Павел Кочегин - Человек-огонь
Все здесь напоминает о землепроходцах, которые пришли сюда в первой половине восемнадцатого века и основали Казачий Кочердык. Из поколения в поколение передаются были и небылицы, ставшие легендами, о том таинственном и героическом времени, воспламеняя воображение и чувства казачат.
Манеж, пороховые погребки и сторожевая вышка — излюбленное место игр поселковых ребят.
Настала горячая пора — весенний сев, все казаки и малолетки (так назывались у казаков семнадцати-двадцатилетние парни допризывного возраста) в поле. Сегодня здесь хозяйничают казачата.
Солнце ушло за горизонт. С призывным мычанием, вздымая тучи пыли, возвращаются с лугов табуны коров. Над тополями затихает крик галок.
И только за околицей поселка, у сторожевой вышки по-прежнему идет жаркая «баталия». Ребятишки верхом на прутьях несутся в лихую атаку, размахивая деревянными саблями, вонзая в «противника» пики-самоделки. А самые отчаянные забрались на наблюдательную башню и, подражая своим прадедам, кричат в старенькие рупоры:
— Слу-ша-й!
Эхо над лугами и полями уплывает в сторону станицы Усть-Уйской.
В старину между поселками, отрядами и станицами Уйской оборонительной линии важные вести передавались протяжными голосами через рупор на утренней и вечерней заре.
Вдруг ребячий гвалт оборвался, наблюдатели заспешили вниз, да так быстро, что гнилые перекладины лестницы не выдерживали, ребятишки падали, но, не ойкнув, поднимались и давали стрекача. В одно мгновение всех словно ветром сдуло. И когда старшие с вицами в руках пришли к месту «баталии», там стояла полная тишина и безмолвие. И только брошенные «кони» и «пики» выдавали недавнюю битву.
2Большая семья отставного полкового чеботаря Афанасия Михайловича Томина жила в старом, по окна вросшем в землю, пятистеннике.
Летом на ночлег разбредались по двору: в амбар, на сеновал, на телегу под полог. В доме оставался дед Афанасий с бабкой Анной. Когда же спать на дворе становилось холодно, дом превращался в улей. Горницу занимала семья старшего сына Дмитрия, кухню — младшего Леонтия. Для стариков оставалась печь, а для ребят — полати.
Ели в одно время, за одним столом, из одной чашки. Дед садился в передний угол, под образа. Рядом с ним сыновья, а там — внучата. Дед начинал хлебать первым деревянной ложкой, прошедшей с ним всю военную службу, а потом все остальные. Пока он не встанет, никто не смел ломать стола: все сидели и молча ждали, когда поднимется глава семьи.
Тот, кто опаздывал за стол, оставался без обеда или ужина.
В этот вечер за ужином было просторно: Дмитрий и Леонтий уехали в поле, а старший внук Николай где-то заигрался. Хотела было бабушка покликать его к ужину, да мать не разрешила.
— Останется голодом, будет знать, как допоздна бегать.
Домой Коля пришел с расквашенной губой и подбитым глазом.
— Вот он, явился! Теперь вместо ужина ешь хныкалку, — послышался из горницы строгий голос матери.
За внука хотела было вступиться бабушка. Но дед строго оборвал:
— Цыц! Пусть с малолетства привыкает к порядку. А то какой же из него казак будет?
Коля, посапывая носом, полез на полати, но в это время из горницы вышла мать.
— А ну-ка, ну-ка, подойди к свету, — и мать подтолкнула Колю к огарку свечи.
— Батюшки! Да где же это ты так разукрасился? И рубашку порвал!
— Я, мы… с Санькой Алтыновым на вышке… лестница обломилась…
— Горе мое, — закричала мать, — у людей дети как дети!..
— Не шуми! Казак чать он! Терпи, атаманом будешь, — снимая сапог с колодки, защитил и подбодрил внука дед.
— И что думает атаман?! Давно бы надо эту развалину свалить, до беды недолго, все ребятишки перебьются, — не унималась мать.
Но дед прервал ее:
— Нельзя рушить память о былом. Ругай атамана за нерадение, оставил вышку без присмотра. Разрушить не хитро, сделать труднее.
Коля незаметно для взрослых залез на полати и сразу же притворился спящим. Но уснуть еще долго не мог.
Горит распухший глаз, ноет плечо, саднит губа. Но не это мучает мальчика. Он никак не может разобраться в происшедшем. Мама лишила ужина, бабушка хотела заступиться, но дед прицыкнул на нее. Мама чуть не дала затрещину, дед заступился. Вот и пойми.
3— Ну, Кольша, хватит тебе баклуши бить, едем завтра на пашню, — проговорил отец вскоре после злополучного происшествия на сторожевой вышке. — Земля поспела, сеять пора. Боронить будешь.
