Виктор Залгаллер - Быт войны
4 сентября 1941 г. Мой самый неудачный бой. Батарея снова переформирована. У нас новый комбат. Много незнакомых. У моей пушки неисправность. Рано утром отвезли ее далеко в тыл, в ремонт.
Приехали на батарею в село Воронино. Старший докладывает приехавшему с нами комбату: "Проезжал генерал. Удивился, что здесь батарея. Сказал, что участок освобождается от наших войск". Комбат заорал: "Трусы! Надо встретиться с врагом лицом к лицу!"
Рядом в старом каменном доме недавно была наша почта. Обрывки посылок. Смешно: среди обрывков — обшивка от посылки на мое имя.
Убили козу, сжарили, едим. Вдруг — крик: "В ружье!" Пробую доесть. Комбат толкает мой котелок прикладом. (А что мне делать? Я без пушки.) Прячу в сумку от противогаза хлеб и прыгаю в окно.
Вот наше расположение (см. рис. 2).
Против батареи, на подъеме за овражком подъехал и стоит танк. Черный на фоне уже низкого солнца. Разведчика Магомеда Зульпукарова послали влево, узнать, что за люди. Уходит.
Танк медленно едет на нас. И стреляет трассирующими на запад, т. е. от нас. Потом вдруг разворачивает башню и в упор разбивает первым снарядом нижнее орудие, вторым — грузовик. В грузовике горит раненый шофер, снаряды. От верхней пушки танк уже не виден, он в овраге. Кидаюсь к этой пушке. Вместе с их расчетом стреляю над танком, держим его в овраге.
Комбата ранило осколком в рот. (Поделом дураку. Нет разведки. Нет связи. Машина впереди позиции. Осел.) Комбата увели в тыл.
Прибежал Магомед, сообщил, что слева 50 немецких автоматчиков прошли в обход нас. Сейчас они уже сзади в деревне. В спешке заряжающие не обтирали снаряды. Снаряд заело в пушке. Ни вынуть, ни закрыть замок. Отход.
Давит нелепость этого боя. Трибунал нам будет. Снимаю с орудия (для оправдания) стреляющий механизм. Кладу в сумку с хлебом. Отходим в поле, лежим за камнями. Обсуждаем, не пойти ли за пушкой и выкатить ее. Но тут танк обошел горку. Стал между нами и горкой.
На поле остатки лагеря местных зенитчиков. О них просто забыли. Их мало. В открытом поле стоит грузовик с высоким счетверенным зенитным пулеметом. Танк его расстреливает.
На горке нагло появились два немца с небольшим минометом, пробуют стрелять в нас. Но мы пристреливаем их залпом из карабинов. Это организовал Швадченко.
Перебежками уходим в лес. Собралось много людей, человек 70. Наши и зенитчики. Идем гуськом… Мне кажется странным направление. (Утром я ездил в тылы.) Кричу: "Передай по цепи стой". Иду вперед. Ведущий — лейтенант. Спрашиваю: "Куда идем?" И он… заплакал. (В 1943 году я притянул связь на чужой НП. Там сидел этот, уже старший лейтенант со свежим орденом. Он узнал меня и отвел глаза, пока я не ушел).
С этой минуты я стал во главе колонны. Идем. Лес понижается. Стало совсем мокро. Один из зенитчиков сказал: "Чего за ним идти, за жидом". "Как хотите. Я иду туда". Слышу, постояли, но потом пошли за мной. Появились кошеные поляны. Ориентируясь по начесу сена на кустах, отмечаю, в какую сторону его возили. К деревне подошли уже затемно. Слышны обозы. Все остаются. Трое идем разведать. Брякает котелок, бьется сердце. Слышим: "Куда ты прешь? Мать твою…" — Блаженство.
В первых же избах спим как мертвые.
Утром узнаем, что штаб полка был в Лопухинке. Идем туда, но, наученные прорывами немцев к перекресткам, саму Лопухинку сначала обходим слева. И не зря.
5 сентября. Капитан А.Гусев. Комиссар нашего артполка. Прежде футбольный судья, работник городского комитета физкультуры. Едет в эмке. С ним шофер и начальник политотдела дивизии подполковник Тихонов. Спрашиваем у них дорогу. Они посылают нас в тыл, а сами едут в Лопухинку…
Автоматные очереди… Канавой, пригнувшись, легко бежит Гусев, на руке — шинель спутника, тот бежит сзади. Шофер убит. В Лопухинке были немцы.
В свой полк пришли уже в районе Гостилиц. Нас успели снять с довольствия. Направляют на переформирование.
10 сентября 1941 г. Лейтенант Куклин. Крупный, с приподнятыми плечами, большим улыбающимся лицом и чуть оттопыренными ушами. Набирает связистов:
— Ты кто?
— Был сигнальщиком.
— Ты кто?
— Ездил верхом.
— Ты кто?
— Повар.
— Ты кто?
— Студент (это я).
— Ты кто?..
— Кто хочет в связь — шаг вперед.
Я считаю, что связи не знаю. Стою. Но людей не хватает.
— Ты, черненький, идем тоже.
Так я стал связистом на всю остальную часть войны.
