Андрей Орлов - Битва за Берлин последнего штрафного батальона
К вечеру двадцать пятого числа полумертвые от усталости бойцы штрафбата оказались в расположении 39-й стрелковой дивизии, оседлавшей Плантерштрассе и южную часть района Карлхорст.
– Не вояки твои бойцы, – выслушав доклад Кузина и осмотрев ломаный строй, задумчиво вымолвил майор Лещин, начальник штаба 344-го стрелкового полка. – Не имею оснований не верить твоим словам, капитан. У Ригицканала твои проштрафившиеся держались замечательно – командованию армии об этом доложили… да что там, вся армия об этом знала. Прорвись эсэсовцы тогда к Берлину – и нам пришлось бы тут потеть еще больше. И не ваша вина, что вы угодили в расположение 1-го Украинского фронта. Ладно, капитан, войск у нас хватает, пусть твои ребята отдохнут сутки или двое. На задворках школьный спортзал, там и располагайтесь. В штаб 27-й дивизии я о вас сообщу, так что не волнуйтесь – не придется вам играть в потеряшки. А добраться до своих все равно не сможете – видел канал на севере?
– Отдыхать двое суток? – озадачился Кузин. – Это щедро, товарищ майор, спасибо, конечно… но вам не кажется, что через двое суток война закончится?
– Не навоевались еще? – усмехнулся Лещин. – Успокойся, капитан, войны на ваш век хватит. Фрицы цепляются за каждый клочок земли, такими темпами мы через двое суток только к рейхстагу подойдем. Отдыхайте, найдется, кому вас заменить…В четверг двадцать шестого апреля на пылающий Берлин обрушилась гроза. Проливные дожди затушили большую часть пожаров. Однако едкий дым, поднимающийся от руин, мешал смотреть и дышать. И снова, едва закончились дожди, рвались снаряды и мины, занимались жарким пламенем дома, удушливый дым вставал над Берлином, парализуя легкие защитников и «гостей» города…
Максим Коренич плохо запомнил эти дни – двадцать шестое и двадцать седьмое апреля. Вначале солдаты отсыпались. Потом ходили по пустынным разрушенным улицам. Среди руин сновали тени – местные жители рылись на пепелищах, отыскивая уцелевшие вещи. Максим смутно помнил, как сунул буханку ржаного хлеба какой-то худощавой немке, и та не смогла сдержать слез, хоть гордость и не позволяла ей лебезить перед русскими. Помнил, как несколько красноармейцев вели колонну пленных – солдаты вермахта были так истощены и измотаны, что и не пытались бежать. Из окон высовывались куски белой материи, привязанные к каким-то палкам. Кое-где уже расчищали завалы; к уцелевшим водяным колонкам выстраивались очереди…
Но далеко не весь Берлин лежал у ног советских солдат. В центральной части города шли бои – они не прекращались ни днем ни ночью. Дом за домом, квартал за кварталом… Отныне южный участок обороны ограничивался каналом Ландвер, северный – рекой Шпрее. Генерал Вейдлинг бросал в бой свои последние резервы – батальон истребителей танков на автомобилях «Фольксваген», вооруженных реактивными установками, последний батальон «тигров», часть охраны рейхсканцелярии, курсантов авиационных училищ. 8-я армия Чуйкова, усиленная танкистами генерала Катукова, весь день двадцать шестого апреля дралась за аэродром Темпельхов, отражая контратаки дивизии «Мюнхеберг»; потом увязла в боях за Ангальтский вокзал. И все же 27 апреля вышла к каналу Ландвер и навела через него переправу. Это была последняя преграда на пути к правительственному кварталу. До рейхс-канцелярии оставалось два километра…
Жуков считал, что главная цель – это рейхстаг. Остальное подождет. 3-я и 5-я ударные армии шли все быстрее, приближались к правительственным кварталам. 150-я и 171-я стрелковые дивизии выходили на передовые рубежи, готовясь к броску на символ германского рейха. Захват Моабитской тюрьмы, обошедшийся не в одну сотню жертв; наступление к мосту Мольтке – восемьсот метров горящего, взрывающегося пространства. От моста до рейхстага оставалось чуть более полукилометра…
Штабу 27-й дивизии уже было не до штрафников. «Идите на рейхстаг, на канцелярию Гитлера, куда хотите, хоть к чертовой матери! – получил капитан Кузин убийственное напутствие по телефону. – К нам вы все равно не прорветесь… И не смешите, капитан – семьдесят штыков, надо же, какое войско… Ах, простите, семьдесят девять. Да мы в минуту боя теряем больше… Серьезно, капитан, постарайтесь сохранить боевую единицу, позднее доложите. Штрафники ведь тоже люди, нет?»
И штрафники пошли на рейхстаг.
История умалчивает об участии нескольких десятков штрафников в штурме рейхстага, но пусть это останется на ее совести.
Полковник Зинченко – командир 756-го стрелкового полка – очень обрадовался небольшому пополнению:
– Принимаю твоих голодранцев на довольствие, капитан. В батальоне Неустроева людей осталось с гулькин хрен – будете работать с ними. А вот возьмем рейхстаг – там и ищите свою 8-ю гвардейскую.
Днем ранее 11-й танковый корпус армии Катукова пытался взять рейхстаг. Центральный сектор обороняли отборные эсэсовские части. Больше суток танкисты бились о неодолимую преграду, пытаясь прорваться к парламенту, но только окончательно сломали зубы. Немцы стояли стеной. Уцелевшие танкисты – а было их немного – откатились на исходные рубежи, и тревожная тишина зависла над кварталами, окружающими рейхстаг, здание министерства внутренних дел, швейцарское посольство и театр «Кроль-опера».
