Николай Иванов - Зачистка
— Так кого ты там заведешь на «гражданке»? Если, конечно, дотянешь до дембеля? — поинтересовался сержант, подходя к Москвичу.
Глазами подчиненного осмотрел его зону ответственности, счел нужным указать на кустики вдали. Прицельного огня из-за дальности расстояния оттуда не откроют, но задача проверяющих в том и состоит, чтобы не давать расслабляться часовым.
— Бабу заведу, товарищ сержант. Первым делом — бабу.
— А вторым?
— Вторым… Вторым — опять бабу.
— А третьим, — не отставал Алмазов, желая получить подтверждение про кота.
— Не, мужика не буду, — игриво-испуганно отстранился часовой. — Мне с мужиками как-то не того… Мне из голубого — только десантный берет на голову да тельняшку на грудь.
— Много знаешь, слишком говорливый, — обозначил сразу все явные недостатки подчиненного замкомвзвода, пряча розовые пальцы в парежки. — Лучше нохчей стереги.
— Никак нет, товарищ сержант, я лучше буду стеречь свой родной взвод, — поправил речь замкомвзвода солдат. — И если потребуется, я, как Зоя Космодемьянская, грудью на амбразуру…
Рванул дурашливо бушлат, обнажая тельняшку, зыркнул по буеракам, отыскивая вражеские пулеметы. Сержант некоторое время соображал, насколько грубо подчиненный нарушил субординацию, но углубляться в устав, историю и русский язык не стал. Направился к Буракову, мечтательно глядевшему вдаль. Виделись ему явно не чеченские холмы, но упрекать солдата сержант не стал. Будь у самого личное время, точно так же до дыр заездил бы пластинку о недавнем отпуске по обморожению и встрече с невестой, ставшей перед возвращением в часть законной женой.
«Служил бы поближе, каждый день бегал бы к тебе в самоволку».
«Ты не о самоволках думай, а чтобы жив остался».
«О, там такие офицеры — сами быстрее под пулю станут, чем нас под нее выставят».
«Им тоже не надо становиться».
«Не получится. Кому-то все равно придется», — сказал, как о чем-то само собой разумеющемся и обыденном на войне. А скорее, набивал себе цену и хотел, чтобы лишний раз пожалели и восхитились. Потом уже хлопнул себе по языку и губам, да было поздно: в первом после отпуска бою погиб лейтенант Забашта, который закрыл-таки собой связиста. Неправильная война шла в Чечне: не солдаты прикрывали командиров, а офицеры своих подчиненных.
— Ну что, Степа? Тихо?
— Так точно, — вернулся от воспоминаний к своим обязанностям Бураков.
— На войне тишину любить нельзя. Тишина дает возможность противнику к чему-то приготовиться, — повторил сержант слова Забашты, еще недавно сказанные ему самому лейтенантов. — Бди.
— Бдю.
— А на Москвича не обращай особо внимание, — посоветовал Юра скорее себе, чем солдату, которого москвич особо и не затрагивал. — Ну не повезло человеку — в Москве родился. Ничего, после первого же боя гонор сбросит.
— Да я и не в обиде на него, — отмахнулся Степан.
— И правильно. А я, черт побери, в Москву из своей Сибири так и не вырвался ни разу. На дембель буду ехать — остановлюсь обязательно. Говорят, сейчас там как за границей.
— По сравнению с нашей брянской деревней — точно заграница. Я был, картошкой хотели там торговать — погнали, как порося с чужого огорода. А здесь надолго каша, товарищ сержант?
— А ты что, спешишь куда?
— Да у мамки в августе юбилей, хотел бы попроситься в отпуск. А отсюда, если будем воевать, не отпустят.
— Будем надеяться, что к лету все закончится. Кому она нужна, эта драчка? Только курам посмеяться. Так что будем надеяться. А пока смотри в оба.
Собственно, можно было уже и не смотреть. Командир взвода капитан Месяцев сворачивал в гармошку карту и передавал в люк «бээмдэшки» шлемофон, подсоединенный шнуром с радиостанцией. Взвод, скорее всего, и привал получил только потому, чтобы капитану легче было сориентироваться по карте и местности. И не пропустить ничего из приказа в паршивой связи.
Сержант с разбегу впрыгнул на острую ребристую грудь боевой машины десанта, как под балкой, поднырнул под стволом и оказался рядом с сидящим на башне капитаном. Тот зажигалкой выбивал морзянку на сигаретной пачке и отдавать приказ на посадку не торопился. Значит, догнавшее их на марше указание не срочно. А вот что командир забыл закурить — это хуже: желание затянуться у курильщика может перебить только чувство растерянности. Забашта бы сразу знал, что делать, у того не заржавеет. А зажигался у капитана классная — с маленьким орденом Красной Звезды на боку. Говорят, сам комдив подарил ему за какой-то бой…
— Юра, сколько у нас необстрелянных бойцов? — то ли поглаживая пирамидальные усики, то ли прикрывая для конспирации ладонью рот, тихо спросил Месяцев.
