Иван Старчак - С неба - в бой
Мы с генералом основательно разобрали действия парашютистов в тылу противника, и мне яснее представились наши успехи и промахи.
27 января 1942 года Сергей Александрович вошел в палату взволнованный, радостный.
— Добрая весть, Иван Георгиевич.
— Какая? Неужели Юхнов освобожден?
— Нет, не то.
— Что же?
— С орденом Ленина тебя поздравляю! Анатолий Константинович Левенец и Иван Михайлович Смирнов тоже этой награды удостоены. Да тут вот целый список, — Худяков протянул мне текст приказа войскам Западного фронта.
Я пробежал глазами по строчкам и с радостью увидел имена лейтенанта Юрия Андреевича Альбокримова, старшины Михаила Ивановича Климова, красноармейца Анатолия Алексеевича Авдеенкова. Они награждались орденом Красного Знамени. Красной Звездой отмечались старшины Иван Андреевич Бедрин, Андрей Андреевич Гришин, старший сержант Леодор Алексеевич Карпеев, сержант Андрей Михайлович Моисеев, красноармейцы Александр Иванович Буров, Григорий Антонович Хиль; медалями — сержанты Николай Кузьмич Гарусов, Иван Романович Якубовский, Александр Сергеевич Ковалев, младший сержант Виктор Степанович Закуреев, красноармейцы Василий Андреевич Большаков, Дмитрий Иванович Корначик, Петр Никитич Онищенко, Иван Никитич Хоруженко.
Да, ребята эти вполне заслужили такую честь.
Ими гордился весь отрядОказалось, что находящиеся в госпитале десантники не только ранены, но и сильно обморожены. А это значило, что многим из них грозило то же, что и мне, — ампутация.
Первой, с кем мне вскоре удалось встретиться, была Катя Швецова, юная парашютистка из группы Анатолия Левенца. Не забыть мне бесед с ней. Она тяжело переживала, что лишилась ступней обеих ног. Катюша была ранена, а затем обморозилась, когда вместе с Анатолием Левенцом и Петром Онищенко участвовала в захвате пленного на Варшавском шоссе. Вот как это было.
Легковая автомашина на большой скорости мчалась по дороге. За поворотом из предрассветной дымки перед ней возникли трое вооруженных людей. Один из них крикнул:
— Стой!
Водитель резко затормозил. Раздалось несколько выстрелов. Смертельно раненный фашистский офицер, находившийся в автомобиле, успел выстрелить из маузера и ранить Швецову. Она упала на снег. Старший лейтенант Левенец и красноармеец Онищенко подхватили ее и направились в придорожную рощу. Там перевязали, а после на руках вынесли из вражеского тыла. И вот она здесь, в московском госпитале.
Я, как умею, успокаиваю девушку, говорю, что я в таком же положении. А сам думаю: «Я все-таки мужчина. И постарше… А каково ей, только начинающей жить?»
В день, когда Кате вручали орден Красного Знамени, командование госпиталя устроило по этому поводу небольшой праздник. Собрали нас в палату, где помещалась Швецова, — кого принесли на носилках, кто сам добрался. Представитель штаба Западного фронта генерал-майор Григорьев, огласив приказ, подошел к Кате.
— Ну-ка приподнимись немного, — попросил он, — я прикреплю…
Все поздравили Швецову с высокой наградой. Приехавшая к нам секретарь ВЦСПС Клавдия Николаева по-матерински обняла Катю, сказала:
— Главный целитель во всякой беде — время. Ты еще будешь счастлива, доченька.
Мы очень хотели, чтобы Катюша была счастлива, нашла свое место в общем строю, научилась ходить, обрела былую жизнерадостность. Веря, что все так и будет, мы подарили Швецовой несколько пар туфель, самых красивых, какие только можно было раздобыть в то время. Когда готовили подарок, было немало споров. Одни говорили, что это может ее обидеть, другие возражали, что, наоборот, вселит надежду.
Мне вспомнились боевые операции, в которых участвовала Катя Швецова, хрупкая на вид, но сильная духом девушка. Вражеский тыл — это не только схватки с противником, но и лесная чащоба, овраги, занесенные снегом, чавкающие болота, беспрерывный дождь, слякоть, завывание вьюги, лютые морозы, голод, жажда, неимоверные лишения.
Екатерина Швецова прошла через все это. Но, глядя на ее светлые, коротко остриженные волосы, глаза, полные слез, и крепко сжатые губы, острые, как у подростка, плечи, трудно воспринимать, что она — испытанный огнем воин.
Я не знаю, как сложилась судьба Кати Швецовой. Но уверен, что этот замечательный человек всегда будет пользоваться у всех заслуженным уважением и любовью.