28 апреля 79-й корпус занял позиции на северном берегу Шпрее. Преграда впечатляла. Трехметровые железобетонные берега, укрепленные позиции на стороне противника. Единственный путь на южный берег пролегал через мост Мольтке, уже подорванный немецкими саперами. Но мост не упал, а лишь слегка деформировался – пресловутое немецкое качество сыграло злую шутку с фашистами.
Пехотинцы, увлекаемые отцами-командирами, бросились в атаку – и полегли под многослойным артиллерийским и пулеметным огнем. Подтягивались орудия – повторный штурм моста решили отложить до тщательной артподготовки. Полчаса артиллерия взрывала набережную, подавляя батареи, обстреливающие мост. Замолчали пушки – и передовые батальоны устремились к мосту…
И об этих днях перед штурмом Максим почти ничего не помнил. Спал украдкой на снарядных ящиках. Жадно ел лендлизовскую тушенку – прямо из банки, не разогревая. Карабкался вместе со всеми по полуразрушенным бетонным и стальным конструкциям. Успел поймать за шиворот Кибальчика, который едва не отправился в серые воды, забитые плавучим хламом и мертвецами, пинком отправил его дальше, проорав, что с парня причитается. Разговаривал, а как же без этого.
– О, бездушная машина… – стонал Борька, сплющившись под бетонной плитой и наблюдая, как уцелевший после обстрела «тигр» из-за угла прореживает колонны штурмующих.
Его забросали гранатами, оставили в тылу.
Немцы отходили, не выдерживая натиска. Колонны штурмующих растекались по кварталу. Одни стрелковые роты устремлялись к швейцарскому посольству, другие – к помпезному зданию министерства внутренних дел, прозванному «домом Гиммлера». Советская артиллерия разваливала все, расстреливая древние здания как живых врагов. Особенно щепетильно обработали снарядами министерство внутренних дел. Бойцам казалось, что в здании из красного камня не осталось ничего живого. Но когда пехота 756-го полка кинулась в проломы и подъезды, ее встретил плотный огонь. Пули цокали по асфальту, рикошетили с визгом. Вставали фонтаны земли и каменной пыли. Люди гибли десятками, кровь текла рекой; но через несколько минут бой уже шел внутри здания…
Батальон Кузина, прорывающийся к северным подъездам, при атаке потерял всего шестерых – солдаты воспользовались извилистой траншеей, прорытой защитниками квартала, и быстро ворвались в здание. Пулемет, в который бульдожьей хваткой вцепился мертвый «гренадер», пришлось забирать силой, ломая и отрывая скрюченные пальцы покойника.
Пули крупного калибра крошили стены, выбивали кирпичи – и под прикрытием огня штрафники овладели пафосным залом, вход в который охраняли два железных рыцаря. Один не устоял, раскрошился, стальные доспехи раскидало по полу. Второй стоял как ни в чем не бывало. Максим осторожно привстал на цыпочки, приподнял суровое забрало.
– И чего там? – тут же проявил интерес Соломатин.
– Пусто, – пожал плечами Максим.
– Сбежал, гад, – хмыкнул Борька и, ахнув, толкнул Максима в плечо, ударил длинной очередью по белокаменной лестнице, откуда внезапно наставил на него гранатомет «призрак» в обгоревшем кителе.
К тридцатому апреля советские войска отбили территории, прилегающие к рейхстагу с севера. Путь на парламент через площадь Кенигплац был открыт. Но немцы не успокаивались – их артиллерия вела беспорядочную пальбу от Бранденбургских ворот, из парка Тиргартен. Тяжелый гром волнами катился над районом, воздух содрогался от разрывов.
Немцы из кожи лезли, чтобы оттеснить советские батальоны за Шпрее.
Последний вопль отчаяния – и последняя операция люфтваффе в небе над Берлином: за день до событий у рейхстага на аэродроме Темпельхоф, еще не занятом советскими войсками, высадились 600 восемнадцатилетних мальчишек – курсантов военно-морского училища Ростока. Походным строем они прошли пять километров до рейхсканцелярии через горящий Берлин. Там их выстроили перед бункером, и трясущийся от страха Гитлер произнес свою последнюю пламенную речь: о том, что пацаны – герои и последняя надежда нации. Для Германии настал трудный час. Но это временные трудности. Нужно-то всего лишь сбросить в Шпрее небольшую горстку русских, прорвавшихся к Кенигплац. И продержаться – совсем недолго, поскольку вот-вот прибудет оружие возмездия мощной разрушительной силы, прилетят самолеты, и с триумфом войдет в Берлин армия Венка, которая погонит русских обратно до Москвы. Гитлер после этого ушел, приковылял Геббельс и произнес вторую пламенную речь – для закрепления усвоенного материала. Он распинался долго и витиевато: развивал идеи фюрера о спасительном оружии, о нереализованном потенциале немцев и слабости большевиков. «Весь мир еще узнает силу фюрера!» – пафосно восклицал невзрачный уродец. В заключение он обозвал мальчишек из Ростока «батальоном СС особого назначения» и приказал немедленно отправляться. Самое страшное, что мальчишки верили ораторам – в этой вере было что-то мистическое, сверхъестественное, религиозное, а не жизненное. Колонны курсантов в парадных черных бушлатах и расклешенных брюках промаршировали к рейхстагу, вырыли траншеи и стали ждать. К рассвету они бросились в атаку.
