И эта сцена тоже происходила на многолюдной верхней палубе третьего отсека.
О чём думал Лебедев, на что надеялся? Или он забыл, что он живёт в Стране Победившего Социализма? Или он просто такой уж тупой от рождения?.. Об этом можно только гадать.
Ясное дело, что вскоре после этого специальный агент тайной полиции явился без приглашения в гости к каюту Лебедева. Такой агент называется у нас и поныне словом «ОСОБИСТ», а тайная полиция в те времена именовалась Комитетом Государственной Безопасности. Или сокращённо: КГБ. Особист на подводном атомоходе имеет огромную власть, обладает правом захода в любое помещение (а подводная лодка вся сплошь состоит из помещений, куда для большинства членов экипажа вход ограничен), он был одним из тех пяти человек на подлодке, без которого в случае Серьёзной Войны, ракеты, если и взлетят, то лишь в качестве безвредных болванок, а не атомного оружия. В каюте у особиста хранятся особые инструкции, наручники, нужные коды и шифры; он может послать шифровку с доносом на любого члена экипажа, а об этом на корабле даже никто и не догадается — радист передаст то, что ему велено, вот и всё; при большом желании особист может кого-то и арестовать, чтобы по возвращении на берег предать суду военного трибунала… Особист многое может!
От кого он узнал про историю с ЖУСом — тайна. Но, понятное дело, кто-то из слышавших — донёс.
Фамилия особиста была Швяков, и состоял он в том же самом звании, что и Лебедев, то есть, был капитаном второго ранга. В неофициальной обстановке Швяков всех без исключения называл на ты, а на вы переходил либо в торжественных случаях (допустим, на партсобраниях), либо в случаях, ничего хорошего не сулящих для собеседника.
Журнал уже был у Швякова, когда он явился в каюту Лебедева.
— Что-то у тебя ЖУРНАЛ УЧЁТА СОБЫТИЙ ведётся подозрительно чисто, — вкрадчивым голоском начал Швяков. — Ни помарок, ни перечёркиваний. Что бы это значило, как ты думаешь?
Лебедев было побледнел, но почти сразу нашёлся с ответом:
