Юрий Гутян - Боевой режим
…Звонить часто не получалось, да для курсанта междугородние переговоры были дороговатым удовольствием. Выручали письма. Писали так часто, что вскоре это уже стало приятной ежедневной привычкой. В лейтенантские годы, пока моя Светлана, живя у родителей, оканчивала свой институт и защищала диплом, мы не изменяли своей привычке. Потом был Афган. С каким нетерпением я ждал вестей, особенно в первые месяцы! Умом понимал, что нужно время, чтобы мое письмо с номером полевой почты вместо обратного адреса сначала добралось до Луганска, чтобы, получить ответ, и, наконец, прервалось бы это затянувшееся томительное отсутствие вестей о самых близких людях.
Когда же я получил своё первое письмо, находясь «за речкой»? В апреле? Врядли, тогда бы запомнились мне традиционные в то время первомайские поздравления. На день Победы писем еще тоже не было. Если бы они были, то я запомнил бы это, ведь после дня Победы были мои первые «боевые» в «зеленке».
Время берёт свою дань памятью. Тот злополучный выход я помню до мельчайших подробностей, а о первых письмах позабыл….
Май 1987 года. Афганистан. Чарикарская «зеленка».
Тусклый сумрак и теснота десантного отсека БМП (боевой машины пехоты) не позволяли расслабиться. Не добавляли мне уверенности и напряженные лица бойцов, что ехали вместе со мной. Их запыленные, пропахшие потом и пороховой гарью «хэбэшки» и «горняшки», глаза, неподвижно уставившиеся в противоположный борт, но видящие вместо него мелькающие кусты и деревья проклятой «зелёнки», откуда в любой момент можно ожидать хлесткого гранатомётного выстрела — всё это напоминало о том, что всем нам довелось пережить за прошедшие сутки.
Был бой. Был страшный бой. Был Серёга, и нет Серёги, как нет, и больше никогда не будет и тех бойцов, что оставили свои молодые жизни не за идеалы никому не понятной Апрельской революции, не за идеи Кремлёвских стратегов, забросивших их в эту дикую страну, а за своих товарищей, что все-таки выжили в этой мясорубке, за старлея с дырой с полспины, который до последних мгновений своих просил пить и всё жаловался, что у него мёрзнут ноги….
— Авиация, слушаем меня внимательно! — Капитан Дроздов сдвинул на затылок танковый шлемофон. — Игорь, ты едешь со мной. Юра, видишь БМП? Там мой брат. Поступаешь в его полное распоряжение. Если ещё не знаешь, он у меня командует ротой.
— Мы успели познакомиться ещё вчера, в Баграме.
— Очень хорошо. Думаю, запомнив мою внешность, ты его сразу узнаешь. Передай ему на словах: по моей команде начинаем сворачиваться. Личный состав максимально спрятать в броню. На сегодня «ноль двадцать первых» и «трехсотых» (убитых и раненых по общепринятой в Афгане кодировке) хватит. На месте сбора переберёшься на мою броню…. Ладно, давай краба. — Мы пожали друг другу руки. — До встречи!
По тому, как нас начало швырять на своих сидениях и кренению БМП я понял, что мы миновали виноградник и добрались до места, где нас вчера обстреляли в первый раз. Там, посредине дороги, была глубокая воронка от взрыва чего-то и множество колдобин. Скоро будет кишлак, небольшой виноградник и снова кишлак….
Зачем я здесь? Зачем нужна эта война? Как и кто объяснит матерям, за что погибли их сыновья?
Эх, Серега, Серёга…. Твой чай и науку о выживании в этой войне я запомню навсегда. Теперь и у меня, наводя самолет или вертолет на цель, или стреляя по духам самому, в следующий раз будет возникать мысль: «Это за Серёгу!». Мы с тобой расстались где-то здесь, и ты посоветовал мне сидеть в броне, а не идти искать комбата, нарушая его приказ….
БМП полезла куда-то вверх, резко повернула налево, и послышался характерный лязг гусениц по асфальту. Мы вырвались из «зеленки» и уже едем по нормальной дороге, если в этом проклятом Афгане хоть что-то бывает нормальным.
— Авиация, хватит париться! Вылезай на свежий воздух. — Ротный, Дроздов-младший, выбравшись наружу через командирский люк, пригласил последовать за ним.
— Ух! Хоть на белый свет посмотреть можно! Я там совсем задохся.
Колона выстроилась вдоль дороги, ведущей в Кабул.
Полуденная жара давно спала. Окаймляющие долину горы безучастно смотрели на людскую возню. Что им до очередной армии, пришедшей с войны? Армия отдохнет некоторое время и вновь отправиться убивать, или быть убитыми. Для гор мы, как и армии Александра Македонского или Тамерлана всего лишь миг в жизни, тянущейся многие миллионы лет.
