Илья Туричин - Сердце солдата
Позавчера Колька рассказал ему про людей, что приходили ночью в их хату. Одного звали Мартын, другого — Алексей. Они собирают отряд, чтобы бить фашистов.
Целый день Володька просидел у своего тайника, перебирал сверкающие золотом патроны, гладил холодные строгие стволы винтовок. Сидел и думал…
А на следующий день утром он пришел к Гайшикам, вызвал Колю в сад и рассказал ему о своем тайнике. Решили спрятать оружие поближе к дому.
Вечером Коля незаметно пробрался за сарай и среди увядшей картофельной ботвы вырыл яму. Обложил ее изнутри хворостом и с нетерпением стал ждать ночи…
И вот они с Володькой сидят на корточках и любуются своими сокровищами.
— Все за раз не захватить, — сказал Володька.
— Захватим.
— Не, попасться можно. Лучше понемногу переносим. За две ночи. Кто попадется немцам вооруженный, тому расстрел на месте.
— Мы ж маленькие!..
— А для них все едино. Разбираться не станут… Я винтовку в штаны суну.
Володька взял винтовку и попытался сунуть ее в штаны стволом вниз.
— Не заряжена?.. — спросил Коля шепотом. — А то пальнет по ногам…
— Не-е… — Володька запыхтел. — Не совается. — Он прижал винтовку к груди и закрыл приклад полой пиджака. — Набивай карманы патронами.
Коля запустил обе руки в патроны, захватил полные горсти и начал набивать ими карманы штанов и пиджака. Скоро карманы оттопырились.
Осторожно, стараясь не брякать патронами, мальчики направились той же тропкой обратно. Все обошлось благополучно. Винтовка и патроны были уложены в яму и прикрыты хворостом. Сверху насыпали земли и накидали вялой картофельной ботвы. Картофель давно уже начали копать, огород кое-где изрыли и новый тайник был неприметен.
В эту ночь ребята еще раз сходили в лес.
Под утро распрощались. Коля осторожно прокрался домой, снял намокшие ботинки, сунул их за печку, чтобы подсохли и не бросались в глаза, лег в постель и тотчас уснул.
Так в доме никто и не узнал, что за сараем в тайнике спрятано оружие.
НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ
Утром Колю разбудили голоса. Мать и отец тихо разговаривали. Значит, отец пришел из Ивацевичей. Коля повернул голову, попробовал открыть глаза, но тотчас же плотно их зажмурил: в лицо ударили ослепительно-яркие лучи солнца. Он не выспался после тревожной ночи и решил лежать, пока не разбудят.
Заскрипели половицы. Шаги тяжелые. Это отец ходит из угла в угол.
— Такая жизнь — не приведи бог! Рыщут по всему поселку, шукают красноармейцев да активистов. Грабят, что под руку попадет. Поймали милиционера, знаешь — рябой такой, у него жена была библиотекаршей в школе. Повесили… Возле культторга… Наган у него нашли… — снова слышны только тяжелые шаги. — Немцы войта[1] своего над районом поставили. Полицейского начальника с собой привезли. Негребецкий фамилия. Из беляков. Такая рожа! Глазки маленькие и все на месте не стоят, шмыргают туда-сюда. И где они нечисть такую пораскапывали?
Мать спросила:
— А наших побачил?
— Побачил. С Мартыном говорил. В лес уходят. Их уже человек двадцать, а то и поболе будет. «Гитлер, — говорит, — Советскую власть рушит, а мы ее обратно поставим. Поглядим, кто сильнее! Гитлер, — говорит, — на штыках, а мы на ногах. На ногах-то оно покрепче стоять…» Видать, Ольга, придется и нам в лес подаваться.
Мать вздохнула.
— Хозяйства жаль.
— Хозяйства! — зло сказал отец. — При Гитлере похозяйничаешь! Все разграбят, по миру пустят!..
— Да я что? Я хоть сейчас… И в лес, и в болото… Только вот ребятишки…
— И ребят с собой заберем.
У Коли от радости екнуло сердце. Он будет жить в лесу! Вместе с отцом, вместе с Мартыном и Алексеем, что приходил к ним в хату! У них будут винтовки и пистолеты, и они будут драться с фашистами! Может быть, и ему, Коле, дадут винтовку? Нет, лучше пистолет. Винтовка тяжелая и большая. А может быть, есть маленькие винтовки? Ведь видел же он маленькие велосипеды — недомерки. Может, для него подыщут винтовку-недомерок? Впрочем, он готов таскать на себе хоть пушку, только бы дали!
Сон пропал. Коля потянулся и открыл глаза.
— Проснулся? — Отец подошел, посмотрел на Колю и щелкнул его по лбу. Щелчок был чувствительным, но Коля не обиделся.
— Вставай, лежебока, — улыбнулся отец.
Коля сел на постели.
— Батя, а батя, в лес скоро пойдем?
