Майкл Уолш - Сыграй ещё раз, Сэм
— Когда Ласло оказался у вас в кубышке, ясное дело. — Рик снова закурил, предложил и капитану. — Когда вы арестовали его после сходки подполья. Я сказал вам, что вы не сможете долго держать его по такому пустячному обвинению.
— И пообещали, что заманите его в ловушку для меня, передав ему транзитные письма, — перебил Рено.
— Расклад был для вас просто идеальный, — продолжал Рик. — Когда вы увидели, как Ласло и Ильза входят в мое кафе, вы, очевидно, были на седьмом небе от счастья — ведь они оказались в том самом месте на Земле, где у вас есть власть казнить и миловать. Я дал вам шанс схватить Ласло и выставить себя героем перед Штрассером, и вы рухнули в ловушку, как грузовик с кирпичом.
— Это точно, — согласился Рено. — Но одного я все же не понял. Зачем вы отдали бумаги Ласло и его жене? Почему вы вдруг решили помочь им бежать из Касабланки в Лиссабон и в Америку? Вы ведь всегда похвалялись, что ни для кого не станете подставлять шею. У вас непременно был какой-то интерес помимо этой относительно пустяковой суммы в десять тысяч франков.
Рик уставился в окно, глядя в никуда.
— Можете считать, что я польстился на воздаяние в будущем. Или что я устал искать в Касабланке воду и находить только песок. — Рик глубоко затянулся «честерфилдом», выпустил дым. — Или можете считать, что судьба наконец настигла меня.
Ее письмо лежало у Рика в нагрудном кармане. Сэм вручил его Рику в кафе, перед тем как тот отправился в аэропорт, где его ждала фатальная встреча с майором Штрассером. Письмо было спрятано в Сэмовом пианино — там же, где Рик прятал украденные транзитные письма, с которыми Ласло с Ильзой смогли выбраться отсюда.
Мой дорогой Ричард,
если ты читаешь это письмо, значит, мы с Виктором улетели.
Я думала, что после Парижа больше не расстанусь с тобой так. И вот опять мы говорим друг другу «прощай» дважды: одно говорят губы, другое — сердца.
Верь мне, если я говорю, что, когда мы встретились, я думала, что Виктор погиб. Мы не задавали вопросов, и я не задавалась вопросом, имею ли право любить тебя. Некоторые женщины всю жизнь ищут любимого и не находят. Я нашла двух.
Сейчас, когда я пишу эти слова, я не знаю, что случится вечером в аэропорту. Как и в прошлый раз, расставаясь с тобой, я не уверена, что мы еще увидимся. Но зато теперь я могу надеяться.
В Лиссабоне мы остановимся в отеле «Афиш». Что дальше, Бог знает. Пожалуйста, приезжай, если сможешь. Если не ради меня, то ради Виктора. Ты нужен нам обоим.
ИльзаБольшой автомобиль скользил сквозь сырую ночь, словно океанский лайнер сквозь спокойное море, набирая скорость, несмотря на плохую дорогу. Сэм вел машину профессионально — так же, как играл на фортепиано. Повороты он скорее чуял, чем видел, читая дорогу, как слепой читает шрифт Брайля. Город остался довольно далеко позади.
— Саша, включи-ка радио, что ли, — попросил Рик. Он устал от разговоров, и ему хотелось послушать музыку, пока еще ловится сигнал. Глядишь, будет Бенни Гудмен[6] с оркестром. Еще Рику хотелось бы знать, передают ли уже новость об убийстве майора Штрассера.
— Конечно, босс, — ответил Саша.
Вытянув громадную руку, он терзал настройку, пока не нашарил какую-то станцию.
— Тут одна болтовня.
— Ну, раскрути, хоть болтовню послушаем, — велел Рик.
Прожив столько в Париже и в Касабланке, он едва сносно выучил французский и, бывало, не разбирал слов по телефону или по радио. Но если случилось что-то важное, Луи тут же ему сообщит. Или Сэм, который учился языкам, как игре на фортепиано — по слуху.
Рено собрался было заговорить, но тут что-то его отвлекло.
— Тихо! — воскликнул он таким тоном, что все примолкли.
Саша подкрутил громкость, и машину внезапно наполнил взволнованный голос. Даже Рик понял, о чем говорит диктор. Только не хотел ему верить.
На далеких Гавайях японцы только что разбомбили Пёрл-Харбор.
— Босс, у нас неприятности, — сказал Сэм.
— Да я понял, — отрезал Рик, вслушиваясь.
Он поймал взгляд Сэма в зеркале.
— Я к тому, что у нас завелась компания, — спокойно пояснил Сэм, врубая повышенную передачу.
Рик крутанулся на сиденье. Их догоняла пара желтых фар.
Тишину разбил узнаваемый голос автоматического оружия. О багажник «бьюика» звякнула пуля.