Капитан получил взвод всего неделю назад, но солдатский телеграф мгновенно донес суть приказа: это его понизили, сняв за какую-то провинность с роты. Потом подошло добавление — отказался подставлять под пули солдат. Уточнение оказалось существенным и определяющим, чтобы взвод проникся уважением к стриженому крепышу, колобком катающимся между палатками, парком боевых машин и штабом. Нет, память о Забаште не предавалась и любой шаг, любое слово нового взводного оценивалось все еще по единственному критерию: а как бы это же самое сделал лейтенант?
Месяцев не торопился набиваться в отцы-командиры, но на эту рядовую, будничную в общем-то зачистку напросился сам, желая побыстрее и почувствовать боевой опыт, и слаженность подчиненных, и заодно встряхнуть их, дни и ночи напролет грустивших о погибшем лейтенанте. Дальше воевать-то все равно вместе.
Только одно дело, думал сержант, — прокатиться по дорогам и оглядеть два-три дома, а другое… О другом пока ничего неизвестно, но капитан барабанит зажигалкой и задает плохие вопросы про боевой опыт.
— Чтобы необстрелянных совсем — всего человек пять. Бураков вон, Москвич, — кивнул на часовых. Оправдался: — Вы не думайте, что я их третирую. Лейтенант Забашта… ну, наш взводный… до вас который… — запутавшись в симпатиях и обязанностях, Алмазов от волнения даже снял варежки. — Короче, лейтенант всегда требовал их нагружать, чтобы быстрее входили в курс дела и не расслаблялись… А что, приказ какой, товарищ капитан?
— Чтобы просто поинтересоваться нашим настроением, для этого на связь, как ты понимаешь, не выходят, — кивнул Месяцев на люк, в котором скрылся шлемофон. Закурил, возможно, за своими мыслями и не заметив заминку заместителя. — Сменили нам район зачистки, идем на юго-восток от Грозного. А сведений о нем — с гулькин нос. Знаешь, какой он длины, гулькин нос? — Можно было не отвечать: капитан с таким же успехом мог разговаривать сам с собой, выходя таким образом из ступора, в который его ввел приказ. — На войне гулькин нос — он меньше человеческой жизни, Юра, — сам же и пояснил комвзвода.
Оглядел успевших перекурить и теперь просто толкавших в разминке десантников. Несмотря на капитанские звездочки на плечах, он был им почти ровесником и бриться мог, как и они, через день. Просто звания прилетали досрочно и по должностям пробежал так, что в какой-то момент оказалось: его однокашники сидели еще на взводах и только-только привыкали к третьим звездочкам на погонах, а он уже получал задачи за роту и примерялся к клубу старших офицеров.
Блата и высоких покровителей не имелось отродясь, просто сослуживцы сидели во внутренних округах, на службу ездили в городских автобусах, а он неделями не снимал бронежилет, мотаясь по «горячим точкам». Да так мотался, что невеста перестала верить, будто нельзя найти минуту свободного времени и написать хотя бы пару слов. Или позвонить.
Для пары слов требовались как минимум авторучка, чистый клочок бумаги и конверт, которого днем с огнем на заставах и блокпостах не сыщешь. Появившиеся кое у кого пейджеры и мобильники брали связь только в одном месте, пристрелянном боевиками так, что сразу после слова «здравствуй» можно было говорить «прощай».
Теперь, после снятия с должности, появилось и время для писем, и возможность сходить на узел связи и уговорить девочек набрать городской номер во Пскове, да только писать и звонить оказалось некому. Бог и дает сразу двумя руками, двумя руками же и отбирает…
— По машинам! — отдал команду.
— Команда «По машинам», — продублировал сержант, прекрасно понимая нежелание десантников лезть на броню в числе первых. Именно первым придется, освобождая места для других, гусеницей переваливаться внутрь боевой машины, забиваться там в грохочущие углы. А вот последним — да, останется местечко на броне, где вольный ветер и хоть какое-то разнообразие в жизни. Да и опыт подсказывал: уж лучше схватить пулю наверху, чем оказаться разорванным внутри при подрыве на фугасе.
Так что дембеля ждали молодых — Москвича и Буракова, которые тоже, не будь дураками, расставаться с постом не торопились и уж тем более не проявляли прыти при возвращении к бронеколонне. А тут еще батальонный фельдшер прапорщик Григорий Иванович, всю дорогу отсыпавшийся внутри «бээмдешки», отглядел последний сон и вылез наверх, освободив на лавке сразу три дополнительных трюмных места.
