Владимир Шуля-табиб - Ты плохо убил его, док
– Разбежались, говоришь? Хрена тебе! А где же те, кто неудачно разбежался? Трупы где? Или вертушки всё в „молоко» садили? Не верю, док, ребята Саши Гниденко стреляют как боги! Херня здесь какая-то! Где же, в лоб их мать, трупы?
– Да уволокли они трупы! Они же всегда утаскивают, похоронить по обычаю, а то ведь в рай не попадешь, особенно если чалму потерял: без нее не докажешь, что правоверный, обрезание и у евреев есть…
– Так быстро уволокли? – прищурился комбат. – И собак тоже? Нет, док, разбежались они ДО вертушек! До! И мне это ни хера не нравится! Радист, ко мне!
– Я здесь, товарищ капитан!
– Свяжись с «Медведем», запроси вертушки прикрытия!
– Валера! – недоуменно поднял плечи Гольдин. – Что с тобой, какие вертушки? Нет же никого! На смех же поднимут!
– На смех? Ишь ты, Кутузов недоделанный! Командую здесь я, а я страсть как не люблю, когда трупы разбегаются до меня: они потом оживают, мать их в лоб!
– Товарищ капитан! – доложил радист. – Вертушки будут через 15-20 минут!
– Тогда пошли! Первый взвод справа, второй слева, третий остается на месте, прикрывает огнем, если что. Вперед, мужики! Может, там и есть что, проверим!..
Гольдин верил в интуицию комбата, и тревога передалась и ему: противный холодок пополз под лопатками.
– Так, может, подождем вертушки?
– Вот ты, док, уже год воюешь, а мозги – как у летёхи залетного! Вертушкам цели надо показывать? А где эти цели, ты их видишь? Я– нет!
– Так, может, их и нету вовсе…
– Есть, док, есть, я их жопой чую! Но ведь приказа прочесать и уничтожить к гребаной матери никто не отменял!
Взводы прошли уже полпути, оставалось всего метров триста, когда из-за развалин дувала справа застучал пулемет, защелкали по камням рикошетившие пули. В первом взводе шедшие первыми повалились, кто-то закричал, остальные быстро рассредоточились, залегли, открыли ответный огонь. И сразу слева, с невысокой горки, застучал еще один пулемет, расшвырял второй взвод, как шар кегли.
– Назад! К камням! Отходить назад! Отползайте, мать вашу! Комбат рванул ворот старой спецназовки-песчанки, разом отлетели все пуговицы.
– Радист, ко мне! Живо дай «Медведя»! Да не копайся, бля, живее!
– «Медведь» на связи!
– Медведь, я Барсук! Нарвались на засаду в точке два! Есть трехсотые и сто двадцатые! Количество точно неизвестно, но много! Прошу вертушки-восьмерки для эвакуации!
– Вертушки двадцать четвертые на подходе, восьмерки высылаю! Держись, Барсук!
Комвзвод-3 лейтенант Саша Черниченко с солдатом взобрались на гряду повыше, развернули автоматический гранатомет АГС-«Пламя». Два пристрелочных– и очередь осколочных гранат подавила левый пулемет. Саша перенес огонь направо, но тут пуля из БУРа снесла полчерепа солдату, а очередь из автомата отбросила в сторону лейтенанта, он дернулся и затих. Гольдин рванулся к нему, но комбат схватил за шиворот, удержал:
– Не лезь, идиот! Стреляй! Ему уже не поможешь, а запасных врачей у меня нет! Здесь же полроты лежит!
Из-за горы вывалились МИ-24, похожие на хищных птиц с опущенными клювами. Комбат ракетой выстрелил в дувал, ведущий летчик качнул крылышками– понял, мол, – вертолет полыхнул огнем, и от дувала осталось только легкое облачко пыли.
Через минуту все было кончено. Двадцать четвертые минут 5-6 покружили низко над бывшим кишлаком, достреливая возможные шевеления, И, качнув на прощанье крыльями, отвалили за гору. Подлетевшие «восьмерки» забрали сначала раненых и убитых, вторым рейсом – остатки роты. Гольдин улетел с тяжелоранеными, комбат, как и положено всем капитанам на свете, последним вертолетом.
..Гольдин встряхнулся, отгоняя наваждение – вот же как некстати лезет в душу тот чертов Афган, а времени мало, надо поспешать и как-то закончить писанину, зачет все же. Где там эти капитан Торрес с парикмахером?
Капитан Торрес – инициативный, опытный и, конечно, смелый офицер. Он не боится со своим отрядом забираться глубоко в лес, чтобы выполнить задание и уничтожить отряды революционеров. А в лесу всякое бывает, партизаны – не детишки с деревянными ружьями. Слово уничтожить, конечно же, звучит неприятно, но уничтожение врага есть главная и единственная задача ЛЮБОГО солдата, заметим, что капитан Торрес служит законному парвительству, а революционеры с точки зрения закона – преступники. Что же касается благородных методов ведения войны, то они канули в историю вместе с саблями, лошадьми и полковниками – поэтами типа Дениса Давыдова,
Пулемет и скорострельные пушки непригодны для благородных дуэлей, не говоря уже о летчиках и ракетчиках, которые вообще стреляют no квадратам на карте. Особенно это касается партизанских войн: по самой своей природе партизаны не выходят в чисто поле и не поспылают вызова врагу типа «Иду на вы». Они нападают только «из-за угла», преимущественно на одиночных солдат или тыловые части, безжалостно грабя и убивая. Какое уж там благородство!
