Анатолий Азольский - Севастополь и далее
Красивая авторучка тупым концом касалась кнопок калькулятора, острым — выводила на бумаге числа, формулы, уравнения… Кунин смотрел на руки женщины так, словно Баба-яга заваривает при нем какую-то отраву.
Она, последняя формула, и была ядом.
— Одна стомиллионная. Такова вероятность того, что произошло в снарядном погребе. Вы ни в чем не виноваты. Вероятности такого порядка не имеют причин. Они за пределами наших рассуждений вообще. Они в н е, понимаете, в н е всяких теорий. И вероятность, равная одной стомиллионной, носит название не математическое.
— А какое?
— Судьба…Так и передайте своему руководству. Расчеты эти можете взять собой.
— Будто что-то изменится… Плевали наши адмиралы на ваши формулы… — Он произносил это с горечью и злостью, а женщина скрестила на груди руки и смотрела на него с весельем. Принесла чайник, достала чашки, варенье.
— Есть водка, осталась с Женского дня. Будете?
Он отказался: этого еще не хватало — бдительный комендантский патруль у входа в гостиницу учует запашок, и полетит в Севастополь бумага.
— Нет, благодарю… Я, пожалуй, пойду.
Он поднялся.
— Да не спешите вы… — Она остановила его. — Мы не все еще рассчитали. Садитесь.
Он поколебался, сел. Алина расправила на столе еще один лист миллиметровки.
— А теперь вычислим вероятность пересечения наших жизненных путей. Или судеб, если хотите… Начнем с нашего знакомства в Севастополе. 15 августа прошлого года я пошла в шесть вечера на междугородный телефон, ну там, у кинотеатра «Победа», заказала разговор с Тамбовом, мать у меня там живет, город могли дать только в десять вечера, и — что делать? Кино — старье, не так уж далеко театр имени Луначарского, «Девичий переполох», туда и двинула, а тут вы, ловите очередную жертву, предлагаете почапать в паре на спектакль… Хоть какую-нибудь закономерность улавливаете? Почему вы, именно вы? Что поволокло командира боевой части в театр? Вы ведь, догадываюсь, терпеть его не можете… Дальше — больше. Какого черта на следующий день вы приперлись на базарчик около Артиллерийской бухты? А? Почему я все недели до эпизода в погребе ничего не позволяла вам? Потому что у женщины есть ничем не объяснимые капризы, для учета их первопричинности не хватит всей миллиметровки. И один каприз сменился другим в день отъезда. А как вы меня нашли здесь, в Москве? Места работы не знали. Фамилию, положим, могли выпытать у хозяйки домика. Но, боюсь, вы к нему не подходили, а в мыслях желали подорвать лачугу, где вас полюбили истинно, расстрелять домик снарядом не калибра тридцать семь миллиметров, а больше. Или я ошибаюсь?
— Нет, — выдавил он, уже заинтересованный. — Мне нужен был специалист по теории вероятностей, и ноги понесли меня в МГУ. Храм науки все-таки.
— Да плевали в этом храме на теорию вероятностей! Теория — в сотнях отраслевых НИИ, занятых ракетами, спутниками и нелинейными системами управления. И тем не менее вы, извиняюсь, поперли в МГУ. Как вы оказались здесь? Живете, что ли, рядом?
— По Ленинскому проспекту решил прогуляться. И шпиль увидел.
— А почему не по Красной площади?.. Так. — Замелькали цифры на калькуляторе, миллиметровку прочертила кривая. — Десятью минутами позже пришли бы в университет — и встреча не состоялась бы. А теперь слушайте меня внимательно. Вероятность того, что на четырнадцатом этаже корпуса "Б" мы увидели друг друга, ничтожно мала. Но если быть точным, то она равна одной стомиллионной. То есть вы как бы в роли матроса на трапе и получаете в руки снарядный ящик, и если сейчас уйдете отсюда, побежите к жене, то ящик развалится и произойдет взрыв.
— У меня нет жены, вы же знаете. Я же вам говорил в Севастополе.
— Так я вам тогда и поверила! В Крыму все женщины незамужние, а мужчины женатые. Или наоборот. Таково уж распределение ролей. Меня, кстати, зовут Еленой. Лена.
— А как же Алина? Почему?
— Потому что лазурь небес аж брагой сивушит.
Он сел рядом. Глубоко вздохнул. На него дохнуло Севастополем. Огляделся. На оконных шторах — разбросанные птицы в полете. Книжные полки. Шкафчик. Диванчик с уютной подушечкой. Женщина напротив. Он глянул в ее глаза и зажмурился: такая беспредельная честность была во взгляде ее.
— Я вам верю… Я верю… тебе. Ну, что там у тебя осталось с Женского дня? Или куда-нибудь завалимся?