— Саша, дай обойму, — сказал Рик.
— Держите, босс.
Русский наконец-то был доволен.
Рик загнал обойму в свой «кольт» 45-го калибра. Ему давно хотелось узнать, может ли «мерседес» угнаться за его фаэтоном в 141 силу, и вот ему представился случай проверить.
Глава вторая
Самолет поднимался в ночное небо. Ильза Лунд обернулась и посмотрела мужу в лицо. Сначала они пролетели прямо над городом, потом резко забрали к морю. Для Ильзы последним видом Касабланки осталось кафе Рика. Освещенное только уличными фонарями, оно казалось пустым и заброшенным.
На щеках Ильзы высохли дорожки слез. Она не хотела их вытирать. Только они ей и остались.
— Так быстро все произошло, — пробормотала она.
Слишком быстро. Удивление, потрясение, волнение, опасность и вот теперь успокоение — успокоение, подернутое грустью и сожалением.
— Я не знала, что он будет в Касабланке! — прошептала она скорее себе, чем Виктору. — Откуда мне было знать? Какая судьба привела нас к нему — и у него оказались документы! Я знаю, тебя расстраивает то, что произошло в Париже между мной и Риком, но, пожалуйста, постарайся не переживать. Все ведь к лучшему? Где бы мы были без этих бумаг? Что бы мы делали?
Она стиснула локоть Виктора; ей казалось, стук ее сердца слышен сквозь гудение моторов.
— О, Виктор, — сказала она, — как ты не поймешь? Я думала, что ты погиб и что моя жизнь тоже кончена. Одна. Ничего не осталось, даже надежды. Ой, я не знаю. Я больше ничего не понимаю!
Ильза снова расплакалась, не вполне сознавая, отчего или о ком. Она промокнула глаза платком, а самолет тем временем пробивал себе дорогу сквозь облака.
— Потом я узнала, что ты жив и я нужна тебе, нужна моя помощь в твоей борьбе. — Ильза взяла себя в руки. — Ты мог бы меня бросить двадцать раз за последние полтора года — в Лилле, когда у меня были нелады с властями, в Марселе, где я разболелась на две недели, а ты меня выхаживал — и в Касабланке, где ты мог купить транзитное письмо и улететь. Но ты не бросил. Теперь я понимаю, почему ты держал наш брак в секрете даже от друзей, чтобы гестапо и не заподозрило, что я твоя жена.
Она решилась взглянуть на Виктора, но тот смотрел прямо перед собой, будто погрузившись в раздумья. Она подумала — не в первый раз, — слышал ли он хоть слово. У него так много всего в голове.
— Ну скажи… скажи, что ты не очень на меня сердишься, — закончила она.
Виктор склонился к ней и потрепал ее по плечу любовно и чуть рассеянно.
— Гнев и ревность — две эмоции, без которых я предпочитаю обходиться, — сказал он. — И потом, как я могу сердиться, когда впереди столько важной работы?
— Да, Виктор, — сказала Ильза. Понял ли он, что она пыталась ему сказать, может ли понять вообще? — Да, конечно.
Потом они молча сидели рядом. Если кто из пассажиров и заметил нечто необычное в этой красивой паре, он ничем этого не выдал. В воюющей Европе благоразумнее не проявлять любопытства.
Виктор склонил голову к Ильзе:
— Когда прибудем в Лиссабон, я хочу, дорогая, чтобы ты делала все точно, как я скажу.
— А когда я делала иначе? — спросила Ильза, но Виктор еще не закончил:
— Малейшее колебание может погубить нас обоих. До сих пор я многого не мог тебе рассказать о своем задании. — Тут его голос немного смягчился. — В Касабланке я об этом и слова не мог шепнуть никому — даже тебе. Конечно, ты понимаешь.
— Конечно, понимаю, — сказала Ильза.
Преодолевая ветер, самолет поднимался над Атлантикой. У Ильзы разок-другой похолодело в животе, но Виктор был невозмутим. Она знала — Виктор встречал опасности куда серьезнее простого полета на самолете, и завидовала его холодной уверенности. И гадала, посетит ли когда-нибудь это чувство ее саму.
— Даже сейчас я не могу посвятить тебя во все детали плана, — продолжал Виктор. — Вообще-то я и сам еще не все знаю.
Ильза прервала его, взяв за локоть. Виктор поморщился, и она вспомнила, что в Касабланке его ранили, когда полиция вломилась на тайную сходку, перед самым его арестом.
— Очень опасно, да? — спросила Ильза.
— Опаснее, чем все, что я делал до сих пор, — сказал Виктор. — Но не волнуйся, все получится. Наше дело правое, а их — нет, и победа будет за нами. Если даже такой глухой к судьбам народов человек, как Ричард Блэйн, понимает, какая разница между нами и немцами, значит, правота нашего дела должна быть очевидна всякому.
