Аркадий Первенцев - Кочубей
Прибежал вызванный Кочубеем Володька — любимец Кочубея, воспитанный отрядом мальчишка, неизвестного роду и племени, партизанский сын, как звали его в отряде.
— Я тут, батько, — вытянулся Володька. Быстрые, угольные глаза его были лукавы.
— Гони в штаб к Кондрашеву и передай ему…
— Пакет? — быстро и обрадованно перебил Володька, большой любитель скакать сломя голову с важными донесениями.
— Во дурень! Шо я, чернильная душа, чи шо? — шутливо шлепнув его плетью, сказал Кочубей. — Надо передать ему три слова… — Кочубей подумал, выискивая наиболее веские и убедительные слова. Володька ожидал, наклонив корпус вперед. — Передай Кондрашеву: Невинна завтра будет наша!.. Во! — приказал Кочубей.
Володька рванулся вперед, но потом остановился, повернулся к Кочубею, сморщил лоб, развел руками.
— Чего ж ты, пень? — озлился Кочубей.
— Невинна завтра будет наша, — повторил вслух и будто недоумевая Володька. — Выходит, четыре слова, а сказали — три слова передать.
— Тю тебе, во грец! — воскликнул пораженный Кочубей. — Ишь, який грамотюка. Передай так: Невинка будет наша! Да останься у Кондраша для связи.
И когда в низкорослом дубняке исчез гонец, Кочубей, упершись в бока кулаками, покачал головой:
— Ученый шпингалет! Уже батьку учит. Давно в Батайске с буфера сняли?.. А верно!.. Не только завтра будет нашей Невинка… Завсегда, навек!..
V
Ночью бригада выступила к мельнице Баранова. Не звякнув ни стременем, ни котелком, кочубеевцы спустились по балке и сосредоточились на берегу Кубани. Кочубей, оставив заместителем Михайлова, выехал к Рождественскому хутору в рекогносцировку, прихватив с собой Роя, Левшакова и Ахмета. Они двигались в густой южной темноте, и кони, мягко ступая копытами, непривычно обвязанными тряпками, передвигались и похрапывали.
— Надо поглядеть, начальник штаба, шо и як… пехота же, — тихо делился своими сомнениями Кочубей, приникнув к уху Роя. — Митро думает, шо я всю бригаду пошлю вплавь… Может, нема расчета вьюки в речке полоскать, может, помогнем невзначай Митьке. Проскочим в Невинку по мостам?
Оставив Ахмета с лошадьми у околицы, они пошли в хутор. У хат, заборов, канав — повсюду лежали люди. Близко бежала Кубань, и с вражеского берега слышались голоса и тихое пение. Изредка оттуда постреливали по хутору, — очевидно, белые не догадывались об операции.
— Во це гарно, дуже гарно сгарбузовались, — шептал Кочубей, всегда умевший ценить подлинное военное искусство.
Поймав слухом приглушенный, тихий говор у реки, они крадучись подошли к группе лежащих людей. Поднялись штыки. Кочубей отпрянул:
— Тю, нечистая сила, своего чуть не запороли, як кабана.
— Пропуск? — спросил один.
— Да я — Ваня Кочубей!
— Пропуск? — раздельно повторил тот же голос.
— Начальник штаба, скажи им пропуск, я шось запамятовал, як там…
— Мундир.
Штыки опустились. Человек в мохнатой папахе, спросивший пароль, шепнул на ухо Рою отзыв:
— Москва, — и добавил, не оборачиваясь: — Ложитесь!
Невдалеке еле слышно стонал человек.
— Шо с им? — спросил Кочубей.
— Высунулся, ранило, — отвечал человек в папахе.
— Пулька дура: высунулся — и чик его, — скороговоркой произнес лежавший рядом; у него был тонкий, даже пискливый голос.
— В бедро ранило, — добавил третий, в черкеске.
— Перевязку-то сделали? — забеспокоился Кочубей.
— Да. Старцев перевязал, как умел, — ответил человек в папахе. — Ему больно оттого, что кричать нельзя. Будь ему свободней, он бы всю боль криком выгнал.
— Надо сестру с моего госпиталя. Добра есть у меня милосердная сестра.
— Как хвалиться, лучше позвал бы.
— Надо — позову.
— Ну как же не надо, — заметил тот, что был без шапки: до утра кой-кого еще подденет…
Кочубей приказал:
— Адъютант, за сестрой!
В темноте скрылся Левшаков, самый преданный и самый, по внешнему виду, невзрачный адъютант, которого знала история. Он с гордостью именовал себя адъютантом, но никогда не интересовался внешними отличиями этого чина. Однажды ему предложили аксельбанты, снятые с убитого офицера. Аксельбанты Левшакова обидели, и он приспособил их на репицу своего боевого коня.