Через два дня именно мне пришлось преподавать всей этой группе устройство телефона, зуммера, коммутатора. Через три дня получили пяток телефонов и километр провода. Через неделю наворовали десяток телефонов и катушек двадцать провода. Мы — взвод связи в штабной батарее начальника артиллерии дивизии.
Немцы прорываются к Стрельне. Наша дивизия, если считать, что она пятится спиной к заливу, уходит левее. К Санино, а штаб — в Луизино.
В деревню Луизино, где штаб, вошли немецкие танки. С крыльца пытаюсь мотать связь, выхожу из калитки пересечь дорогу. Справа, в десяти шагах стоит немецкий танк. Стреляет в меня пушечкой. Разрыв в паре метров передо мной, все осколки уходят влево, провод обрублен, и я свободен. Бросаюсь, пока он заряжается, вперед, через дорогу и перебежками ухожу влево.
Потом — поля аэродрома и, неожиданно близко, входим в Петергоф. Мирные улицы, гуляющие дети, ларьки с газированной водой. Нелепость! Нет даже тревоги. Между вошедшими солдатами шепоток: "Велено без паники, сбор у Царских Конюшен".
Нас кормят горячим в обстановке какой-то столовой военучилища. Это было в районе 18–20 сентября.
У меня осталось, может быть кажущееся, ощущение, что еще день в самом Петергофе не было боев. Все бои за Петергоф были уже потом.
Назавтра мы в Мартышкино. Дачный лесок, на пути к передовой деревня Лисицино. Домик пробивается осколками на уровне окон, а мы спим на полу.
По существу — почти рядом залив. Подумал: "Если еще отступать, поплыву с бревном на Кронштадт".
Больше мы уже ни разу за всю войну не отступали. Потом я прикинул: до этого наша дивизия отдавала в среднем чуть больше, чем по 2 километра в день.
А тогда фронт встал на нашем участке по линии Порожки — Мишелево Горлово. Образовался Ораниенбаумский плацдарм.
Немцы бомбят Кронштадт. Густой зенитный огонь держит их самолеты очень высоко. Разговариваем о цене одного выстрела.
С залива видно зарево над Ленинградом. Кажется, еще горели Бадаевские склады.
23 сентября. Мы стали кадровиками. Уже не 2 ДНО, а 85 СД; не 1, 2, 3 стрелковые полки, а 59, 103, 141 СП; не 2 АП, а 167 АП.
На нашем участке все стабилизируется. Очень много артиллерии. Своя, приданная, отдельных дивизионов, форты, суда, два бронепоезда: Кропычева и Стукалова, еще какие-то канонерки (баржи с песком и артиллерийской батареей).
Чуть южнее деревни Лисицино над лесом торчит триангуляционная вышка, по карте 33,3. на ней наше НП начартовских наблюдателей. Наши телефонисты сидят во всех приданных артчастях. Моряки притянули связь к нам. При надобности можно сразу поднять на воздух целые участки. Впечатление, что фронт заперт почти без пехоты.
Особенно точно стреляют бронепоезда. Раз мы передали, что к нанесенному на карте колодцу немцы привели поить лошадей. И первый же снаряд прямо в колодец!
Дежурить на вышке трудно. Обстреливают шрапнелью. В сумерках обвязываем вышку еловыми ветками. На высоте, в темноте, обхватывая мокрые бревна, в армейской обуви. Один солдат (Крылов) срывается. Тело бьется о перекладины. "Много пены у рта, кончится".
Идут дни, обвыклись. Вблизи есть подземные хранилища спирта для торпед и подлодок. Спирт во всех канистрах. Рыгается бензином.
На поляне по пути к вышке и возле нее много погибших. Одна нога вышки перебита. Я лежу наверху и вижу, как внизу, не хромая, пробежал три шага и упал наш боец с отбитой разрывом пяткой. Только потом он рухнул.
Майор Афанасьев. Наш первый начарт. Один из принесших в дивизию профессионализм. Высокий, худой, белый. Выпивши, радостно пляшет под обстрелом на горбатом мосту через ж/д в Мартышкино, ликуя, что немцы стреляют плохо, хуже нас.
Мы здорово натренировались бегать среди разрывов. Кажется, знаешь, куда идет следующий снаряд.
Связь держим большую и быстро чиним. Сложился коллектив. Помню самых смелых: Тихонова, Мурашевского, Берковича…
Тянем длинную линию западнее, к пехотным полкам. Линия идет лесом, залитым водой. На промежуточной спим в лесу на высоких штабелях дров.
Заболел зуб. Иду к врачу. Тылы, тихая деревня. Это был Таменгонт, где штаб армии. Привычно ложусь на снарядный свист. Разрыв. Девочке оторвало ногу. Помогаю наложить жгут.
Докторша, держась за клещи, мотает мне голову. Все не может вырвать зуб. Боли не чувствую — шок из-за раненой девочки.
Конец октября. Срочно ночью сматываем линию. Концевые станции уже ушли. Темно, шевелю пальцами пред носом — не видно. Иду, наматывая провод. Падаю метров с двух в речушку. Тихо. Отход общий. Неужели опять отступление?
