Талгат Бегельдинов - «Илы» атакуют
— Да, возьмут. Как бы не так. Ладно. Вот закончу школу, тогда еще посмотрим.
Комиссия между тем знакомилась с личными делами. Бухарбаев доверительно сказал, что мое личное дело отложено. Меня пригласят на беседу.
День, когда я предстал перед комиссией военно-воздушных сил, на всю жизнь врезался в память.
Робко вхожу в комнату, вижу большой стол, за ним — военных с голубыми петлицами. Не успеваю раскрыть рот, чтобы отрапортовать о том, что явился по вызову, как слышу вопрос:
— Тебе что, паренек? Оборачиваюсь, думая, что кто-то стоит за спиной. Никого.
— Мы тебя спрашиваем.
Стараясь придать голосу солидность, рапортую:
— Инструктор-общественник Бегельдинов явился по вашему приказанию.
Все смотрят на меня с изумлением. Авиатор с тремя «шпалами» на петлицах выходит из-за стола, подходит почти вплотную. На лице его написано искреннее удивление — я много ниже его плеча.
— Инструктор, говоришь? — с украинским акцентом произносит он. — Ай да хлопчик! Молодец! Ладно, иди. У нас времени для шуток нет.
— Дяденька… — невольно вырывается у меня.
Все смеются. Я окончательно растерян. Цуранов что-то шепчет военным. Те рассматривают меня уже без смеха.
— Мал уж больно, — слышу я. — Ноги до педалей не достанут.
— Достают же!.. — вмешиваюсь я.
Опять хохот. Теперь смеюсь и я. Вдруг тот же авиатор с тремя «шпалами» делает свирепое лицо и, в упор глядя на меня, спрашивает:
— Сколько скота имел раньше твой отец?
Я растерянно молчу.
— Что замолк? Наверно, байский сын?
Я растерялся вовсе. Стою, хлопаю глазами и не знаю, что сказать.
— Могу справку показать, могу доказать, могу принести, — бессвязно бормочу я.
— Неси! Посмотрим на твою справку.
Опрометью бросаюсь вон из кабинета. Лечу домой. Мать пугается моего вида. Никак не могу толком объяснить ей, какой документ нужен. Вместе роемся в бумагах отца. Нашел! Вот она, справка, подписанная самим Михаилом Васильевичем Фрунзе. Стремглав кидаюсь в аэроклуб. Поздно. Никого уже нет.
Едва дождался утра. Во дворе жду прихода членов комиссии. Наконец они пришли, вошли в кабинет. Вхожу следом и протягиваю справку. Тот самый авиатор, что строго смотрел на меня, вначале никак не может понять, какой документ я принес и зачем. Потом вспоминает, смеется.
— Вы прочитайте, — с обидой говорю я, — прочитайте.
— Хорошо, малыш, — сквозь смех говорит он. — Давай сюда свою документину.
Он берет справку в руки, лицо его становится серьезным.
— Что ж, партизанский сын, — произносит он. — Ты зачислен в Саратовскую военную школу пилотов. Это было решено еще вчера. Поздравляю, — и он протянул мне большую сильную руку.
* * *…Лето 1940 года. Я стою на перроне фрунзенского вокзала. Еду в военную школу. Начинается посадка.
— Береги себя, сынок, — утирая слезы, говорит мать.
— Мама, не беспокойся за меня.
— Смотри, Талгат, пиши нам, не забывай.
— Конечно, отец. У меня, кроме вас, никого нет.
Гудок. Медленно плывет назад здание вокзала. Я высовываюсь из окна, вижу отца, который бережно обнимает мать, уткнувшуюся ему в плечо. Прощайте, родные! В этот момент я был далек от мысли, что увижу отца и мать лишь через пять с лишним лет, пройдя через горнило войны, самой жестокой из всех, которые знало человечество.
Трудные годы
Апрель. В горах еще лежит снег. И вечерами легкий весенний ветер приносит в город его запах. Степь после зимней спячки начинает дышать все глубже и глубже. Красные и желтые тюльпаны, а между ними — нежные подснежники. Красиво…
Я думал об этом, стоя у окна вагона. Поезд все шел и шел на север. Давно уже нет гор, а куда ни кинешь взгляд — безбрежная степь. Там, впереди, ждет летная школа, ждут новые друзья. Поэтому неприветливые приаральские пески казались близкими и родными…
Саратов. По величественной волжской глади деловито снуют катера, лодки. У причалов стоят пароходы. Я впервые попал за пределы Киргизии, впервые вижу реку шире Чу, и пароходы кажутся мне гигантскими, чуть ли не сказочными. Смотрю во все глаза, впитываю новые впечатления. До чего же ты велика, моя Родина!
Настроение самое праздничное, хочется петь, с кем-то говорить. Рядом со мной Сергей Чехов — товарищ по аэроклубу. Заговариваю с ним, толкаю его локтем в бок, но Сергей почему-то угрюм и не хочет разделить моих восторгов.