Кочубей, отослав Левшакова, полюбопытствовал:
— А кто ж вы будете: рядовые брюхолазы або начальство?
— Можно и познакомиться, — просто сказал человек в папахе. — Кандыбин — помощник комиссара фронта.
— Старцев — военный руководитель, да и комиссар тоже, — представился человек в черкеске.
— А он тоже комиссар? — неприязненно, ткнув пальцем в третьего, с тонким голоском, спросил Кочубей.
— Нет, это Птаха — командир кавалерии у Кондрашева. Наездник, — ответил Кандыбин и передвинулся ближе к плетню , так как ему показалось, что с той стороны плеснули весла.
— Эге, — покрутил головой Кочубей, — этот для меня понятный, вот этот самый Птаха, а вот як комиссары в самый переплет влипли, га?
Кандыбин сдержанно засмеялся.
— Потому что комиссары, больше не почему.
Вскоре прибыла сестра. Вынырнув из темноты вслед за Левшаковым, она деловито спросила:
— Где раненый?
Раненый подполз. Наталья начала возиться около него, тихонечко покрикивая:
— Ну, ну, не скули. Переворачивайся же! Ну и колода! Пустяковая рана. Тише скули, а то кадет подслухает. Ну и мужики дохлые пошли.
Пехотинец был ранен в бедро, потерял много крови. Рана была серьезная. Боец поворачивался с трудом.
— Эй, вы, — позвала Наталья, — помогите! Замучилась.
Провожаемый шутками товарищей, на помощь подполз боец.
— Ничего не вижу. Куда тащить?
— Не знаешь куда? Первый раз? — прикрикнула на него сестра.
Раненый вскоре притих и лежал, будто перерезанный надвое белым бинтом перевязки. Наталья, развернув узел, принесенный с собой, наливала в кружку молока. Во фляге булькало, и помогавший Наталье боец, почуяв, что у нее имеется кое-что перекусить, потянулся к узлу. Наталья ударила его по спине.
— Прими руки. Это раненым.
— Да, может, я сейчас буду раненый, — отшучивался солдат.
— Таких пуля за три версты облетает.
Начальник штаба, оставив Кочубея разговаривать с новыми знакомыми, присел возле Натальи. Она была в кофте из легкого ситца.
— Легко одеты, ночь довольно холодная, — заметил Рой, притрагиваясь к ее полной руке.
— Ладно уже, заботливый, — отрезала Наталья.
Рой этого не ожидал. Он сам не заметил, как прикоснулся к ее руке. Ему было неприятно, что эта белокурая красивая девушка, которой он часто любовался издали, истолковала его жест ложно.
— Да нет же, вы меня не так поняли, — пробовал он оправдаться.
— Куда уж мне понять… Ладно, уходи. Пристала к вам, жалею… Липнете все, как мухи… Тошно!
— Вы останетесь здесь, в хуторе, — решив уйти, сказал Рой. — После взятия станицы — на прежнее место. Вероятно, на правый берег переведем санитарную часть не раньше завтрашнего вечера.
На обратном пути Кочубей нервничал:
— Надо поспешить. Проваландаешься тут, и, может, так дело повернется, шо комиссары Невинку заберут, а Кочубей будет у кобыл хвосты обкусывать.
И категорически распорядился:
— Оставь, начальник штаба, в леваде особую партизанскую сотню, а всех остальных — по Митькиному приказу. Надо, мабуть, на переправу послать с отрядом Михайлова и того белявого, шо Кондраш прислал вечером. Як его?..
— Батышев?
— Вот, во, Батыша. Он, кажись, добрый рубака, сердитый с виду и при всей форме…
В полночь Михайлов увел большую часть отряда.
VI
Кочубеевский гонец Володька, ласково принятый Кондрашевым, был накормлен и оставлен связным при штабе. Сюда являлось множество командиров. Одни из них были похожи на блестящий комсостав Кочубея и радовали сердце Володьки напускной грубостью и богатством оружия, другие же казались серыми и обыкновенными.
Володька сидел у ворот на дубовой корчаге. Ворота были сняты с петель и стояли поодаль, у забора. То и дело к штабу подлетали верховые, соскальзывали с седел и, торопливо привязав коней, бежали в дом. Во дворе дежурили ординарцы — черкесы. Они стояли у подседланных коней, красивые и затянутые в черкески; если и говорили, то все вместе, а если молчали, то тоже одновременно и долго.
— Связного Кочубея, — зычно крикнули из окна, — до комиссара Струмилина!
Володька, оправив парабеллум и отряхнув синие, касторового сукна, шаровары, медленно пошел к дому. Он здесь представлял отряд непревзойденного, по его мнению, командира Кочубея, и поэтому следовало держаться солидно.
— От Кочубея? — спросил вошедшего в комнату Володьку улыбающийся белокурый человек в солдатской гимнастерке.
— Да, — важно ответил Володька.
