Альфред Андерш - Винтерспельт
Из сумрака она подойдет к его столу, словно сплетенная из теней. Он спросит ее: «Когда у вас свободный день?» Он скажет ей: «Я хотел бы познакомиться с вами». Эта совершенно невероятная для него мысль вдруг возникла сама собой, пока он шел рядом с Райделем на последнем участке дороги перед Винтерспельтом.
Она была темноволосая, суровая, с худым лицом цвета топаза, в ней была какая-то своеобразная прелесть. Она скажет: «Оставьте меня в покое!»
«Но я обязательно хочу познакомиться с вами».
Он слышал, как произносит эту фразу — легко и в то же время взволнованно, а это как раз и необходимо в данном случае. Он чуть не сказал это вслух, но вовремя вспомнил о присутствии Райделя.
Возможно, что этот тип, этот шпион или кто он там есть, пожалуется на него Динклаге.
«Осмелюсь обратить внимание господина майора, что я должен был рассматривать этого человека как шпиона».
Такая отговорка не пройдет.
«Разве это повод обходиться с ним жестоко?» — спросит майор.
Лучше разыграть полную откровенность.
«Этот человек говорил вызывающим тоном».
Майор повернется к своему гостю с улыбкой и удивлением.
«Чем вы разгневали обер-ефрейтора, господин доктор?»
Тем самым он выиграет время, пар будет выпущен. Только после этого начнется: каждый будет говорить свое.
«Этого не следовало делать — давать ему чаевые», — услышал он голос женщины. Дверь была еще открыта; в руке он держал банкноту-три марки.
«Почему нет?» — спросил мужчина.
«Он же сын хозяина. У него был такой нелепый вид при этом».
«Ерунда! — Муж со смехом оборвал жену. Райдель все еще слышал его голос. — Он принадлежит к тому классу людей, которые берут чаевые».
У дверей швейцарской папаша в немом изумлении вылупил глаза, когда он сказал ему, что дал оплеуху гостю из номера 23. Райдель повернулся и пошел. Мать вскрикнула: «Куда же ты теперь, Хуберт?» Она стояла в холле, собственно, это был не холл, а просто прихожая, оклеенная темно-коричневыми тиснеными обоями, которые были похожи на кожаные. Высокая, как башня, прическа матери закрывала картину — трубящий олень на лесной поляне. Мать выглядела очень представительно.
Гостиница его родителей была не такая первоклассная, как в Дюссельдорфе, где он обучался. Но это было солидное заведение, в котором работала вся семья. Заведение с постоянной клиентурой. Отец писал ему: «После войны ты все отстроишь заново». Отец был маленький, цепкий, сложением Райдель пошел в отца. Иногда он спрашивал себя, есть ли в нем что-нибудь от матери, и каждый раз приходил к выводу: ничего. Она была чужая, представительная женщина с высоко взбитой прической. Он выполз из чрева чужой женщины. Чужая женщина обнимала, целовала его, придумывала ласковые имена.
Выйдя на улицу, он нащупал в кармане куртки бумажку — три марки. Он сунул ее туда, чтобы освободить руки, прежде чем дать тому типу по морде.
Он ударил его по желтоватой, будто кожаной морде, ударил сначала правой, затем левой рукой, так что тот покачнулся в одну, потом в другую сторону. Какой-то коммерсант, приятель папаши. Он был так удивлен, что даже не защищался. Жена его громко закричала.
Наутро призывной пункт. Его посылали из одного отделения в другое. Наконец какой-то чиновник в штатском записал его анкетные данные. «Тысяча девятьсот пятнадцатый год рождения, — сказал он, — ну что ж, все равно скоро пришла бы ваша очередь». Он спросил Райделя, есть ли у него пожелания относительно рода войск.
— Авиация, — ответил Райдель.
Хотя по комплекции и благодаря исключительной остроте зрения он великолепно подошел бы для авиации, его через две недели после освидетельствования призвали в саперные подразделения пехотных частей в Зигене.
КУРЬЕР С ОСОБЫМИ ПОЛНОМОЧИЯМИ
Проехав в этот прекрасный, хотя и прохладный осенний день часть пути на велосипеде, Кэте запыхалась, ей было жарко, но не до испарины. Ощущение сухого, умеренного жара, которое не доставило ей особого удовольствия.
Еще не успев прислонить велосипед к стене хижины, она сказала:
— Он прибыл точно, почти минута в минуту, в сопровождении солдата. Я подождала немного, потом поехала.
Ей понадобилось минут десять или чуть больше, чтобы добраться до хижины Хайнштока, — стало быть, Шефольд уже около получаса беседовал с майором Динклаге.
