Михаил Авдеев - У самого Черного моря. Книга II
«Совершил вынужденную…» «Не вернулся…» «Сгорел…» «Расстрелян в воздухе…» На каждой странице фронтовых записей такие строки. А за строками я вижу живые улыбки, то гневные, то грустные глаза, слышу смех, отчаянные крики «Держись, друг! Иду на помощь!», слышу рокот моторов над спаленной степью и страшный треск разваливающихся в воздухе самолетов.
Какие-то дни нашей жизни мы называем особенно счастливыми. Я знаю: они, воины, были счастливыми. Они, ходившие ежедневно на грани бытия и смерти. Могут сказать — я описываю слишком много смертей. Но разве такое можно назвать просто смертью?
Вот Гастелло
летит с перекошенным ртом.
Он
при жизни
пошел на последний
таран!
Все при жизни!!
А смерть наступила
потом…
Горизонт покосившийся.
Кровь на песке.
И Матросов
на дзот навалился плечом,
Он
при жизни
подумал об этом
броске!
Все при жизни!!
И смерть
тут совсем ни при чем…
Я убежден, в бою может умереть трус. Обыватель. Себялюбец. Гибель во имя своей Родины, во имя счастья жизни — то же продолжение жизни. Той, во славу которой мы боремся и побеждаем.
Чайка
Мотор запущен, опробован.
— Нормально, можно летать, — говорит инженер Макеев, стоя на плоскости «яка».
Смотрю в кабину и согласно киваю: стрелки стоят на своих местах. Отрываю взгляд от приборной доски, смотрю в лицо инженера полка. Он улыбается, тоже кивает, спокойно и ободряюще: все, дескать, в порядке, можете быть уверены.
Так он всегда провожает меня, мой инженер. Вроде и не положено быть ему на плоскости командирской машины — техник ведь есть, механик, но так уж у нас повелось: я говорю инженеру свою боевую задачу, он провожает меня в полет. У каждого из нас это вроде морального долга.
Хорошо, когда командир и инженер друзья. Не приятели, а именно боевые друзья. Хоть это и трудно, дружить совершенно разным, если можно сказать, по своему назначению, по своему участию в деле людям. Дело в том, что командиру полка всегда нужны самолеты. Исправные, боеготовые самолеты. А готовит их инженер, для которого это проблема. И такая, что решить ее удается не каждому. Потому что идет война, потому что самолеты возвращаются после боя избитыми, а то и не возвращаются вовсе. Так бывает нередко. Бывает и несколько дней подряд. Поэтому средняя продолжительность жизни машины не годы, как в мирное время, а месяцы, и это не что-то из ряда вон выходящее, это обычное, более того — это закон боевых потерь. А летать, несмотря ни на что, надо. Драться с фашистами надо. И чтобы машины могли летать, а летчики бить фашистов, нужен беззаветный труд коллектива: техников, механиков, мотористов. И прежде всего — организаторский талант инженера, его способность направить силы и ум коллектива, его способность заставить людей трудиться, если надо, — без отдыха, если надо, — под обстрелом врага, под бомбежкой. И что самое главное, не по приказу, а по совести, по чувству долга перед народом, Родиной.
Рабочий день командира полка начинается приказом из штаба дивизии:
— Подготовить двадцать экипажей на боевое задание…
Двадцать, а то и больше. И если командир может ответить четким коротким «Есть!», то пусть он гордится своим инженером, пусть называет его своим боевым заместителем, и даже профессором по технической части, и спасибо ему говорит.
Но Макеев работает не за спасибо. Он просто чувствует долг. Гражданский. Военный. Партийный. Долг перед Родиной. Перед народом. Перед собой, наконец. Может поэтому он и хороший организатор, способный руководитель, думающий инженер.
Большой, спокойный, неторопливый, он любит постоять перед строем боевых самолетов, полюбоваться трудом подчиненных ему людей. Постоит минуту-другую, посмотрит, кому-то махнет флажком и зашагает. Туда, где без него не управятся. А где — определяет всегда безошибочно. Подойдет, объяснит, покажет, как надо. Нередко снимет тужурку, засучит рукава комбинезона, начнет работать. И радуется больше, чем техник, чем моторист, введенному в строй самолету.
Я никогда не видел, чтобы он суетился, торопился или, больше того, побежал по стоянке. Как-то раз на одной из машин внезапно что-то разладилось, а до вылета оставались минуты. Техник подбежал к инженеру, доложил, что вылет экипажа, очевидно, сорвется. Инженер молча кивнул и пошел, невозмутимо покачивая широченной спиной. Не выдержав, я закричал:
— Побыстрее, Федор Васильевич, побыстрее!
