Аурел Михале - Тревожные ночи
— У меня для вас особое задание, — начал он. — Необходимо перебраться туда!
Я не сразу понял, о чем идет речь, и спросил:
— Перебраться?.. Куда перебраться?
— Туда, — повторил майор. — К болгарам! Необходимо связаться с отрядом, который дерется с немцами на том берегу, как раз напротив нас. Поезжайте и разузнайте все. Нам нужно выяснить, куда передвигаются немецкие войска. Как бы они снова не вторглись в нашу страну!
Задание было не из легких, и я задумался: «В такую погоду и в такое время перебираться через Дунай?! Удастся ли мне достичь болгарского берега? А потом неизвестно, на кого там нарвешься. Неровен час, к немцам в лапы попадешь!»
— Что, боитесь? — резко спросил меня командир батальона.
— Да, есть немножко, — признался я.
— Действуйте умно, хладнокровно, — сказал офицер генерального штаба, — и тогда все будет в порядке. Пойдете переодетым… Прошу сюда, — он сделал мне знак приблизиться к карте, — я покажу вам, что необходимо им сообщить…
Когда я вышел из помещения заставы, голова моя гудела. Я еще не освоился с мыслью, что именно мне нужно сейчас отправляться к болгарам. Темнота, холодный моросящий дождь, злобное завывание ветра — все это не могло радовать мое сердце.
— Ничего, ночь поможет, — ободряюще шепнул мне на ухо командир батальона, вышедший вслед за мной. А когда я уже сел на коня, он подошел ко мне и, не говоря ни слова, взволнованно протянул руку.
— Да, будем надеяться, что поможет, — сухо прошептал я в ответ и пустил лошадь рысью.
Некоторая неопределенность в моем задании беспокоила меня, мешала четко и быстро все обдумать. Я бросил поводья связному и побежал к хижине Маринчи. Он лежал на спине, закинув за голову руки.
— Маринча, мне нужна лодка и рыбацкая одежда, — обратился я к нему.
Под Маринчей зашуршала сухая осока, он приподнялся на локте.
— Для чего же? — недоуменно спросил он.
— Мне надо переплыть на тот берег, к болгарам.
— На разведку?
— Что-то вроде этого.
Мои нервы не выдержали его спокойного тона, и я почти крикнул:
— Но поскорее, мне некогда мешкать! Завтра к рассвету мне надо вернуться назад.
Он молча проскользнул мимо меня и вышел. Я последовал за ним к берегу Дуная. У наших ног бились друг о друга привязанные к причалу лодки, тени от которых колебались на темно-синей поверхности воды. Дунай разгневанно шумел, и по нему бежали белые барашки волн.
— По-болгарски понимаете? — спросил меня Маринча.
— Нет! Откуда же?
— Вы к кому-нибудь идете?.. Знаете пароль или какой-нибудь условный знак?
— Нет…
Мы вернулись в хижину. Не зажигая огня, Маринча порылся в углу и достал оттуда куртку из грубой парусины, штаны, болгарскую суконную шапку с коротким козырьком, какую носят рыбаки на обоих берегах Дуная, и протянул все это мне. Я переоделся, сунул в карман пистолет, пару гранат. После этого Маринча, надев пиджак, вытащил из камышовой стены рыбацкий нож и засунул его за пояс.
— И я иду с вами, — сказал он. — Думаю, что буду вам полезен…
Мы уселись в лодку и поплыли навстречу бушующей реке. Маринча усиленно греб, стараясь держать лодку поперек волн. Я же сидел на корме с рулевым веслом и пристально всматривался в берег, который отдалялся от нас все больше и больше.
До болгарского берега мы добрались довольно поздно, к полуночи. Маринча подвел лодку к высокому обрывистому берегу и привязал ее к нависающим над водой корням деревьев. Здесь, казалось, было потише, впрочем, возможно, дождь и ветер и в самом деле начали стихать. Мы на четвереньках влезли на берег, нашли в зарослях просвет и увидели невдалеке справа мерцающие огоньки.
— Порт Видин, — пояснил мне Маринча. — Я знаю там одного рыбака… пойдемте к нему.
Мы вышли на дорогу и, держась поблизости от нее, быстрым шагом направились к Видину. Около порта мы свернули немного влево к берегу Дуная и вскоре подошли к одному из первых низеньких домиков с терраской, невысокие стены которого смутно белели в темноте. Маринча тихо постучал в калитку. На стук вышла невысокого роста женщина в низко повязанном черном муслиновом платке. Она хмуро посмотрела на нас в щель забора и что-то пробормотала…
— Бошков здесь живет? — спросил ее Маринча, слегка искажая болгарские слова.
— Здесь, — ответила женщина и поспешно добавила: — Но его нет дома… С этой весны мы совсем ничего не знаем о нем.
