Анатолий Иванкин - Конец «Гончих псов»
Он бы предпочел побродить по его улицам, заполненным легкомысленными француженками, посидеть в ложе «Гранд опера» или в кабачках Монмартра. И, кажется, время осуществления его желаний было не за горами.
— Сомкнитесь плотнее, — проворчал в наушниках голос Фрица Шрамма: ведущий хотел завести авиагруппу на Эрис-Деньи парадным строем.
4— Мой командир! — Лейтенант Рессон коснулся плеча Поля Фермона, забывшегося тяжелым неспокойным сном под плоскостью «девуатина».
Майор Фермон с трудом открыл глаза. Он чувствовал, что еще не избавился от ощущения тяжелой усталости. Голова была свинцовая, и все мышцы ныли, словно его накануне поколотили палками.
Их истребительный отряд последние дни не выходил из тяжелых воздушных боев и растаял, словно мартовский снег.
— Чем еще хотите обрадовать меня, Рессон? — спросил он, садясь и протирая глаза фуляром.
— Курсель сейчас слушал радио. Немцы вошли в Париж.
Поль удрученно свистнул:
— Проклятье! Значит, мы уже в тылу противника?..
Надо было срочно улетать отсюда, пока немцы не появились на аэродроме.
«Бедная Франция! — думал он, потирая виски. — Что тебя ожидает? Сдать Париж бошам… Позор!.. Какой позор!»
От отряда майора Фермона оставайся лишь номер «1-26» да три летчика на исправных «девуатинах»: сам Фермон, Рессон и сержант Курсель.
— Лейтенант, передайте Курселю, пусть готовится к вылету.
— Простите, куда прикажете проложить маршрут?
Фермон заглянул в полетную карту.
— Теперь, чтобы сбежать от фашистов, нужно лететь в Женеву. Но мы еще не кончили свою войну, поэтому приземлимся с недолетом до Швейцарии, скажем, в Дижоне. Думаю, что там найдутся командиры, которые подскажут, что нам делать дальше. По самолетам!
Дав старшему технику отряда распоряжение на немедленное убытие наземного персонала в Дижон, Фермон сел в кабину.
— Господин майор, — окликнул его старший техник, — что нам делать с двумя неисправными «девуатинами»?
— Уничтожьте их! Подожгите…
Взлетели тройкой и сразу же развернулись на юго-восток, оставляя Париж, занятый противником правее по курсу.
Полю не верилось, что по его родному городу сейчас хозяевами расхаживают пруссаки. Он посмотрел в сторону Парижа, пытаясь разглядеть в сиреневой дымке очертания Эйфелевой башни.
— Мой командир, — окликнул его взволнованный голос Курселя, — посмотрите влево — ниже!
Задумавшийся Фермон очнулся и взглянул в направлении, указанном ведомым.
Ниже шла армада двухмоторных «мессершмиттов». Сомкнувшись в тесный строй, они летели как на параде — тремя компактными группами.
— К бою! — подал команду Поль Фермон.
Сегодня они не станут считать врагов. Боль заполнила сердце летчика. Вот так бесцеремонно, в парадном строю, немцы идут над его Парижем. А они, словно дезертиры, тайком убегают на юг. Но боши прилетят и туда… Остановить их можно только одним способом — уничтожать всех подряд.
Друзья мои, — успел он сказать ведомым, занимая исходное положение для атаки, — мы должны вздуть этих нахалов. На нас смотрит Париж!
Используя преимущество в высоте и внезапность, французы круто спикировали на ведущую группу.
Поль Фермон видел в перекрестье прицела, как стремительно приближался силуэт самолета, камуфлированного светлыми и темно-зелеными полосами и пятнами. На концах его длинных крыльев отчетливопросматривались черно-белые кресты. «Пора!» И он нажал на гашетку. На его глазах «мессершмитт» взорвался, разлетевшись на множество обломков. Он не успел вывести «девуатин» из атаки и проскочил через центр взрыва, каким-то чудом избежав столкновения с разлетевшимися деталями «мессершмитта». Удивившись, что остался цел, он потянул на боевой разворот, ища взглядом своих ведомых.
Фермону в горячке боя некогда было считать победы. Он стрелял, изворачивался, уходя от вражеских трасс, и снова появлялся среди растревоженного роя «мессершмиттов», выбирая цель для своей пушки и пулемета.
Четыре «моссершмитта» рухнули на землю прежде, чем был сбит Курсель, а затем французы остались без снарядов.
