Юлий Анненков - Штурманок прокладывает курс
— Ясно, — ответил я по-военному.
— А если ясно, значит, поводья не распускать, заниматься серьезно и упорно, в том числе и немецким, тем более что это — язык вероятного противника.
Тут я сразу забыл, с чего начался разговор.
— Конечно, немцы — фашисты, гитлеровцы! Они готовятся к войне, но наши им так врежут! Правда, папа?! И воевать будем на чужой территории!
— А ты стой как полагается и не маши руками! — Теперь отец и вправду помрачнел. — На нашей ли, на чужой ли — разобьем обязательно. А насчет немцев запомни: немцы тоже бывают разные. Ты в этом убедишься через несколько дней.
Тут я узнал, что в нашем домике поселится немецкая семья. Оказывается, в Южнобугск приехало несколько немецких семей. Они бежали из Германии, чтобы не попасть в концлагерь. Есть среди приехавших и ребята.
— Ребятам надо помочь, — сказала мать. — Пусть они не чувствуют себя на чужбине. А ты ведь у нас крупный специалист по немецкому языку, даже занимаешься на уроках посторонними вещами. Немецкий мальчик, который будет жить с нами, наверно, много перенес. Встреть его потеплее.
— Это наш долг, — сказал отец.
3
На следующий день после уроков я вывел свой велосипед из-под навеса, где он всегда дожидался меня, обмахнул тряпочкой блестящие ободья и тут увидел двоих незнакомых ребят, стоявших вместе с нашими посреди двора. Один, высокий, светловолосый, был года на два старше меня. Засунув руки в карманы кожаной курточки, он спокойно давал созерцать свой короткий нос и здоровенные плечи нашим девчонкам, которые делали вид, что и не смотрят на него, хотя на самом деле им до смерти хотелось познакомиться с красивым иностранцем. Второй, щупленький, голенастый, с большим кадыком, пытался что-то объяснить Витьке Горовицу. Он поминутно поправлял берет со свиным хвостиком, который сползал ему на глаза.
Перед гостями нельзя было ударить лицом в грязь.
Я прыгнул в седло на ходу, дважды объехал без руля вокруг двора и соскочил назад, вытолкнув из-под себя велосипед. После этого можно было знакомиться.
Высокого, светловолосого звали Бальдур. Он крепко пожал мне руку и сказал что-то, как я понял, не очень лестное по поводу моего велосипеда. Худенький Отто возразил и знаками попросил разрешения прокатиться.
Тут мы увидели, что такое настоящая фигурная езда. Отто пролезал под рамой, вертел педали руками, на ходу выворачивал руль в обратную сторону. Девчонки пищали от восторга, ребята не скрывали восхищения. Потом Отто проехался на одном переднем колесе, в то время как заднее вешено вертелось в воздухе. Это было невероятно!
Из остолбенения меня вывел голос незнакомой девочки:
— Ist genug, Otto! Sonst geht das fremde Rad kaput![5]
Только теперь я увидел, что с немецкими ребятами была девочка. Отто, задыхаясь, уселся прямо на земле, обхватив руками коленки, а девочка взяла велосипед и подвела его ко мне.
Поясняя свои слова жестами, она сказала, что я тоже хорошо езжу на велосипеде, а Отто — в этом нет ничего удивительного: ведь он работал в цирке вместе со своим отцом в городе Дрездене. Может быть, я слышал о таком городе?
Я слушал молча и смотрел на смеющиеся губы, на черные блестящие волосы над ясным лбом, и, хотя она говорила очень весело и уверенно, мне стало жаль эту стройную девочку, одетую как взрослая. Вероятно, я почувствовал контраст веселой детской улыбки и скрытой грусти в ее глазах. Глаза у Анни были почти зелеными. Вся ее милая повадка, манера чуть наклонять в сторону голову, легкость движений напомнили мне что-то знакомое, будто я знал ее давно. Никогда до этого я пристально не рассматривал девчонок, хотя некоторые нравились мне, и теперь трудно было подобрать для этой девочки подходящее сравнение. Наконец я решил, что она похожа на отцовскую Зорьку.
Пока я думал об этом, вид у меня, наверно, был очень смешной, потому что все девчонки начали хохотать и Анни вместе с ними. Бальдур покровительственно улыбнулся, а Отто, который наконец отдышался, подошел к нам. Он сказал, что охотно научит меня всем этим фокусам.
Надо сказать, что подростки отлично понимают друг друга, довольствуясь самым скромным запасом слов. Выяснилось, что все трое приняты в наш 7-й «А». Бальдуру было шестнадцать, а Отто и Анни по четырнадцать, как и нам. Анни оказалась даже чуточку старше меня — на два месяца и шесть дней.