И снова строчки поплыли перед глазами, смешались в голове, память упрямо загоняла Гольдина назад, в Афган.
…В бункере у командира бригады, куда вошел с докладом капитан Королев, сидели начштаба и начальник Особого отдела. Секретаршу комбриг выгнал, разговор был явно не для протокола.
– Садись, Королев! Садись и рассказывай, как вы на «духов» напоролись. Откуда они взялись? От нас информация уйти не могла, иначе бы тебя разъебенили еще в первом кишлаке!
– Я думаю, товарищ полковник, еще на подходе к первому кишлаку кто-то нас засек и ускакал предупредить Джиду.
– Не разбудив своих? Нет, Королев, не проходит. От кишлака три дороги и в разных направлениях – откуда тот мог знать, куда вы пойдете? Кого-то в первом кишлаке вы «плохо убили», а, комбат? Кто-то ожил, увидел, куда вы двинулись, на коне обогнал вас и предупредил! Я же тебе приказывал, ёть твою дурака мать, в первом кишлаке ни одной живой курицы не оставлять! Бля, как чуял!.. Ладно, кого ты там не добил, особист выяснит. Наказывать тебя я не буду: война есть война. Но про орден забудь! И об Академии пока не мечтай! Научишься воевать без потерь– пошлю. Идти в Академию надо по трупам врагов, а не по своим– запомнил, долбак?! Всё, иди, глаза б мои тебя не видели! Завтра всей роте выходной.
– Минутку! – приподнялся начштаба. – Завтра к 17 ноль-ноль твой начштаба должен принести мне отработанные карты боевых действий и боевые распоряжения. А зам по тылу – расчет обеспечения материальным имуществом, расходы вещевого имущества, продовольствия, медикаментов и цифры потерь, санитарных и безвозвратных!
Королев вышел из бункера и присел на скамейку под зонтиком в курилке. Сидел он долго, почти не шевелясь, глядя в одну точку, а там все росла и росла горка окурков. К нему никто не походил, видели: человек не в себе, можно невзначай и схлопотать, Королев на руку скор.
Внезапно комбат поднял голову, словно что-то вдруг увидел и понял-глаза сузились, задергалось левое веко. Он решительно встал и зашагал в медпункт.
Большая палатка медпункта перегорожена простынями на несколько маленьких «палат». В одной из них, предназначенной для гнойных перевязок, за крохотным столиком сидел мрачный Гольдин. Опустошенная на треть поллитровая бутылка спирта, краюха хлеба, соль, луковица, вскрытая банка тушенки – доктор пил в одиночку и уже был довольно нагружен.
– А, комбат! Заходи, Валера, помянем ребят!
– Ты, я вижу, уже неплохо помянул, им и на том свете икаться будет! Ладно…Слушай, док, я вот думал, думал-как же это мы нарвались, а? И, как в сказке: думал-думал и придумал! А ведь это ты не добил бачу в самой первой комнате, а? Больше некому. Очередь-то дал, помню, да не туда? Только так между нами, мужиками, ведь не добил, а?
Гольдин плеснул себе в стакан спирта, не разбавляя, выпил, скривился, с отвращением затолкал в себя кусок тушенки.
– Не добил, комбат. Прости, но не мог я, рука не поднялась…Уж больно симпатичный был пацан…Не смог! Да и вообще – я воевать с детьми не подписывался!
У комбата вновь задергалось левое веко, по лицу пробежала судорога.
– Не подписывался, говоришь? Ты офицер, а ведь тебе, сукин ты кот, я, твой командир, приказ отдал! Я мог бы тебя сейчас под трибунал!.. Сука ты, доктор, пидор добренький! Пожалел он, видите ли!.. Что ж ты наших-то не пожалел?14 убитых, 27 раненых – полроты!.. Мы ведь друзьями были, верил я тебе!..
– Приказ… – с пьяной покорностью повторил Гольдин и прищурился: – А ты бы под таким приказом подпись поставил?
Комбат крутнулся на табуретке, сорвал со стены висящий на ней автомат Гольдина, дал три короткие очереди в потолок палатки. На белой простыне отчетливо проступила буква К.
– Вот тебе моя подпись. Узнал?
В палатку влетел испуганный дежурный сержант-фельдшер.
– Что случилось, товарищ капитан?
– Ничего, все нормально, случайность, – усмехнулся Король. Сержант взглянул на недопитую бутылку спирта, понимающе хмыкнул и испарился.