— Лелио, — прошептал Маринча, вытягивая шею через забор. — Ведь уже три дня прошло с тех пор, как он вернулся!
Женщина вздрогнула, недоверчиво покачала головой и отошла от забора. Потом вернулась и уже более решительно заявила:
— Нет… домой он не заходил. Мы не знаем даже, жив ли он!
— Лелио, — настойчиво продолжал мой сопровождающий, — я Маринча!
— Оттуда? — удивленно спросила женщина.
— Да.
Она открыла нам калитку. Согнувшись, чтобы не удариться головой о низкую притолоку, мы переступили порог дома. Там еще никто не спал. На лавках около окон сидели парнишка и уже взрослая девушка.
— Мы спешим, — сказал Маринча, когда женщина предложила нам присесть на кровать. — Где Коля?
— Его нет дома.
В темноте я заметил, как Маринча в раздумье почесал затылок. Потом терпеливо продолжал:
— Лелио, Коля все лето жил у меня. Я все знаю… я же сам его на лодке сюда переправил!
— По какому сигналу? — допытывалась женщина.
— По трем огням, которые были зажжены на этом берегу.
Женщина подтолкнула нас к кровати и почти насильно усадила на нее.
— Коли нет дома, — повторила она. — Он ушел к партизанам в горы.
Маринча снова почесал затылок и о чем-то заговорил с женщиной вполголоса.
Я пытался вникнуть в их разговор. По нескольким словам мне удалось уловить кое-что из того, о чем они говорили. Однако полностью содержание разговора я узнал лишь после того, как Маринча в нескольких словах передал мне его. Коля Бошков был причастен к взрыву судов с боеприпасами в порту Видин, и ему пришлось в мае этого года переплыть Дунай, чтобы скрыться от преследования немцев и жандармов.
— И где же ты его прятал?! — спросил я Маринчу, несколько удивленный тем, что под самым моим носом кто-то мог скрываться на границе.
— А я и не прятал его, — улыбнулся Маринча. — Он работал с нами… да и вы не раз ели рыбку из его улова. Догадываетесь теперь, кто это был?
— Немой?
— Он, — улыбаясь, подтвердил Маринча.
В доме наступила тишина. Женщина подошла к окну, у которого сидели парень с девушкой, и прижалась к холодному стеклу лбом. Я смотрел на Маринчу, будто впервые его увидел. История Бошкова не выходила у меня из головы. Хотя на заставе я служил давно и хорошо знал Маринчу, но только теперь по-настоящему понял его.
Тут мне припомнился случай, который произошел незадолго до 23 августа. Почти все лето рыбаки жаловались, что время от времени кто-то таскает еду из их шалашей и рыбу из верш на берегу.
— Не иначе как пограничники балуют! Кому же еще быть! — возмущался однажды вечером Маринча. — Уж простите, — добавил он, — но разве мы не делимся с солдатами рыбой из богатого улова? А?
Возразить было нечего — он был прав: через каждые три — четыре дня мы ели уху из свежей рыбы. Однажды, когда рыбаки поймали сома килограммов на сто, все солдаты на заставе получили по большому куску вкусной жареной рыбы. Сначала я было попробовал разъяснить солдатам, с каким трудом добывают рыбаки свой кусок хлеба; потом, когда случаи воровства все же повторились, стал наказывать каждый патруль, во время дежурства которого совершалась кража.
Это раззадорило солдат. Несколько человек попросили меня назначить их в патруль вне очереди и послать к реке в промежуток между двумя другими патрулями. И вот через некоторое время ночью они поймали вора и привели его на заставу. Это был дезертир, человек из здешних мест: он укрывался то в кукурузе, то в прибрежных зарослях Дуная. Солдаты нашли его по беленькой струйке дыма, которая поднималась над кукурузным полем и была отчетливо видна при свете луны. Они захватили его в тот момент, когда он варил еще зеленую кукурузу.
Утром я вызвал Маринчу и показал ему задержанного. Дезертир имел такой вид, что невольно вызывал к себе сострадание. Невероятно худой, оборванный, с заросшим лицом, пугающийся каждого слова, он оставлял впечатление одичавшего человека. Солдат убежал с фронта с единственной целью убить одного из бояр-помещиков, буквально сосавших кровь из крестьян нашей округи. Помещик, у которого работала жена дезертира, довел ее с ребенком до такой нищеты, что они почти умирали от истощения. Дезертир не побоялся рассказать нам об этом, сознался он и в том, что таскал у рыбаков рыбу.
— Мы к нему ничего не имеем, — спокойно сказал Маринча, с грустью вглядываясь в лицо дезертира. А потом каждый день, вплоть до 23 августа, приходил ко мне с просьбой не отсылать этого беднягу обратно в полк.