— September, Oktober und sechs Novembertage![6]
Ребята начали расходиться. Бальдур с отцом и Отто с родителями поселились неподалеку. Мы проводили их все вместе. Анни надо было добираться за реку. Сегодня она впервые побывала в своем новом доме на улице со странным названием «Бах-мутскайа», и тут же девушка из гороно отвезла ее на трамвае в школу.
— Так что я, пожалуй, не найду дорогу, — сказала Анни.
Тут меня осенило: в нашем доме на Бахмутской будет жить не немецкий мальчик, который много перенес, а сама Анни!
Бальдур заявил, что проводит Анни, но она отказалась:
—Зачем, если Алеша живет в этом доме?
Она очень смешно произносила мое имя: Аль-оша, но мне это почему-то нравилось.
Мы добирались пешком целый час. Не мог же я сесть с велосипедом в трамвай! А посадить Анни на раму я не решился, хотя не раз возил наших девчонок. Я показал ей самый большой дом, гостиницу «Красное Подолье» и еще один дом с колоннами.
— Посмотрите, какой он красивый — er ist sehr schun![7]
— Grossartig![8] — великодушно согласилась Анни.
Мне хотелось тут же, немедленно показать ей все достопримечательности, доказать, что маленький украинский город очень хороший и не такой уж маленький.
Мы шли через городской сад. Звенели под ногами бронзовые листья каштанов, а в воздухе проплывали последние паутинки бабьего лета. В угол городского сада вторгалась башня. Та, что в детском моем представлении превращалась в двух добрых каменных рыцарей. Потом из двух башен стала одна, но я любил ее не меньше. Могучее шестигранное ее основание было облицовано гранитными плитами, которые скрывались в листве каштанов и кленов, а выше на целые шесть этажей шла кирпичная кладка, и на самой вершине возвышалась башенка со шпилем и четырьмя циферблатами часов. Но это было слишком трудно рассказать по-немецки.
— Ты посмотри, окна у нее, как в церкви, — показывал я. — Сводчатый вход с чугунными воротами! И доска с надписью: «Часы на башне установлены фирмой Мозер в 1891 году». Моего отца еще не было на свете.
Вдруг Анни помрачнела, взяла меня за рукав повыше локтя. Мы тогда еще плохо понимали друг друга, но позже я узнал: ее отца, Иозефа Розенвальда, год назад убили штурмовики. Он был лучшим часовым мастером в городе, механиком-самоучкой, который, не окончив никаких университетов, рассчитывал сложнейшие механизмы и, кроме того, играл на скрипке.
Потом Анни много рассказывала мне о своем отце. Как-то так получилось, что все свободное время я проводил с ней. Брат поступил в авиационное училище и уехал в город Чкалов. Почти все школьные товарищи жили за рекой. Мы ходили в школу во вторую смену, а с утра вместе с Анни готовили уроки по всем предметам. Сначала по-немецки, потом по-русски.
Фрау Розенвальд с утра уходила на работу. Она устроилась чертежницей-копировщицей и за те годы, что они провели в нашем городе, так и не научилась говорить по-русски. Зато Анни схватывала всё на лету. Ей доставляло удовольствие рассказывать мне о Германии. Иногда она читала стихи Шиллера, Гейне, Бертольда Брехта. Анни помнила их чертову уйму. А еще она очень любила музыку, но петь при мне стеснялась, говорила, что не умеет. Но через тонкую стенку я хорошо слышал, как она поет «Прекрасную мельничиху» или «Лесного царя». Когда Анни пела, становилось грустно, и все равно хотелось слушать еще.
Иногда Анни приходила к нам. Для этого надо было только пробежать несколько шагов от одного крыльца до другого.
— Ты посмотри, какая она складная! — как-то сказал мой отец матери. — И знаешь, на кого она немного похожа?
— Наверно, на своих родителей! — смеялась мать, слегка наклонив голову.
— Представь, что на тебя! И черты лица не те, и глаза другие, а что-то общее есть.
Через год Анни бегло говорила по-русски, путая русские и украинские слова. Но со мной она почти всегда говорила по-немецки, и, если верить ей, мои успехи были просто поразительны.
— Wunderbar! Grossartig![9] — восхищалась она. — Скоро ты будешь говорить как настоящий немец, и ты действительно похож на немца — высокий, сильный, светловолосый...
— Я — русский и хочу быть похожим на русского. И ты, кстати сказать, тоже не очень похожа на немку — тонкая, черноволосая, вот! По виду ты настоящая украинка, если на то пошло.
— Может быть, — согласилась Анни. — Ты знаешь, по крови я немка только наполовину, и все-таки я — настоящая немка! Я люблю Германию. Ничего не поделаешь. Разве меньше любишь родного человека, если он болен? Фашисты — это болезнь. Они не имеют отношения ни к Гейне, ни к Бетховену, ни к нашим цветам и черепичным крышам. Если бы ты побывал в Дрездене, услышал наш оркестр! Если бы ты увидел Цвингер и Земперовскую галерею!