Идем строем через город. Он намного больше нашего Фрунзе и, как мне кажется, красивее. Опять заговариваю с Сергеем.
— Зелени маловато, — угрюмо бурчит он в ответ.
— Зато Волга! — не сдаюсь я.
— Наш Иссык-Куль куда шире.
Нет. Сергей просто несносный человек.
Приходим на территорию школы. Для начала всех нас стригут под нулевку. Признаться, до слез жалко было расставаться с чубом. Но ничего не попишешь, дисциплина есть дисциплина.
Начинаются трудовые будни. Осваиваем самолет «Р-5». Это сложнее «У-2», с которым приходилось иметь дело до сих пор. Не без гордости узнаем, что на машинах этой марки Герои Советского Союза Водопьянов, Молоков и Каманин спасали челюскинцев.
Первые полеты — и сразу же неприятность. Невольно вспоминаю авиатора с тремя «шпалами», который с сомнением смотрел на мой рост. Действительно, сантиметров пятнадцать не были бы лишними. Это я понимаю, едва сажусь в самолет: из кабины едва торчит нос. Как быть? Инструктор Титов не то в шутку, не то всерьез предлагает брать с собой подушку. Я принимаю это всерьез и в первый же полет отправляюсь, восседая на кожаной подушечке, изготовленной с помощью Сергея Чехова. Инструктор покачал головой, но не сказал ни слова. Совершили полет по кругу, еще и еще. Подруливаю к месту стоянки, выключаю мотор и вопрошающе смотрю на инструктора. Титов не спеша отстегивает ремни, поворачивается ко мне:
— Чувствуется твердая рука. Летчиком будете.
Довольный похвалой, выпрыгиваю из кабины и, держа под мышкой подушечку, иду с аэродрома.
В неделю — четыре дня полетов и один день — изучение материальной части. Мы уже настоящие курсанты — одеты по форме, подтянуты, стараемся держаться солидно и лихо козыряем при встрече старшим по званию.
Все хорошо, если бы не командир взвода лейтенант Андреев. Этот немолодой уже человек все время служил в пехоте и буквально влюблен в строевую подготовку. Помню, стоит взвод по стойке «смирно». Андреев не спеша прохаживается, придирчиво осматривает каждого. Неожиданно дает команду: «Кру-гом!» На какое-то мгновение я замешкался и, как любил говорить командир взвода, «нарушил усю симхвонию».
Тут же опять:
— Кру-гом! Бегельдинов, два шага вперед!
Чеканю два шага и застываю, впиваясь глазами в лейтенанта.
— Службу не знаете! — резко выкрикивает он. — До учебного корпуса бегом туда и обратно — шагом марш!
Я еще не успеваю сообразить, что следует делать, как исполнить эту непонятную команду, как за спиной слышу смех. Смеется весь взвод.
— Отставить! — кричит Андреев. — Кто смеется в строю?
Строй молчит. Стою впереди всех и вижу только разъяренного лейтенанта.
— Кто смеялся? Два шага вперед!
Слышится дружный дробот сапог, и я вновь оказываюсь в строю. Командир взвода ошалелыми глазами смотрит на строй, резко поворачивается и идет к корпусу. Буквально через минуту он возвращается с подполковником начальником школы. Тот строго смотрит на нас, в тишине раздается его глуховатый голос:
— Разойдись!
В тот же день взвод собрал политрук. Долго выяснял, что произошло, отчитал нас. Вскоре взводом уже командовал новый офицер. Андреева перевели в хозчасть.
А мне с ним довелось еще раз столкнуться.
Как-то днем ребята решили полакомиться кислым молоком. Летная школа была на летних лагерях, километрах в двух от небольшой деревни. Собрали деньги, раздобыли десятилитровую флягу. Но кто пойдет за молоком?
— Тебе, Талгат, придется сходить, — решили друзья. — Ты самый маленький, незаметно прошмыгнешь.
Дело в том, что мы решили не спрашивать разрешения у командира взвода, и поход за молоком превращался, таким образом, в «самоволку».
Взял я флягу, зажал в кулаке деньги и отправился в деревню.
Купил молоко, без приключений вернулся обратно. Сидим, пьем. Все уже управились, а я еще лакомлюсь. Вспомнил почему-то домашний айран и загрустил. Вдруг слышу:
— Ребята, морской закон!
Все засмеялись и отскочили в сторону. Смотрю на них и ничего не могу понять.
— Какой это морской закон?
А такой, объясняют мне, что последнему за столом и со стола убирать. Дескать, стола у нас нет, а есть пустая фляга, стало быть, тебе ее мыть и отнести на место.
Делать нечего, закон есть закон. Взял флягу, спустился в овраг к ручейку. Гляжу, пробирается по кустам лейтенант Андреев с ружьем, видно, возвращается с охоты. До сих пор не знаю, чего я вдруг испугался. Бросил флягу и кинулся бежать.