Когда они вошли, Кэте подождала, пока за ними с треском захлопнется старая дверь. В комнате было жарко от железной печки, и стекла ее очков сразу запотели. Она сняла их.
— Я действительно представляла его себе совсем другим, — сказала она. — Ты прав, он и в самом деле не похож на далекого от жизни ученого.
Протерев стекла и снова надев очки, она увидела сыча и, совсем как Шефольд, почувствовала облегчение оттого, что птица, которая теперь сидела в верхнем ярусе своего убежища, не начала хлопать крыльями, когда она вошла в хижину.
Пока сыч был один, он неприязненно смотрел своими черными глазами на дверь, через которую примерно час назад вышел Хайншток; когда в комнате появилась Кэте, он закрыл глаза, чувствуя, что она наблюдает за ним. Он ненавидел, когда за ним наблюдали. Прикрыв веки, он как бы уничтожал саму мысль о наблюдении.
— Ты уверена, что его привел простой солдат? — спросил Хайншток.
— Да, — сказала она, — обер-ефрейтор. Отвратительный тип.
Она не стала описывать Хайнштоку движение головы, каким
солдат приказал Шефольду подняться по ведущей в дом лестнице. Хайншток не придал бы большого значения этой детали. Надо надеяться, она сумеет потом объяснить Динклаге, что было заключено в этом жесте, адресованном Шефольду.
Хайншток даже не отреагировал на «отвратительного типа», а только сказал:
— Странно. Я был уверен, что его приведет по меньшей мере фельдфебель.
— Знаешь, как он выглядит? — спросила Кэте. И, не дожидаясь ответа, сказала: — Как настоящий аристократ.
Она не обдумывала заранее, как ей охарактеризовать Шефольда, эти слова пришли ей на ум внезапно. Почти в тот же миг она спросила себя, нравятся ли ей люди, которые выглядят «как настоящие аристократы». И ответила отрицательно. Венцель Хайншток не был аристократом, но и Иозеф Динклаге не был им тоже, несмотря на свой Рыцарский крест и свой мундир.
— Я не знаю, что это такое, — немедленно и резко отозвался Хайншток. Он сожалел, что Кэте воспользовалась выражением из лексикона эпохи феодализма. Шефольд был вырвавшимся в сферу искусства сыном судьи, потомком энного количества поколений высших чиновников, этих квалифицированных слуг буржуазного государства. Что придавало ему, конечно, определенный стиль. Но в остальном он был скорее наивный человек. Он хорошо разбирался в картинах и плохо — в жизни.
Тем не менее Хайншток решил использовать то неверное, на его взгляд, представление, которое сложилось у Кэте.
— Надеюсь, ты успокоилась, — сказал он, — когда увидела, что он вовсе не похож на этих профессоров не от мира сего.
Он сам удивился, произнеся эти слова: «Не от мира сего». Он нашел наконец для Шефольда точное обозначение, которое долго искал.
— Напротив, — сказала Кэте, — совершенно напротив. Он выглядел не только как настоящий аристократ, но и как аристократ, которого арестовали. Он шел рядом с этим солдатом, точно свергнутый властелин. Ты понимаешь, что я имею в виду? Он выглядел каким-то особенно беззащитным.
— Я пытался наблюдать за склоном, по которому должен был пройти Шефольд, — сказал Хайншток. — Но Эльхератский лес скрыл его.
— Сегодня утром Динклаге убрал с передовой всех новобранцев. Он сказал: «Чтобы не произошло ничего непредвиденного». — Тени в уголках ее рта стали глубже. — Вы оба действительно очень озабочены тем, чтобы с Шефольдом ничего не случилось, — добавила она.
— Когда он тебе это сказал? — спросил Хайншток.
— Рано утром.
«В постели», — мысленно добавил Хайншток.
— Ты уже ела? — спросил он.
Она покачала головой.
— Может, приготовишь себе что-нибудь?
— Нет, спасибо, я сейчас поеду.
— Ну хоть чашку кофе?
— Нет-нет, — сказала она, — я и так нервничаю.
— Нет причин для волнения, — сказал Хайншток. — Все удалось. Через час Шефольд будет на пути к своему дому. После полудня я зайду к тебе узнать, когда он ушел.
Она возмутилась.
— Ты, наверно, не в своем уме, — сказала она. — В этот момент Шефольд разговаривает с Динклаге. А ты заявляешь: «Нет причин для волнения!»
— Как будто из этого может что-то выйти! — сказал он. — Ты, должно быть, все еще надеешься, что произойдет чудо и появятся американцы, притом сегодня ночью. Кроме того, нас это уже не касается, — добавил он. — Для тебя и для меня на этом история заканчивается. Для Шефольда она кончится через час или два. Все остальное должны решить между собой Динклаге и этот американский офицер.