— Нет уж, не надо глумиться над наукой… Тем более что вероятности не складываются, а умножаются, единица на десять в степени минус двенадцать — это выше судьбы, это нечто другое, это, наверное, то, о чем ты скажешь мне чуть позже…
— Да, — легко согласился он.
— Ну, а еще я и практичная женщина, и мне кажется, фуражка твоя не по сезону. И кое-каким военным она не понравится. Патрулям, к примеру. Я стала замечать: они останавливают офицеров, которые носят не шапки, а фуражки. Черные, военно-морские.
Он пытался в уме рассчитать, какая степень случайности охватывает жизни его родителей, и получалось, что он, Кунин Борис Андреевич, возник совсем нечаянно, вероятность его появления на свет равнялась нулю.
— Выходит, меня — нет? Что вообще есть, существует?
Елена расхохоталась.
— Я существую! Ты существуешь! Мы существуем. И никого, кроме нас, нет в этой комнате. Слушай, карандаши в каюте не заострял? Не рассыпал их?.. Не поражайся догадкам. Многие математики начинали с того, что пытались стоймя поставить на столе зачиненный карандаш. И, умученные расчетами, приходили к дичайшим выводам.
Страдания севастопольских дней докования хлынули на него и упорхнули — безвозвратно, навсегда.
— Ну, иди мой руки… Китель сними, если хочешь. Будь как дома. Да ты и дома сейчас…
Затемнение
Еженедельно на эскадру приходит разнарядка: столько-то человек выделить коменданту города для несения патрульной службы. И незадолго до полудня по улицам Севастополя вышагивают, направляясь на инструктаж, одетые строго по форме офицеры и матросы — еще без красных повязок на рукавах, но уже отягощенные будущими заботами, каких немало: в дождливые или мокро-снежные дни ботинки патрульных насквозь пропитываются влагой, покрываются грязью, потому что главная база флота город Севастополь, с моря чистенький и беленький, на самом деле непролазно грязен в предзимние месяцы, как и в последующие, впрочем. Офицерам и солдатам сухопутных родов войск положены в ненастье сапоги, корабельный состав выкручивался по-всякому. Командир зенитного дивизиона крейсера «Куйбышев» Вадим Колкин купил на базарчике у Артиллерийской бухты новенькие резиновые галоши. Снаружи они блестели, как антрацит, изнутри выстилались чем-то мягким, красным и надежно прикрывали ботинки в слякотные патрульные дни, когда указующий перст коменданта определял Колкина в унылые и неасфальтированные пригороды.
Между тем галоши офицерам не разрешалось носить. Мало того, что они не входили в перечень штатного обмундирования. Они еще и запрещались комендатурой, и обували их вдали от бдительных уставных глаз. Трижды уже Колкин использовал галоши по их прямому назначению, ни разу не показавшись в них коменданту. Нести какую-либо поклажу в руках военно-морскому офицеру не полагалось (кроме портфеля), карманы шинели галош не вмещали. И Колкин обычно за несколько домов до комендатуры заходил в какой-либо подъезд и оставлял там на невидном месте сверток с незаменимой для патрулирования обувкой. После же окончания инструктажа — заходил в подъезд и забирал столь любезные его душе галоши.
Пасмурным мартовским днем сошел он с барказа на Минную стенку, прокатил на троллейбусе три остановки до конца улицы Ленина, где комендатура, в подъезде соседнего дома оставил сверток с галошами, бодро доложил о себе коменданту города и вместе с дюжиной других офицеров выслушал дежурный набор глаголов типа «не пущать», «препятствовать», «не разрешать», «проявлять строгость» и так далее. Затем наступил час дележки города на районы патрулирования, и Колкину достался самый пьяный и грязный край Корабельной стороны. Ничем не проявив недовольства, он покинул комендатуру, зашел в подъезд и не нашел за поворотом лестницы свертка с галошами. Прикрепленные к нему матросы с крейсера «Дзержинский» в некотором недоумении поглядывали на него. Постояв в раздумчивости минуту, Колкин решил, что ошибся, и заглянул в соседний подъезд. Но и там галош не нашел. Поняв наконец, что галоши просто-напросто сперли, Колкин решительно зашагал к троллейбусу, зная, что ждет его на Корабельной стороне.
Он по колено изгваздался в черной с масляными пятнами грязи. Около полуночи доложился в комендатуре, через час был на крейсере, сдал арсенальщику пистолет, стянул ботинки, едва не порвав шнурки, и повалился спать.
К утру, разумеется, вестовой вычистил ботинки, да у Колкина были запасные.
Утеря галош — мелочный пустяк для кармана командира дивизиона, месячного жалованья хватило бы на десять мешков резиновой низкообрезанной обуви…
