Сергей Скрипаль - День ВДВ (сборник)
Его некрупное тело дернулось несколько раз, нелепо подкинулось, притискивая одной ногой мой автомат, вдавливая его в спрессованную серо-рыжую стенку окопа, а другой ногой, в порванном ботинке, ударяя меня в грудь. Скрюченными пальцами, посиневшими ногтями Мишка еще успел рвануть наискось, у самого горла, выгоревший до однотонности полосок тельник и умер, так и не сумев вдохнуть разорванной трахеей пусть и горячего, но такого нужного воздуха.
Ничего сделать уже было нельзя. Я выбрался из окопа, стараясь не наступить, не задеть мертвое тело, и бросился догонять роту, устремленную к ощетинившейся огнем «зеленке», каким-то образом понимая, что это атака, и вникая в смысл всего действа. Впрочем, сильный пинок под зад сержанта Киреева и его рык: «Опаздываешь, салабон!» только подтвердил правильность моего понимания ситуации.
Я бежал и стрелял, почти не пригибаясь и не падая в возможные укрытия. Помню, только тупо удивлялся, как это духи умудрились спрятаться в такой прозрачной, с тонкими ажурными веточками рощице из молодых тополей. Я первым шагнул в призрачную тень, успокаивая засбоившее дыхание и колотящееся сердце. Сырая прохлада прилипла к горячему телу как-то разом, вызывая очередной приступ удивления: «Откуда вода?!», а затем и еще один вопрос: «Почему тихо?».
Я закрутил головой. Никого. Шагнул дальше, в глубь листвы, не обращая внимания на крик Киреева: «Куда? Назад!» и на рваные, неровные очереди автоматных выстрелов, срезающих ветки и тонкую кору с деревцев.
– Да никого же тут нет! – шептал я себе под нос, – никого! – А сам все поводил автоматным стволом и вглядывался в неширокую глубь «зеленки». – Ни-ко-го…
Справа от себя я услышал хрупкий треск. Такой треск бывает, если в лесу наступишь на сухую-пресухую веточку. Как слабый взрыв, с выплескиваемой пылью трухи и прели. Подумалось тогда, что здесь просто по определению не может быть такого звука, слишком уж молодая рощица, совсем недавно поднявшаяся из кустарника.
Это все я думал, пока оборачивался на звук. И опять изумился. Словно из земли торчала фигура духа. Именно торчала! Я четко видел поверхность почвы, усыпанную листьями, видел грудь душмана, видел три черные точки: два глаза и отверстие ствола винтовки. Сообразил еще, почему два широко открытых глаза вижу. Просто духу и целиться особо не надо было, прищуривать левый глаз без необходимости. Чего уж там с десятка-то метров пыжиться. И еще я понял, что сухой треск – это всего-навсего пустой хлопок курка. Нет! Нет патронов у духа!
Не задумываясь больше, не выцеливая особенно, я выстрелил, почему-то одиночным, в сторону врага.
Он откинулся назад, точно так же, как совсем недавно Мишка, широко разбросав руки, откидывая в сторону карабин, и завалился на спину. Откуда-то из-под земли выскользнули его ноги, уперлись в землю, подкинули, ломая, агонизирующее тело. Хрип. Булькание. Тишина.
Я подошел к трупу. Все стало ясно, отчего никого нет. Ну в самом деле, не мог же он один сдерживать на подходе к «зеленке» роту ДШБ!
Этот дух был последним, прикрывающим отход группы, которая ушла в кяриз. Именно из этого отверстия струилась влажная прохлада, и даже был слышен звон ручья из глубины.
Я слышал, как в рощицу ворвались наши ребята. Видел, как подскочил Киреев, отшвырнул меня от входа в кяриз и одну за другой швырнул две гранаты в темень подземелья. Из влажного зева лениво взлетели комья грязи, и тонкая водная пыль упала на мое лицо, остужая струйки пота на лбу и висках.
Меня интересовал только один вопрос: какая обувь у духа? Я толкнул носком ботинка ноги убитого, вытолкнул их из-под укрывшей толстым слоем после взрыва грязи и листвы. Трудно поверить, но дух был обут в совершенно новые солдатские ботинки, с абсолютно крепкими, неизношенными подметками.
Это было так странно и непонятно, что я задал вопрос Кирееву:
– Товарищ сержант, почему мы воюем в таком дерьме, а у них, – ткнул автоматом в духа, – НАША, НОВАЯ ОБУВЬ?!
Киреев отшатнулся от меня, непонимающе вскинул взгляд и тут же опустил глаза, процедив сквозь зубы:
– Ты бы, мля, еще спросил, откуда у них АКМы…
Я долго сидел на земле, опустив ноги в проем подземелья, пил из фляги, что-то жевал, курил и размышлял, думал, мучался над вопросом, заданным самому себе и сержанту, и сравнивал вид поразивших меня сегодня подошв ботинок Мишки и духа.
