Игорь Акимов - Баллада об ушедших на задание
– А теперь марш вперед, – указал направление лучом фонарика фон Хальдорф.
Коридор, такой аккуратный еще несколько часов назад, был неузнаваем. Двери комнат распахнуты, сорваны с петель и расщеплены; стены опалены взрывами и посечены пулями. То и дело приходилось переступать через трупы, а в одном месте в стене зиял пролом, и в нем, чудовищно переплетаясь, лежало несколько трупов сразу: русские и фашисты. Алексей Иннокентьевич остановился перед ними. Нет, он не знал этих парней. Ни одного.
– Хороша жанровая сценка, подполковник? Жаль, не пришлось поглядеть, как они грызут друг друга.
– У них не было оружия, – согласился Малахов.
– В том-то весь сенс. Но для победителя пуля нашлась! – засмеялся фон Хальдорф и показал рукой. – Насколько я понимаю, его вон оттуда срезали из автомата. Поучительный финал!
Действительно, в указанном фон Хальдорфом месте лежал труп эсэсовца с автоматом. Как просто: прыгнуть в сторону – рвануть автомат, падая на спину, под стенку, открыть огонь… А если в стволе не окажется патрона – перекатиться в воде под другую стенку, и за это время успеть передернуть затвор – и стрелять…
– Стоять! – вдруг приказал фон Хальдорф. – Руки вверх! – Он чуть помедлил. – Извините, подполковник, я должен вам напомнить, что взял вас из милости. По своей мягкосердечности. Так что советую вести себя благоразумно. И не проявлять инициативы.
Они снова пошли вперед. Не доходя метров десяти до конца коридора, вошли в обычную комнату, обставленную как канцелярия: письменные столы, книжный шкаф, вделанные в стену высокие сейфы. Фон Хальдорф приказал Малахову стать в сторона и открыл один из них.
– Это запасной ход на верхний этаж бункера, – пояснил он. – Я поднимаюсь первым, вы – следом, как только хлынет вода. Если чуть замешкаетесь – запру ход, и тогда пеняйте на себя.
«Он имеет в виду тот автомат, – понял Алексей Иннокентьевич. – Но бежать за ним нет смысла. Во-первых, темно; я затрачу уйму времени только на то, чтоб его разыскать. А ведь надо еще и успеть вернуться – опять же в темноте, по воде, а я вовсе не уверен, что разыщу эту комнату сразу. Во-вторых, если б даже это удалось, автомат от фон Хальдорфа не спрячешь; и, прежде чем я увижу фашиста и успею открыть огонь, он это сделает сам, а то и связываться не будет: закроет верхний выход – и амба. Нет, – решил Алексей Иннокентьевич, – сейчас на такую авантюру я не имею права. Надо действовать только наверняка, без малейшего риска, чтоб случайностям места не было. Этот немец – мой, и никуда он от меня не уйдет. Второго такого случая уже не будет».
(Он знал, что фон Хальдорф дает ему возможность бежать, и сам фон Хальдорф это знал тоже. Но немец не сомневался, что Малахов останется: он понимал, какая между ними началась игра, пусть и не объявленная вслух, и охотно шел на обострение; кроме всего прочего, он был не прочь стать свидетелем унижения советского контрразведчика, даже ценой относительной его свободы. А побег в настоящей ситуации – как это ни парадоксально, – свидетельствовал бы о малодушии, и – как следствие – о капитуляции Малахова, ибо говорил бы только об одном: об отказе от поединка.)
Поэтому Алексей Иннокентьевич терпеливо дождался, пока из сейфа не хлынула вода, – и тогда только бросился вперед. Лестница была металлическая, она обвивалась спиралью вокруг стального шеста; справа были перила. Алексей Иннокентьевич уже имел опыт и поднимался спиной вперед, цепляясь за шест обеими руками. На этот раз он совсем не наглотался воды, зато обессилел так, что на верхнем этаже бункера в прямом смысле свалился с ног, отполз на четвереньках в сторону и сел, прислонившись к стене. Сидеть все же надо было прямо, иначе рот оказывался в воде.
Фон Хальдорф попробовал закрыть ход, но дверь где-то заклинило, и возиться с нею он не стал.
– Поднимайтесь, Малахов.
– Дайте отдышаться минуту. Сердце вот здесь.
– Эта минута может стоить вам жизни. Поднимайтесь, черт побери, или я буду вынужден вас пристрелить.
На этом этаже было тоже темно. И такие же следы боя. Впрочем, Алексей Иннокентьевич разглядывал их (насколько позволял фонарик фон Хальдорфа) не очень внимательно; он был занят попытками сориентироваться, определить хотя бы приблизительно, в какой стороне и на каком расстоянии от них находится главный вход. Он даже начал подсчитывать количество шагов, но тут же понял, что это не имеет смысла; ведь они шли по воде, да и темнота растягивала каждый метр вдвое…
Наконец они добрели до завала.
