Михаил Авдеев - У самого Черного моря. Книга I
Капитунов тоже встал, смахнул с брюк сухой листочек белой акации, одернул китель. Поднялись Филатов и Минин.
— Черт с тобой, — сказал Капитунов сухо. — Но если еще раз откроешь мой хвост всякой фашистской сволочи, — он хотел ввернуть крепкое словцо, но только выставил щитом ладонь в сторону Минина. — Уточнять не будем… Я сам изуродую тебя почище, чем бог черепаху. Пусть потом обоих судят.
Аллахвердов скрестил руки на груди.
— Клянусь, никогда этого не случится, — пообещал он.
Филатов обвел всех строгим испытующим взглядом.
— Что ж, если Минин согласен, — подытожил он, — весь этот неприятный разговор останется между нами. — Минин кивнул головой. — Вам, товарищ младший лейтенант, придется попросить извинения у старшего политрука. Подумать только перед кем грудь выпятил: «В бою об этом не думаешь»… И как у тебя язык повернулся Батьку обидеть?!
Аллахвердов молча смотрел себе под ноги. На душе у него было до обидного скверно и в то же время слова Филатова принесли какое-то спасительное облегчение.
— Теперь по машинам, — продолжал Филатов. — Напоминаю задание. Штурмовиков встречаем у реки Чатырлык. Сопровождаем до цели и обратно. Непосредственное прикрытие — Капитунов — Аллахвердов. Для обеспечения свободного маневра держитесь от подопечных метров на двести, превышение — не более ста. Я и Минин-сковывающая пара. Будем метров на пятьсот сзади и на столько же выше. В случае нападения воздушного противника мы вступаем в бой. И как бы нам не было туго, ни в коем случае не идите выручать нас. От «илов» никуда. Ясно?
На земле всегда все ясно. В воздухе же столько неожиданного, непредусмотренного, что нужно непрерывно в какие-то доли секунды принимать все новые и новые решения, и насколько они будут верны, зависит исход боя, жизнь твоя и твоих товарищей.
Отпустив летчиков, Любимов и Ныч направились к землянке командного пункта эскадрильи. Батько был совсем расстроен. Как только вышли за лесную полосу, где никто не мог слышать их разговора, он с серьезным видом спросил Любимова:
— Видал когда-нибудь квочку, высидевшую диких утят? — и, не ожидая ответа, продолжал. — Вывела, выходила, они взмахнули крылышками и в небо, а она по двору носится, как дура. Не видал? Так вот она, гляди!
Ныч остановился, ткнул большим пальцем в свою выпуклую грудь. Лицо его побагровело, по лбу из-под лакированного козырька флотской фуражки скатывались крупные горошины пота. А Любимов смотрел на своего комиссара широко раскрытыми глазами и не понимал, куда он гнет.
— Тебе, Вася, что, — горячо наседал Ныч, — кинул клич: «Вперед! За мной!», сел на своего крылатого жеребца и пошел со своими орлятами в бой. Сам дерешься, их подбадриваешь. А у меня этой малюсенькой добавочки «за мной» и не хватает. Я любого имею право послать в бой, могу воодушевить, могу приказать, а сам?.. То-то. Вот тут это у меня камнем давит, Вася.
— Брось, Батько, ерунду городить, — вставил Любимов.
— Ни, голубок! До войны это как-то незаметно было. А ты слышал, что сказал сейчас Аллахвердов? Не летаешь, мол, и помалкивай. Ты это не уловил, а мне — нож в самое сердце. Теперь понял мою беду? И тут ничего не поделаешь. Жизнь сама подсказывает: у моряков комиссаром должен быть моряк, а у летчиков — летчик. Буду в морскую пехоту проситься. Там мое место, Вася.
— Вроде и солнце не очень печет, а несешь какую-то чепуху. — Любимов говорил невозмутимо спокойно, словно хотел умерить этим пыл Ныча. — Ну скажи по совести, что я без тебя буду делать? У хорошего комиссара и на земле работы невпроворот. Да и как это ты от нас уйдешь? Тебя же, старого черта, вся эскадрилья любит. Батьком зовут. А батько в лихую годину сынов своих не бросает. Вот так-то, дорогой мой, Иван Константинович. — И уже другим тоном. — Не обижайся. Аллахвердов молод — попетушился малость перед старшими, ему же потом стыдно будет.
Низко протарахтел У-2. Вернулся отвозивший в штаб полка донесение старший лейтенант Сапрыкин. Но я упредил его доклад командиру эскадрильи.
Мне не терпелось сообщить, что задание по «переучиванию на „яки“» молодых пилотов прошло успешно, без всяких ЧП, что Платонов и Макеев теорию и технику пилотирования сдали на «отлично». И, наконец, чертовски хотелось еще раз поздороваться с ними no-приятель-ски, без свидетелей.
Я не выдержал, обхватил руками Ныча и Любимова, прижал к себе:
— До чего же я, братцы, рад, что снова вместе. Ну, ну… Да улыбнитесь же, черти!