Весь день Николай ходил радостный, задирал нос перед младшими сродными братишками, а на сестренок и внимания не обращал. С нетерпением ждал, когда пройдет ночь и он поедет на пашню. Не всех берут! Как только казачата начинают ходить, отцы таскают их за собой на луга, на пашню, приучают ездить верхом. А кто победней даже семилетних ребятишек ставит бороноволоками.
С восходом солнца в поселке послышался скрип телег, ржание лошадей, голоса мужиков, перекличка мальчишек.
Вереница подвод потянулась по дороге.
Впереди с отцом Сашка Алтынов. Он вращает маленькой головкой на длинной шее, словно кулик на болоте, что-то кричит Коле.
Справа потянулась стена соснового бора, слева раскинулась необъятная ковыльная степь. Под скользящими лучами солнца степь кажется серебряной. Прыгают тушканчики, встав на задние лапы, свистят суслики, поспешают в свои норы полевки. Над степью и в бору разноголосое пение птиц.
Полевые избушки Томиных и Алтыновых прижались к небольшому космачку — узкой полоске берез.
— Отдыхать потом, — сказал дядя Леонтий и, взмахнув над головой бичом, поехал пахать. Отец нагреб из мешанинника зерна в лукошко, перекинул широкий ремень через плечо, развернув плечи, широко расставляя ноги, валко пошел по вспаханному полю.
Коля идет рядом и с любопытством наблюдает, как ловко получается у отца. Берет он горсть пшеницы и бросает, а зерно, ударившись по ободу лукошка, веером разлетается и падает на землю.
Вот брошена последняя горсть. Отец вытер рукавом рубашки катившийся градом пот, поднял берестяной туяс, с жадностью, большими глотками испил квасу. И снова, с тяжелой ношей через плечо, на полосу. Мокрая рубашка прилипла к широкой спине.
От заимки соседей показалась полоса пыли, а вскоре обозначилась вереница лошадей. Впереди отец и сын Полубариновы, за ними брички с мешками, сеялка, бороны. Венька, ухватившись обеими руками за гриву, неуверенно сидит на рыжем холеном мерине.
— Помогай бог, Дмитрий Афанасьевич! — небрежно приподняв картуз, бросил Петр Ильич Полубаринов, поравнявшись с Томиными.
— Спасибо, благодетель, — скрежетнув зубами и не останавливая шага, ответил Дмитрий Томин. — Живоглот проклятый, забрался на чужую землю, да еще и насмехается!
Обоз с семенами остановился посредине поля. Земли эти еще недавно принадлежали Томиным, Алтыновым и другим беднякам. Их незаконно присоединил к своему наделу атаман Полубаринов.
Пока одни работники заправляли сеялку, другие уже начали боронить сразу в три следа, на шести лошадях. Крайней правил татарчонок Ахметка, круглый сирота, прибившийся в Казачьем Кочердыке. Следом пошла сеялка.
Коле не терпелось посмотреть, как работает это чудо-машина. Отец, разгадав желание сына, строго проговорил:
— Хватит глазеть и бездельничать, боронить надо.
Коля забрался на Буланку, отец взял лошадь под уздцы, провел несколько шагов, отпустил повод и сказал:
— Ну, с богом!
У Коли сразу куда делась былая уверенность. Его руки задрожали, сердце онемело.
Так скоро! Как ему хотелось, чтобы отец еще хоть несколько шагов прошел впереди.
— Правь ровнее! — крикнул отец.
Лошадь ежеминутно мотает головой, бьет ногами, хлещет хвостом. С противным писком несметная стая комаров облепила лицо мальчика. Он смахивает их, рвет за повод то правой, то левой рукой. Пот ест глаза. Кошомка сбилась, и острый хребет лошади больно давит и мозолит тело.
За бороноволоком потянулся зигзагообразный след.
— Тпру! — в отчаянье кричит Коля.
Буланка остановился. И тут же удар кнута ожег спину парнишки.
— Не разевай рот! — рассердился отец и, выйдя вперед, повел лошадь в поводу.
Горькие слезы застилают глаза мальчика.
— Перестань реветь, а то пешком домой отправлю, — сурово проговорил отец. — Лошадь не дергай, поводья отпусти, она без тебя прямее пойдет, внял?
Эти полдня показались Коле вечностью. Отец, не глядя на сына, все шагал и шагал по полю, методично взмахивая правой рукой.
Когда же мальчик слез с лошади, ноги подкосились и он опустился на землю. Ломит поясницу, горит искусанное комарами лицо, зудят руки. Еле вошел в избушку и замертво повалился на старый тулуп.
— Истомился мальчишка, — с жалостью проговорил дядя Леонтий.