Фон Хальдорф встревожился. Он попросил Малахова отойти, сам вскарабкался на баррикаду из взорванного железобетона и обломков кирпича. Спустился вниз расстроенный.
– Какая досада!.. Мы должны перебраться на ту сторону. И по возможности скорее.
Алексей Иннокентьевич понял, что сейчас последует приказ лезть наверх и разгребать кирпичи.
– Арсенал ухнули? – спросил он, чтобы еще хоть чуть-чуть выгадать время.
– Нет. Вот здесь, за стеной, были помещения диверсионного факультета. Выпускники, естественно, работали не с манекенами. С настоящим материалом.
– Случайный взрыв?
– Уверен, что нет. Образцы мин и взрывчаток хранились в комнате-сейфе. Она закрывалась математическими замками.
– Для такой операции нужен свой человек.
– «Свой», – скривил губы фон Хальдорф.
– Конечно, – Малахов сделал вид, что не заметил его интонации. – Там еще коридор?
– Продолжение этого. И аппендикс, в который мы должны попасть.
– Не сомневаюсь, что в аппендиксе мы встретим немало ваших солдат… Если только они уцелели после взрыва и не утонули. Тот, кто открыл хранилище, знал, на что идет.
– Варвары! – прорычал фон Хальдорф. – Вы духовно нищая нация и возмещаете свою неполноценность фанатизмом.
– Вы имеете в виду способность к самопожертвованию? Или доблесть? – уже не скрывая иронии, улыбнулся Малахов.
– К черту, господин подполковник! Будьте любезны: залезайте наверх и приступайте к делу.
Двоим там все равно было не развернуться. И работать пришлось на пределе – по настроению фон Хальдорфа Алексей Иннокентьевич понял: в случае саботажа уговоров не последует. Только пуля.
Через несколько минут на руках показались ссадины и кровь, но дело двигалось быстро. Алексей Иннокентьевич углублялся в завал в обход рухнувшего потолочного перекрытия; под ним оказалось немало полостей, так что дело свелось, по сути, к расчистке кирпичных пробок. Он спешил, и вскоре понял, что опережает поднимающуюся снизу воду.
Заметил это и фон Хальдорф. Он сделался спокойнее; присел на обломок стены, так, чтобы Малахов при случае не мог достать его кирпичом, только рука с фонариком да глаза выглядывали. Вынужденное в столь критические минуты безделье тяготило, давило фон Хальдорфа, и он разболтался: то подтрунивал над Алексеем Иннокентьевичем, над его провалом, то разбирал свои ошибки, доказывая, что все решил слепой случай и неблагоприятное стечение обстоятельств. Похоже, он хотел понравиться Малахову. Внезапный крах настолько потряс фон Хальдорфа, что он перестал следить за собой; он искал точки для самоутверждения в личности противника, в потерявших конкретность словах, в самом механизме речи; он говорил, потому что должен был говорить, чтобы освободиться от потрясения – «выболтать» его.
Эти соображения не могли не успокоить и самого Алексея Иннокентьевича. Малахов вопреки реальному соотношению сил все больше проникался чувством превосходства над врагом, уверенностью, что победит его. «Мой немец, мой! Никуда он не уйдет, ни по какому подземному ходу. Он мой и здесь останется!» – торжествующе бормотал Малахов, не замечая противоречия между этими мыслями и тем, что он делал. Но ему было мало того, что фашист обречен самими обстоятельствами. При чем здесь обстоятельства! Он сам должен убить этого фашиста.
Алексей Иннокентьевич настолько углубился в эти мысли, что перестал слушать фон Хальдорфа, пока наконец инстинкт не подсказал ему, что происходит нечто ненормальное – такое, чего не может быть. Алексей Иннокентьевич не сразу услышал этот голос, а когда услышал, не сразу понял, чем он вызван. Но сказался опыт. Небольшой сосредоточенности было довольно, чтобы уловить причину. Вот уже несколько минут фон Хальдорф делился, очень доверительно, некоторыми подробностями своей работы, такими вещами, о которых не имел права говорить ни при каких, даже самых крайних, обстоятельствах. Тем более – с Малаховым. «Что бы это значило?» – подумал Алексей Иннокентьевич, и еще прежде, чем вопрос прозвучал в нем, он уже знал ответ: фон Хальдорф так доверителен, так откровенен только потому, что знает, уверен, не сомневается; Малахов отсюда не выйдет… Он это уже решил, и сколько минут или секунд остается до того, как он поставит точку, фон Хальдорф уже знает твердо.
– Ваша система хороша, барон, – сказал Алексей Иннокентьевич, садясь в воду и тяжело дыша. «Пусть думает, что я уже обессилел», – решил он. – И все же признайте, что дело не только в том, что удача от вас отвернулась и густо обсели оводы, – он ткнул в себя пальцем. – Вы забыли о самом главном в вашем деле.