И Ныч сдался. Лицо его посветлело, обозначились ямочки на щеках. Добродушно, с лукавинкой щурились глаза Любимова. Ныч без труда прочитал в них: «Хочешь, Батько, выдам твою тайну?» Казалось, что с губ Любимова готовы сорваться первые слова.
— Вася, — умоляюще произнес комиссар.
— Могила! — заверил Любимов.
— Секреты от меня? — Я стукнул их лбами, — Ладно, не надо.
И я продолжал рассказывать:
— Особенно красиво летает сержант Платонов, до чего чисто все делает. Короче говоря, готов с ними в бой хоть сейчас.
— Успеешь, — сказал Любимов. — После обеда с кем-нибудь из обстрелянных подежуришь…
— Можно с Филатовым?
— Хорошо, с Филатовым. Потом в зону «сходишь» с сержантами. А чтобы не блудили, собери сейчас своих молодцов, пусть приготовят карты для изучения района. Занятия проведу я. Тебе тоже не лишне послушать. Действуй. — И тут же подошедшему Сапрыкину, — как там в полку, что комиссар, как наш Наум Захарович?
Сапрыкин взял под козырек.
— Разрешите доложить, товарищ капитан?
Любимов и Ныч тоже приложили руки к козырьку. Но комэск тут же предложил:
— Сядем, рассказывай.
Уселись у землянки в тени новенькой, еще не выцветшей палатки. Сапрыкин выкладывал разные штабные новости, не забыл и о том, что командир полка майор Павлов — это и есть Наум Захарович — очень удручен. Было в полку пять эскадрилий, трудами и потом подготовленные к обороне, а командовать почти нечем: разбросали по всему Крыму и даже в Одессу.
— Извини, Иван Иванович, перебью, — прервал его Любимов. — Раз уж зашла речь об Одессе, то придется тебе… Звонил зам. командующего ВВС Ермаченков, приказал отправить в Одессу звено истребителей. Трудновато сейчас там, надо помочь. Район тебе знаком и мы решили старшим назначить тебя.
— Я готов, — не задумываясь ответил Сапрыкин. — Кто со мной и когда вылетать?
— Вылет завтра на рассвете. А состав группы… Кого бы, ты сам выбрал?
Сапрыкин на минуту задумался. С кем лететь в осажденную Одессу ему было далеко не безразлично, ведь эскадрилья состояла на половину из молодых пилотов. А при сопровождении кораблей придется драться над водой с немецкими самолетами-торпедоносцами и с истребителями. И Сапрыкину хотелось выбрать самых отчаянных и самых опытных. К тому же умеющих самостоятельно подготовить свою машину к полету. Лучше, конечно, взять бывших техников, переучившихся на летчиков — Капитунова, Минина или Скачкова.
Иван Иванович крякнул в кулак, как бы поправляя голос, назвал все три фамилии, подробно обосновав каждую.
— Ты — гений! — Любимов добродушно улыбнулся, глаза сощурились. — Но сержанта одного придется все-таки взять. Не для счету же они нам даны.
— Оно, конечно, — Сапрыкин сказал это тоном обреченного, глядя в сторону.
— Почему бы и нет? — вмешался Ныч. — Левым ведомым пусть Капитунов, правым, поближе к себе — из новеньких. Авдеев подскажет, кто посильней.
Сапрыкин заупрямился.
— Ну ладно, — сказал Любимов. — Неволить не буду. Бери двух старших лейтенантов Капитунова и Скачкова. Подробные разъяснения получишь в штабе группы.
Любимов
Возвращались с обеда. Молодым пилотам, как распорядился комэск, предстоял ознакомительный полет к линии фронта. Лучше, конечно, зайти на Сиваши с Каркинитского залива, — думалось мне, — обстрелять на первый раз какую-нибудь колонну за передним краем противника и обратно через залив. Над водой безопасней. Внизу все, как на ладони, и никакая зенитка не угрожает, смотри только в оба за воздухом. Хорошо бы парочку захудалых «мессершмиттов» повстречать с бензином на исходе. Для начала и этого с сержантов достаточно. А если попадемся мы, да настоящим асам, их штук восемь-двенадцать?.. Нет, Любимов так нас не выпустит. Эх, нет Жени Ларионова… Ну, какой же ознакомительный полет без штурмана эскадрильи?!
Повели молодых к передовой всей эскадрильей, на земле осталась лишь дежурная пара. Любимов выбрал для полета такое время, когда в небе не встретишь ни одного вражеского самолета. Возможно, у немецких летчиков был по распорядку обед или послеобеденный отдых: немцы-то — народ пунктуальный.
Потом Любимов повел группу прикрытия наших пикирующих бомбардировщиков, подавлявших артиллерийские и минометные батареи за совхозом «Кременчуг». Из сержантов в этот вылет взяли только двоих — Платонова и Макеева. Мне с Филатовым и остальными сержантами пришлось дежурить на аэродроме.