Киреев попытался заставить меня вместе со всеми стаскивать к опушке рощицы незамеченные мной трупы убитых духов и добытое исковерканное оружие. Я послушно поднялся и побрел к телам, приседая возле каждого, внимательно рассматривая подошвы, очищая штык-ножом налипшую грязь, чтобы лучше видеть всю поверхность. С неменьшим вниманием я пытался изучать и ботинки наших ребят, придерживая проходящих мимо, просил показать подошвы. Рассматривал и сравнивал, сравнивал и рассматривал.
Ребята не возражали, просто отводили взгляды и нетерпеливо отходили после осмотра, настороженно оглядываясь на меня, испуганно покручивая пальцами у висков. Сержант мягко снял с моего плеча автомат, стянул лифчик с оставшимися патронами и гранатами:
– Ты, Макс, молодец! Спасибо! А теперь отдохни. Скоро вертушка подойдет…
Меня вместе с ранеными отправили в госпиталь.
Я не был ранен, мне не было больно. Но я не возражал. А зачем? Я просто молчал и думал, думал, думал и делал свое дело. Молча. Ежедневно.
Теперь я тщательно изучал каждую пару обуви, которая попадалась мне на глаза. Великолепно, когда обувь была без хозяина, поскольку, когда она была на ногах людей, было очень трудно разглядеть, какова у обуви подошва. Плохо, конечно, что в госпитале все ходили в тапочках, сшитых из голенищ старых кирзачей, то есть совсем без подошвы.
Иногда удавалось изучить туфли медперсонала, когда кто-нибудь из дежурных ординаторов спал на кушетке и его пара стояла на полу, призывая меня к себе. Почти всегда это были хорошие туфли, с чуть изношенными об асфальт подошвами.
После того боя прошло двадцать лет.
Говорят, что я хороший сапожник. Да, честно говоря, я и сам об этом знаю. Вон сколько заказов! Моя дощатая будочка, прилепившаяся в тихом уголке рынка, неподалеку от туалета, забита требующей ремонта обувью.
Особенно мне удается и очень нравится восстанавливать старую обувь. Я не жалею ничего для такой пары. Отделяю лопнувшую подошву, закрепляю новую, подкрашиваю потертую кожу, прошиваю крепкой нитью ранты, вставляю новые «молнии» и шнурки. Деньги я беру по прейскуранту, то есть гораздо меньше, чем затратил на ремонт. Господь с ними, с деньгами-то. Клиенты довольны, и у меня всегда много заказов, на этом и зарабатываю. На жизнь хватает, еще ведь и пенсия есть. Не в этом дело.
В моей коллекции есть только одна подошва, которая так напоминает Мишкин ботинок. Я ее нашел в лесу. Там ребята из какого-то клуба раскопали останки советских солдат, в сорок третьем году освобождавших наш город от фашистов.
Мальчишки меня не прогнали, уважительно поглядывая на мою выцветшую тельняшку и камуфляжную застиранную куртку, на которой блекло проглядывались наградные планки, серея узнаваемым еще с Великой Отечественно войны прямоугольничком медали «За отвагу».
Ребята аккуратно вынимали из земли останки бойцов, складывали их на плащ-палатку. Отдельно на мешковину укладывали прогнившую амуницию и проржавевшее насквозь оружие.
Когда я попросил мальчишек, они, не возражая, позволили мне взять с собой лопнувшую пополам подошву армейского ботинка, с разлохмаченной ржавой нитью на рантах и с застрявшим в иссохшей трещине камешком.
Штык-нож
Не везло Федюне со штык–ножом почти до самого дембеля. Как только он к нему не прилаживался, всё шло отвратительно. Причём даже на учениях, когда приходилось присоединять ножны к лезвию, резал проволоку, как и все остальные, втыкал его в чучела, набитые соломой, – и ничего. Абсолютно всё было в порядке. Но стоило.… Впрочем, по порядку.
В самом первом наряде по роте, стоя на тумбочке, Федюня, дождавшись отбоя, вынул штык–нож из чехла, покрутил его так и сяк, полюбовался матовой поверхностью, поелозил пальцем по тыльной стороне, где имелась насечка «для пилки дров», так её называл сержант взвода. Провёл ногтем по лезвию, убедился, что резать таким ножом практически ничего нельзя, вздохнул и всунул штык обратно в ножны.
Кто стоял по молодости лет дневальным на тумбочке, тот знает, что хуже ничего нет. Все дрыхнут, только дежурный по роте Борисыч сидит в канцелярии, позёвывая, читает книгу и курит. Федюне тоже хотелось курить, но долг обязывал стоять ещё полчаса. Это потом уже можно будет пару часов прикорнуть и опять на пост. Э-хе-хе-хе. … Тягомотно! Федюня заинтересовался кольцом на ручке штык-ножа, погладил его гладкую поверхность, слегка источенную от времени. Чёрт его знает, как указательный палец попал в это кольцо?! Федюня потянул палец на себя. Ага. Не лезет назад. В суставе застревает. Федюня засопел, потянул сильнее, придерживая нож другой рукой. Никак!