Отец нахмурился, брови его сошлись над переносицей, между ними легла глубокая сердитая складка.
— В какой лес?
— А где жить будем.
— Кто тебе такое сказал?
— Ты мамке говорил, я слышал.
— Та-ак… Вот что, сынок. — Отец присел на край постели обнял Колю за плечи. — Ты уже не маленький. Запомни: язык надо держать за зубами. Кто бы о чем ни спросил — молчи. К нам люди приходят, а ты их видом не видывал, слыхом не слыхивал. Разумеешь?
— Разумею, — тихо ответил Коля.
— Вот так. И насчет леса — ни гугу. Время придет — снимемся и пойдем… — Отец вздохнул и поднялся. — Вставай, принеси воды, помоги матери.
Коля вскочил с постели, быстро оделся и, схватив ведра, направился к двери…
— Босиком не ходи. Роса нынче холодная.
— Ничего…
— Надень башмаки, кому говорю, — прикрикнула мать.
Коля поставил ведра. Подошел к печи, достал ботинки и с трудом натянул их на босые ноги. Ботинки были теплые, но еще сырые.
— И где ты их так заляпать умудрился! — проговорила мать.
Коля схватил ведра и быстро шмыгнул на улицу, чтобы не давать объяснений.
Все вокруг было залито солнцем. В траве сверкали капельки росы, будто кто набросал маленьких стеклышек.
Розоватые яблоки на гнущихся к земле зеленых ветвях запотели. Проведешь по яблоку пальцем, и останется темная влажная полоска.
Коля, держа оба ведра в одной руке, открыл калитку, вышел на дорогу да так и замер. В центре деревни, возле магазина, стояло несколько машин. А по тропинке, что вела к их хате, шагала кучка немецких солдат в черных касках и полицейские с черными повязками на рукавах. Впереди, размахивая руками, шел кто-то знакомый. Кто, Коля не успел разглядеть.
В одно мгновенье перекинул он ведра в сад и опрометью бросился в хату.
— Немцы идут!.. К нам!.. — крикнул он с порога.
Отец подбежал к окну. Мать уронила чугунок с картошкой. Картофелины бесшумно раскатились по полу.
Отец отошел от окна.
— Вроде верно, к нам. — Он наступил на картофелину, поскользнулся. — А, черт! Убирайте быстро, и за стол. Как ничего не случилось…
Ольга Андреевна и Коля бросились подбирать картошку. Отец огляделся. Подошел к образам, висящим в углу. Встал на лавочку. Чиркнул спичку. Давно не зажигавшаяся лампадка зачадила. Отец поправил пальцами фитиль, отер рукавом пыль с ликов святых.
Мать подбирала картофелины, и руки ее дрожали. Отец соскочил с лавки, подхватил горячий чугунок и, быстро поставив его на стол, сел.
— Ешьте!
Усевшись на лавку, Коля взял картофелину и начал чистить. Картофелина была горячая, обжигала пальцы, но Коля не замечал этого. Он вспомнил про оружие и патроны, зарытые за сараем, и почувствовал, как вдруг похолодели руки и ноги, а сердце забилось часто-часто.
В сенях послышались тяжелые шаги. В дверь постучали, и она тотчас отворилась. На пороге стоял Козич, за спиной его двое немцев с автоматами.
Козич оглядел избу водянистыми добрыми глазами. Увидел горящую лампадку под образами. Снял шапку, обнажив розовую лысину, окруженную реденькими пепельными волосами, и набожно перекрестился. При этом реденькая седая бородка его задрожала по-козлиному.
— Доброго ранку! — ласково сказал он. — Принимай гостей, Василь Демьянович.
У отца дрогнули губы. Он встал.
— Милости просим. Сидайте к столу. Не побрезгуйте хлебом-солью. Мать, тащи сало и горилку.
Ольга Андреевна встала из-за стола и направилась к сеням.
Один из солдат, длинный и узкоплечий, встал в дверях, расставив ноги, и загородил ей проход. Ольга Андреевна остановилась.
— Козич сказал второму немцу с белыми лычками на погонах, — видимо, начальнику:
Она идет за водкой, пан офицер. Самогон. Шнапс. Сало.
— О-о… Са-мо-гон, — осклабился немец с лычками. — Самогон гут. Хо-ро-шо…
Он махнул солдату в дверях. Тот посторонился, и Ольга Андреевна вышла в сени.
Немец с лычками прогрохотал по полу коваными сапогами. Сел за стол. Снял каску, положил рядом с собой на лавку, зажал между коленями автомат. В избу вошли еще один солдат и двое полицейских.
Немец с лычками ткнул пальцем в грудь Василия Демьяновича.
— Большевик?
Отец замотал головой:
— Что вы, пан офицер! Вот истинный крест. — Он перекрестился на образа.
— Бога не забываешь — это хорошо, — ласково пропел Козич.