На шоссе показалась БМП комбата. Проехав вдоль дороги, остановилась напротив нас. Братья несколько минут поговорили, уединившись между нашими машинами.
— Юра, перебирайся к нам! — Игорь Больбатов, весь серый от пыли, устало махнул мне рукой, подзывая к себе.
Я взглянул вопросительно на Дроздова — старшего. Он жестом показал, чтобы я перебирался на его броню.
— Ты как? — Спросил я у Игоря.
— Нормально. А ты? — Больбатов по дружески обнял меня за плечи.
— Тоже нормально. Ты знаешь, мне было как-то неспокойно ехать внутри. Сидишь как в консервной банке и понимаешь, что от тебя ничего не зависит….
— Это точно, но иногда, когда есть уверенность, что мин нет, таким способом ехать гораздо безопасней.
Замыкающая батальонную броню БМП стояла у самой «зелёнки», пропустив мимо себя несколько грузовиков технического замыкания с подбитой БМП на прицепе, взревев мотором, круто развернулась и устремилась в хвост колонны.
— Проверить личный состав и доложить! — Дал команду по радио комбат.
Все налицо. В «зелёнке» из батальона не осталось никого. Раненых и убитых уже доставили в госпиталь. Кому уже сделали необходимые операции, а кого готовят к своей последней дороге домой «грузом двести». Для них война закончилась. Навсегда.
При свете последних лучей солнца на отвороте с основной Баграмской дороги в расположение штаба дивизии, разведывательного батальона и еще каких-то структур нас поджидал «авианаводческий» БТР с бортовым номером 603. Нашего возвращения с нетерпением ждал Начальник ГБУ (группы боевого управления) авиации 108 мотострелковой дивизии майор Церковский.
Пожав на прощание руки всем, кто находился на броне комбата, мы с Игорем спрыгнули на землю. Ноги по щиколотку утонули в серой невесомой пыли. Запомнились слова комбата: «Юра, я буду рад, если на следующих «боевых» тебя припишут к нашему батальону. И вообще: будешь в наших краях — заходи в гости…».
Немного гордясь оттого, что не ударил лицом в грязь в первом в своей жизни бою, а разведчики даже пригласили меня заходить к ним в гости, я вслед за Игорем забрался на наш «шестьсот третий».
— Ну что, штаны проверять будем? — Неудачно пошутил шеф, но, увидев в наших глазах что-то особенное, что бывает только у вернувшихся из тяжелого боя, осёкся. Отвернулся. Закурил сигарету и наклонился к водителю. — Трогай!
— А где Иваныч и Виталик? — Поинтересовался Игорь, видать, вспомнив о Карасёве и Спивакове.
— Они уже дома. Вы крайними вышли.
Справа от дороги проплывали закрытые по случаю позднего времени дуканы Баграмского базара.
Ни души вокруг, только одинокий пёс, трусивший опустив голову нам на встречу, словно очнувшись от спячки и увидев своего кровного врага, со свирепым лаем бросился нам наперерез и погнался за БТРом.
В этой стране даже бродячие собаки считают нас врагами!
И кому нужна была эта война? Сколько боли! Сколько горя!
Вот и КПП авиагородка. Часовой поднял шлагбаум и стал по стойке «смирно». БТР авианаводчиков вернулся с боевых, а среди солдат и офицеров авиабазы врядли найдется человек, который бы относился к нашей группе без уважения. О наводчиках ходили легенды, порой выдуманные или основанные на фактах. Мои коллеги к этому относились равнодушно — мы просто делали свою работу.
Не успел «шестьсот третий» остановиться, как нас обступила толпа летчиков и техников. Нам жали руки, обнимали, приветствуя, знакомые и пока ещё малознакомые для меня люди.
У входа в модуль встречал командир второй эскадрильи «Грачей» — подполковник Стрепетов.
— С возвращением! Мужики, быстренько переодевайтесь. Баня для вас давно уже готова. Спеваков и Карасев уже там. На сборы даю вам пять минут. Командирский Уазик в вашем распоряжении.
Приятно чувствовать такую заботу, но эта забота и повышенное внимание к нашим персонам накладывали и дополнительную ответственность. Если на базе на наши проделки и вольности просто закрывали глаза, то на «боевых» нам просто нельзя было плохо работать. Среди пехоты и десантников мы представляли авиацию, а для летчиков и техников мы те, кто хоть и носит голубые погоны и авиационные «птички» как и они, но по роду своей службы должны работать непосредственно с района боевых действий, где наши просчёты расценивались как просчеты всей авиации. Никто не застрахован от ошибки, но нам ошибаться или просто «дать слабину» было просто нельзя. Слишком высока цена этому.