* * *…Я утешал Катю, а самому было не легче. Я не мог представить себя, тридцатишестилетнего командира, мастера спорта, инвалидом. Не хотелось с этим мириться. Чего я боялся? Одного — меня страшило, что не смогу больше летать, прыгать с парашютом. Вот почему твердо решил: лучше умереть, чем разрешить отрезать ноги. Я твердил себе: «Если есть хотя бы один шанс из тысячи, то стоит рисковать».
В этом решении меня укрепляло и то, что врачи не были единодушны. Одни говорили, что ноги надо ампутировать, и как можно скорее; другие находили возможным ампутировать лишь пораженные места, а там будет видно…
После очередного осмотра я спросил начальника хирургического отделения А. Е. Брума, продолжает ли он настаивать на ампутации ног. Брум долго рассматривал меня, видимо что-то решая, потом сказал:
— Ладно, майор. Попробуем сделать такую операцию, чтобы смог ходить на своих двоих.
— А прыгать?
— Ишь чего захотел!
Я подумал: «Если уж буду на собственных передвигаться, то прыгать тоже научусь».
5 февраля 1941 года получил письмо от фельдшера Шуры Кузьминой. Она бывала у меня. На этот раз не сумела прийти и написала:
«Иван Георгиевич, я справлялась о вашем здоровье у доктора А. Е. Брума. Не печальтесь, что у вас будет маленький физический недостаток. Вы не один раз рисковали жизнью и пока отделались только этим.
Я думаю, что для тех, кому вы были дороги, кто вас знает, вы таким же и остались.
Наши ребята пустили слух, что майор Старчак возвращается из госпиталя и снова заберет к себе своих подрывников. Об этом я слышала от многих. Значит, в вас верят».
Мне было приятно читать эти строки. Они поддерживали меня в споре с теми, кто говорил:
— Иван Георгиевич, не тешь себя иллюзией. Штурманом еще, может быть, сумеешь. Ну даже летчиком. А вот парашютистом…
Я читал в их глазах: «Брось хорохориться. Смирись…»
А я не хотел. Боевые друзья тоже ждали меня. Как самое дорогое храню я письмо Юрия Альбокримова, Василия Мальшина, Анатолия Авдеенкова:
«Мы сейчас находимся на отдыхе, но в любую минуту готовы выполнить боевую задачу, какой бы трудной она ни была и каких бы жертв ни потребовала… Товарищ майор, сообщаем вам по секрету, за точность данных несем полную ответственность: нам стало доподлинно известно, что после выздоровления вы вернетесь на прежнюю должность…
Мы надеемся, что скоро снова вместе будем громить врага. Боевой красноармейский привет!»
Душа моя рвалась к этим замечательным ребятам.
Путешествие в молодостьДа, мне хотелось в небо. Лежа на больничной койке и глядя в стену, я мысленно возвращался к дорогим моему сердцу дням. Вспоминались то летная школа, то какой-нибудь экспериментальный прыжок.
Вот память воскресила образ инструктора навигационной службы Климова, человека уже немолодого, хорошо знающего свое дело. За его плечами немалый боевой опыт. Он участвовал в гражданской войне летчиком-наблюдателем.
Климов, как и я, пришел в авиацию из кавалерии. Предмет, который он нам преподавал, не отличался сложностью. В кабине штурмана имелось всего три прибора. Их мы освоили быстро.
Наконец нас подняли в воздух. Полет прошел нормально. Чувствовал я себя хорошо.
После приземления пилот сказал:
— Теперь для полноты счастья остается прыгнуть с парашютом. Это пострашнее будет…
На своем веку мне пришлось без малого тысячу сто раз покидать самолет в небе. Не все случаи запомнились. А первый… О нем хочется рассказать подробно.
Мы укладывали парашюты на длинных, сколоченных из досок столах. Зацепив за гвоздь уздечку полюсного отверстия, вытягивали купола, стропы, подвесные системы. Полотнище укладывали на две стороны, так же разбирали стропы, потом всовывали их в соты ранца.
Наземная подготовка длилась около трех часов. Инструктор рассказал о совершенных им семи прыжках.
Он наставлял:
— Парашют вводится в действие выдергиванием вот этого красного кольца. Тянуть за него надо, когда увидите низ фюзеляжа…
Укладчик — на его счету было два прыжка — утверждал:
— Парашют раскрывайте, когда начнет свистеть в ушах…
На аэродром прибыли к пяти часам. В шесть поднялись в воздух.
Когда стрелка высотомера достигла восьмисотметровой отметки, услышали команду: «Пошел!»
Я все делал, как советовал инструктор. Система сработала безотказно. Мелькнула мысль: «Неужели это так просто? Даже приятно!» Падения почти не ощущалось. Хотелось повисеть в небе как можно дольше. Но снизу уже доносился предупреждающий крик:
