Аркадий Первенцев - Над Кубанью Книга третья
— Нужен был, — обидчиво сказала Ивга. — Много вы, мальчишки, воображаете. Пойдемте, бабушка.
Ивга схватила Акулину Самойловну за руки и потащила. Они скрылись за кустами бересклета.
— Приходи в гости, Миша, — покричала Самойловна, — у Кубани мы.
На земле лежали цветы, забытые Ивгой. Миша порывисто поднял их, хотел побежать отдать, но в нерешительности остановился. От коронок лилий, словно отлитых из белого воска, червями свисали жирные стебли. Миша опустил стебли в воду, цветы прикрыл лопухом — казалось, их могло расплавить солнце.
Цвели дикие тополя, покрытые клейкой светло-зеленой листвой. Пух цветения опускался на траву. А может, недавно отсюда снялась утиная стая? Ивга не возвращалась за цветами. Миша распутал лошадей, вскочил на Куклу и поехал по лесной тропинке, держа в руках цветы.
Шаховцовы расположились близ Кубани на опушке чернокленовой рощи. Марья Петровна обрадовалась Мише, усадила возле себя у разостланной на траве скатерти, уставленной разной домашней снедью. Она сказала ему, что воскресная поездка в лес вызвана благополучным для их сына окончанием екатеринодарского сражения. Илья Иванович должен приехать после митинга.
И Марья Петровна, и Петя, и Самойловна были празднично принаряжены. Миша, стесняясь, прятал свои босые ноги. Он наблюдал за Ивгой, старательно перетиравшей посуду, и тихо разговаривал с Петей.
Илья Иванович подоспел ко второму самовару. Шаховцов был в хорошем расположении духа, шутил, смеялся. Оказывается, Батурин на митинге похвалил Василия Ильича, а богатунцы, подвезшие его, тоже хорошо отзывались о Василии и относились к нему с доверием и любовью.
— По сему случаю, старуха, не мешает выпить за Васькино здоровье, — заключил Илья Иванович.
Он еще долго говорил о старшем сыне, о сбывшихся надеждах, и в похвалах сыну чувствовались нотки гордости за себя. Выпив несколько чашек чаю, Илья Иванович снял пиджак и разлегся на траве. Миша хотел отправиться в лес вместе с Петей и Ивгой, но Илья Иванович задержал его и, усадив рядом, сказал:
— И жаль тебя, урядник, но ничего не попишешь. Отец приказал коней привести, на вечер полоть поедете.
Миша угрюмо попрощался со всеми, вскочил на лошадь и, ударив ее пятками, поскакал по тропинке.
— Передай вашим — завтра приедем! — покричал Илья Иванович вслед и сказал жене — А что, старуха, надо помочь сватам, а?
Он посмеялся, повернулся на бок и моментально заснул.
Домой Миша приехал в плохом иастроении. Отец приготавливался к отъезду. Елизавета Гавриловна тоже собиралась в поле. Отец всегда неохотно отрывал мать от домашнего хозяйства, но сейчас время не ждало. Предвиделись дожди, с прополкой надо было поторапливаться. А тут еще быстро подходили сенокосы. Пришла пора, когда в заботах и спешке пролетает лето, когда земля требует короткого отдыха и длинной страды.
Подремывая на мажаре, Миша завидовал Сеньке, избравшему, как казалось Мише, более легкий труд — войну. Сенька опередил его. О Сеньке уже говорили в станице. В то время как большинство взрослых казаков отсиживалось, Сенька уже дважды дрался на фронте.
Подъехали к полевому балагану, накрытому камышом с соломой. Отец отвел лошадей на прикол. Миша снял тяпки и подточил их драчевым напильником.
Отец бросил у входа в курень уздечки, присел на корточки и закурил.
— Война войной, а работа работой, — сказал он, — завтра на восходе и начнем вторую неделю.
Зорькой они вышли на работу. Поле, наполовину уже очищенное от сорняков, лежало перед ними изогнутыми рядами подсолнухов, которые повернули широкие кроны навстречу медленно встающему солнцу.
Но и непрополотые подсолнухи тоже тянулись к солнцу, выделяясь в темных овсюгах линиями, словно прочерченными поверху светло-зеленой акварелью. Везде — и на шершавых листьях подсолнухов, и на бурьянах — подрагивали крупные капли росы, обильно выпавшей ночью.
— Сыровато, — сказал отец, беря тяпку, — возьмем по два рядка для почина. Как думаешь, мать?
— По два — так по два, — согласилась Елизавета Гавриловна. — Опоздали, Лаврентьевич.
— Да, волки воют, — сказал отец, поплевывая на ладони. — Пошли.
Мотыги забивались грязью и корневищами, приходилось часто останавливаться и очищать их деревянными лопаточками. Босые ноги, шаг за шагом, прощупывали взрыхленную землю, закиданную сырой срубленной травой. Отец ушел далеко вперед, он прихватил еще рядок, и Миша все время видел впереди себя его согнутую спину. Елизавета Гавриловна старалась помочь сыну, а он хотел отплатить ей тем же, и из-за этого между ними возникали короткие незлобные перебранки.
Невдалеке, через просяное поле, участок Тимофея Ляпина. Вахмистр привез полольщиц на двух пароконных мажарах. Сгрузившись, полольщицы выстроились цветастой шеренгой и, разом захватив не менее десятины, взмахнули тяпками. Донеслась голосистая песня.
Карагодин приостановился, облокотился на тяпку.
— Эти моментом срежут, — завистливо сказал он, вытирая пот подолом рубахи. — Вот тебе и Павловы побаски, отменили чужой труд.
От ляпинского куреня поднялся дымок. Варили пищу. Начинало припекать солнце. Кони дремали, опустив головы. Стригунок лежал возле Куклы, раскинув ноги. Парило. Клонило в дрему. Елизавета Гавриловна осторожно пожаловалась на боль в пояснице, но работать продолжала с прежним рвением. Когда пошли завтракать, Миша, пока мать мыла руки, вынимала из мешка снедь, успел вздремнуть. Этот короткий сон еще больше разморил его.
— В обед поспим, — сказал отец, осторожно потолкав сына, — что-сь парит.
— Хоть бы до дождей управиться, — заметила Елизавета Гавриловна, подавая деревянные ложки и ломти хлеба.
— Управимся, с натугой если, — сказал отец и вытряхнул в миску заквашенное молоко.
Поймав ложкой пенку, он подогнал ее к Мишиному краю.
— Цепляй, твоя.
Возле них, на рушнике, лежали пучки зеленого лука, кусок сала. Неказистая пища беспокоила Елизавету Гавриловну.
— В обед кулеша сварим, — извиняющимся голосом сказала она, — коржиков бы напечь, не успела.
— Весной время голодное, — успокоил ее муж, принимаясь за молоко, — нету овоща, кроме лука да щавеля. Про картошку не пытай в наших местах, разве со Ставропольщины докинут.
— На Ставрополыцине воюют, — сказал Миша.
— Значит, и оттуда не жди. Придется огурцы поджидать. — Отец приподнялся. — Кого это к нам бог несет? Погляди мать, кажись — шаховцовский конь.
— Шаховцовы, — подтвердила Елизавета Гавриловна.
Миша вскочил на ноги.
— Обещали они.
— А чего ж ты молчал, — укорил отец и торопливо пошел навстречу гостям.
Шаховцовы приехали всей семьей, с мотыгами. Илья Иванович снял дугу, отнес упряжь в холодок.
— Вам пособить приехали. Кости поразмять, старое вспомнить, — сказал он.
Неожиданная помощь была кстати. Карагодин обрадованно жал руки вновь прибывшим, растроганно гладил Петю и Ивгу. Они увильнули от него и вместе с Мишей побежали к делянке.
— Рад? — шепнула на бегу Ивга. — А я без тебя скучала.
Миша покраснел, оглянулся. Позади шли родители.
Ветерок совсем стих. Воздух погустел. Мошкара, поднявшаяся из бурьянов, липла к телу, лезла в глаза и уши. Вода в кубышке нагрелась, пахла прелью.
— На дождь парит, — сказал отец, почесывая бороду и грудь, — дюже знойно.
Илья Иванович приостановился. Начав работать с запалом, он скоро выдохся и рад был беседе как передышке.
— Дождь — неплохо.
— Неплохо, если вовремя… Ну, что же, Лиза, кулеш пора варить. Помощников-то подкормить нужно.
Елизавета Гавриловна, захватив тяпку, направилась к балагану.
Далекие горы затянуло. Из-за Кубани поползли тучи. Повеял зябкий ветер, поднявший пыль на полевых дорогах. Облака двинулись быстрее, опускаясь все ниже и ниже. Дым разведенного Елизаветой Гавриловной костра начал стелиться над бурьянами. Отслаивалась и шумела солома на шалаше. От просяного поля подскакал Ляпин. Задержался возле Карагодиной.
— Кажись, градовая хмара, Гавриловна! — крикнул он, указав на оловянное небо. — Не дай боже.
Ляпин быстро перекрестился и ударил коленями жеребца.
— Ежели девчата до вашего курения прибегут, пустите.
— Пускай бегут, — вдогонку бросила Карагодина, наблюдавшая, как по ветру пушисто развевался хвост ляпинского жеребца.
С поля долетела песня. Выделялся голос Марьи Петровны. Елизавета Гавриловна с улыбкой прислушивалась. Это была песня их юности, когда, молодые и бездумные, они с Машей ходили на поденные работы.
Ой, на гори дождь, дождь,
Под горою туман,
А мой милый, чернобривый
Будет атаман.
Елизавета Гавриловна видела сына рядом с дочерью своей подруги, и хорошее предчувствие волновало ее.