Но он как шел, так и шел: — спокойно, неторопливо. Я промолчал, но в душе немного обиделся: хоть инженер и старше меня по возрасту, но я командир, и меня положено слушать.
Я видел, как Макеев подошел к самолету, как сразу взялся за дело. Прошло 15–20 минут, над командным пунктом взлетела ракета, и эскадрилья ушла на боевое задание. Ушел и тот самолет. Но я еще, как говорят, не остыл и в тактичной форме намекнул инженеру…
Внезапно смутившись, Макеев стал извиняться. Он действительно не слышал меня. Он шел и думал. Схему в уме представил. Пока шел во всем разобрался.
— Иначе ничего бы не сделал, — сказал инженер. — И механик, и техник сразу предлагают свое, как только подойдешь к самолету. Каждый старается сделать доброе дело, а время в обрез. Поэтому думать надо заранее.
Мыслящий человек Макеев. Думает постоянно. О самолетах, о боевой работе. Кажется в большой его голове все время бродят идеи. Как-то раз я рассказал ему о воздушном бое. Фашистов было значительно больше, чем нас. «Мессершмитты» намеревались расчистить небо для своих бомбовозов. Но мы не уступили врагу. После одной из удачных наших атак, строй «Ме-109» распался, фашисты повернули вспять и я попытался настичь и ударить одну из машин. Но я увидел колонну «юнкерсов», идущих к порту, и вынужден был развернуться.
— Успел бы, — сказал я Макееву, — будь у меня скоростенка побольше. И сбить того, за которым погнался, и своевременно вернуться на место. Дело же было в секундах…
Макеев на минуту задумался.
— Много не обещаю, — сказал, но десять-пятнадцать километров добавлю вашему «яку».
И точно, добавил. Мы построили полк. Макеев объяснил экипажам задачу, и сразу закипела работа. Летчики, техники и механики отшлифовали переднюю кромку крыла своих самолетов, отполировали до зеркального блеска, покрыли тончайшим слоем бесцветного лака.
То же самое сделали вскоре на всех самолетах дивизии.
Война есть война, потери машин неизбежны. В жестоких боях гибнут самолеты. На стоянках — пустые места. В полку — «безлошадные» летчики, техники. И это гнетет людей. Слоняясь без дела, одни теряют чувство штурвала, другие — чувство молотка и отвертки. И те и другие вместе теряют моральные силы.
Бывает такое в полках, где инженер незадачливый. У нас «безлошадных» нет. У нас всегда есть самолеты. Если не на каждого летчика, то два на звено обязательно. И техники не бывают без дела. Из «безлошадных» Макеев создал бригаду. Из техников, мотористов, механиков. И держит ее под рукой. Доложили ему, что где-то недалеко лежит самолет (а сколько лежало их на земле севастопольской, новороссийской), он сразу ставит задачу: привезти, отремонтировать, из неисправной машины сделать боеготовую. Бывает, из двух собирают одну. А то и из трех. Бывает, инженер дает такую команду: разобрать на запасные части — все равно пригодится. И люди работают. В сложнейших условиях фронтовой обстановки проявляют смекалку, находчивость, добывают для пилотов машины.
Как-то раз летчики только что сели после воздушного боя, и вдруг команда: как можно быстрее в воздух. Поднялись, можно сказать, своевременно, но могли бы и раньше. Время потеряли при дозарядке оружия. Надо снять с самолета патронные ящики, уложить в них боекомплект, снова поставить на место, заправить ленты в приемники…
— Недоработка моя, командир, — сказал мне Федор Васильевич. — Что-то надо придумать.
И придумал. Снял с разбитых машин патронные ящики, сделал из них запасной комплект. И стало все по-иному. Вернется летчик после воздушного боя, а оружейники уже наготове. Пустые ящики сняли, заполненные боекомплектом поставили, пять минут — и оружие к бою готово.
Никогда не забуду, как дожди расквасили наш аэродром. Ни пройти, ни проехать. А главное — летать нельзя. Самолеты увязли в грязи, при рулежке тяжелые липкие комья, будто булыжники, били в воздушный винт, гнули его.
— Товарищ командир, — сказал инженер Макеев, — я слышал, что колеса в одном из полков мазали маслом. Может попробуем? Но вначале их надо очистить от грязи.
Куда-то поехал. Куда-то послал людей. На стоянке появились бетонные плиты, битум, кирпич. В тот же день самолеты подняли из грязи, поставили на сухие твердые постаменты. Колеса промыли, высушили, смазали отработанным маслом. И полк начал летать.