Осатаневший от ярости Фермон готов был рубить вражеские самолеты винтом, но он не успел сделать этого. На его «девуатине» скрестились очереди двух «мессершмиттов», у которых передняя часть фюзеляжа была разрисована под оскаленные собачьи пасти. Веса металла, выплеснутого из четырех пушек и двенадцати пулеметов, хватило бы для потопления тральщика или сторожевого корабля. А перед ними был всего лишь дюралевый самолет…
— Да здравствует Франция! — крикнул Рессон, видя вокруг себя только оскаленные собачьи пасти, из которых к нему тянулись пунктиры огненных трасс. Последнее, что он смог услышать, это был грохочущий удар.
За воздушным боем наблюдали многие жители с окраины Парижа.
— Этих французов никто не посмеет упрекнуть в малодушии, — громко сказал высокий мужчина, смотревший в небо. Стоявшие рядом парни сняли береты. — Их подвиг и жизнь, — продолжал высокий мужчина, — отданные Франции, не смогут уже ничего изменить. Но они показали нам, что дух свободной Франции жив!
Воздушный бой, в котором пара фон Риттена срубила «девуатин», расстрелявший Фрица Шрамма, оставил зарубку в его памяти.
— Никогда, пока находишься в воздухе, не забывай, что ты в боевом полете, — поучая Карл своих летчиков. — Будьте предельно внимательны. Смерть всегда ходит рядом.
522 июня 1940 года в Компьенском лесу был подписан акт о капитуляции Франции. Гитлер продиктовал ей такие жесткие условия, перед которыми бледнели параграфы Версальского договора. Раздавленная Франция утратила свою политическую самостоятельность и прекратила существование как великая держава.
Даже Париж перестал быть ее столицей. Петен со своим марионеточным правительством перебрался в Виши, захолустный городишко в центральной части Франции. Вся экономика побежденной страны начала работать для нужд рейха.
Сапоги немецких солдат, подкованные железными шипами, победно цокали по тротуарам оккупированных городов Европы.
Перед рейхсфюрером СС Генрихом Гиммлером встала насущная проблема увеличения количества концлагерей, их емкости и пропускной способности. Эсэсовские инженеры ломали головы над чертежами «газенвагенов» и лагерных крематориев. Новые хозяева Европы внедряли «немецкий порядок» железной рукой.
Германия обогащалась за счет грабежа оккупированных стран.
На обеденных столах в немецких семьях появились в изобилии голландские сыры и сардины, бельгийское масло и мясные консервы, французские вина и коньяки. Вскормленные на капусте, свинине и пиве немцы начали менять гастрономические вкусы. Фрау и фрейлейн теперь предпочитали щеголять в парижских туалетах и пользоваться французской косметикой.
День и ночь катились поезда, на которых вывозили в Германию награбленные ценности, товары, продукты…
Теперь почти никто из немцев не сомневался, что германцы стали нацией-победительницей благодаря гению фюрера. А это так приятно — быть победителем, принадлежать к высшей расе, которой призваны служить все другие народы мира. И они исступленно кричали «Хайль Гитлер!». Еще бы, ведь «великий сверхчеловек» обещал им райскую жизнь надолго.
«Мы обеспечили себе победу на тысячу лет!» — заявил он во всеуслышание.
6Бельгийское селение Брюль де Пеш, где разместилась ставка верховного командования, Гитлеру не понравилось. Он привык к «Адлерхорсту», своему неприступному «Орлиному гнезду» в Берхтесгадене, и только там чувствовал себя в полной безопасности. Кроме того, ему гораздо больше нравились виды Баварских Альп, чем плоские пейзажи Фландрии. Поэтому вскоре фюрер вернулся на старое место.
Запершись в кабинете или прогуливаясь в одиночестве по лужайке перед «Адлерхорстом», он нетерпеливо ждал сообщений о согласии Англии на заключение мира.
Иногда Гитлер испытывал потребность в аудитории. Тогда он вызывал к себе Кейтеля. Как-то он спросил его:
— Послушайте, Вильгельм, почему Англия не хочет заключать с нами мир?
Кейтель, казалось, давно ждал этого вопроса:
— Мой фюрер, я считаю главной причиной боязнь англичан и недоверие к нам, так как…
— Вот-вот, — Гитлер жестом остановил Кейтеля. — Еще Ницше писал об этом. — И он процитировал, демонстрируя свою необычную память: — «Глубокое ледяное недоверие, возбуждаемое немцем, как только он захватит власть, является отражением того неугасимого ужаса, с каким Европа в течение столетий смотрела на неистовства белокурой германской бестии…» Тут я с вами, Вильгельм, согласен, — размышлял Гитлер вслух, — но есть и еще причина. (Даже задав вопрос, фюрер любил слушать только себя.) Англия не готова к миру. Дюнкерк их не образумил по-настоящему. Неужели они тогда не поняли моего жеста, когда я остановил германские танки, лязгающие гусеницами на окраинах Дюнкерка? Ведь это я разрешил им вывезти своих солдат с континента… Нет, я думаю, что Черчилль поймет меня…
