Иван Поздняков - Пока бьется сердце
— Степан Беркут.
— В боях были?
— Так точно. Машина сгорела. Командир и башенный стрелок убиты. Сам контужен, чуть не сгорел, вытащили ребята соседнего танка.
— Почему тогда не в медсанбате?
— Уже везли туда, товарищ комдив. Очнулся в санитарной машине и выпрыгнул на ходу.
— Значит, удрали?
— Так точно. Как догадался, что меня в тыл везут, все нутро перевернулось, подумал, что затеряюсь, не попаду обратно в роту, не увижу друзей. Вот и выпрыгнул.
Глаза Черняховского теплеют. Комдив осторожно трогает Беркута за рукав.
— Извиниться перед товарищем пехотинцем все-таки надо.
Степан смущенно хлопает рыжими ресницами, потом протягивает руку незнакомому красноармейцу.
— Извини меня, товарищ. Зовут меня, как ты уже слышал, Степаном Беркутом. По должности — механик-водитель сгоревшего танка. Словом, капитан без корабля. Кстати, и это уже знаешь.
— Ничего, в горячке все можно сказаты, — добродушно произносит пехотинец и называет свое имя: — Петро Зленко, сапер.
Великан поворачивается к комдиву, и лицо его расплывается в добродушной, счастливой улыбке.
— Спасибо, товарищ генерал, что помирили. До беды было недолго, мог не сдержаться я…
Черняховский раскатисто хохочет.
— Вы уж и в генералы меня произвели. Об этом только мечтаю, а пока лишь подполковник.
— Так будете генералом, — смело выпаливает пехотинец. — Чув я про вас…
— Что ж слышали?
— Добре кажуть люди про комдива Черняховского…
— Вы, оказывается, мастер на комплименты…
Петро Зленко искренне огорчен.
— Напрасно так кажете. Какой мне прок комплиментами сыпать. Говорю вид щирого сердца.
— Не обижайтесь, — просит комдив. — Наши танкисты, действительно, люди отважные. Живите с нами в дружбе. Вместе будем врага бить, так сказать, в тесном взаимодействии.
— Обязательно вместе. Не поздоровится фрицу. Быстро в бараний рог согнем… — вторит Зленко.
— Может быть, и не так быстро, товарищ красноармеец, — произносит Черняховский. — Враг сильный и хитрый. Техники у него много. Но придет время, и мы пойдем в большое наступление. Приготовьтесь только воевать не месяц и не два, а побольше. Все будет зависеть от нас с вами.
Комдив обводит взглядом танкистов.
— Кто сегодня сбил немецкий самолет?
Выталкиваем вперед Василия Блинова.
— Так это вы? Помню, помню. Это я вам объявлял благодарности за искусное вождение танка? Фамилия, кажется, Блинов?
— Так точно, товарищ подполковник.
Черняховский жмет руку Блинова.
— Спасибо, товарищ красноармеец, за подвиг!
— Служу Советскому Союзу! — чеканит слова Василий.
Командир дивизии замечает возле Блинова девочку.
— Откуда здесь маленькая солдатка?
Блинов вкратце рассказывает о том, что произошло сегодня на шоссе во время налета вражеской авиации.
Черняховский хмурится, долго смотрит на девочку, молчит. Наконец, произносит:
— Еще раз благодарю вас, красноармеец Блинов! Благодарю за то, что не оставили ребенка в беде. О судьбе девочки, позабочусь, сделаем так, что никто не будет в обиде — ни вы, ни девочка.
Черняховский идет к бронеавтомобилю своей обычной походкой — размашистой, быстрой. Но у самой машины замедляет шаг, сутулится, и только в эту минуту каждый из нас замечает, как устал командир дивизии. Словно какая-то тяжесть придавила его широкие плечи.
Солнце заходит. Небо в багрянце: значит, завтра будет ветреный день.
— По машинам! — раздается команда, ее подхватывают десятки голосов.
Как сложится наша судьба?
Останавливаемся на небольшом фольварке. Здесь будет ночевка. Вокруг приземистого кирпичного жилого дома и хозяйственных построек шумят липы, в их густых кронах хлопочут грачи. Все здесь мирно и тихо. На фольварке остался один старик. В годы гражданской войны он дрался за Советскую власть в красногвардейских отрядах. Под Псковом был ранен, лежал в госпитале, где и женился на русской девушке. Потом уехал с молодой женой в родную Латвию. Перед самым воссоединением прибалтийских республик с Советским Союзом умерла жена.
Дочь с зятем жили на хуторе. Как только разразилась война, они быстро собрались в дорогу, чтобы уйти на восток. Звали и отца, но он наотрез отказался.
— Куда мне нести старые кости? — объясняет хозяин фольварка. — Меня по старости не тронут. Другое дело они. Активистами были. Зять — коммунист, дочь — организаторша женщин. Вот и остался на хозяйстве. Надо же присмотреть и за домом и за скотиной. Вернутся мои дети не к разбитому корыту. Все сберегу.
У старика — слезящиеся, подслеповатые глаза, худые костлявые руки, тощая жилистая фигура. Узнав историю латышской девочки, он растрогался и засуетился. Принес молоко, творог со сливками, сахар, домашнее печенье. Девочка от всего отказалась.
Хозяин фольварка пытается разговаривать с ребенком по-литовски, даже по-немецки. Результата — никакого. Девочка испуганно смотрит на людей, не по-детски хмурит брови, прижимается к Василию Блинову и молчит.
На кухне аккуратного домика кипит работа. Ребята подогревают консервы, варят молочную пшенную кашу, кипятят чай. Больше всех суетится приставший к нам боец из строительного батальона Петро Зленко.
Он уже успел рассказать кое-что о себе. Родом из-под Киева. Там осталась жена и двое сыновей. До войны работал шеф-поваром в рабочей столовой.
Петро в одной гимнастерке. Рукава засучены. Сосредоточенно и ловко раскатывает на столе тесто, блаженно ухмыляется: еще бы, человек попал в свою стихию. Тут же на столе — большая миска свежего, ноздреватого творога, издающего нежный кисловатый запах.
— Давай, Петро, старайся! Показывай свое искусство! Оправдаешь доверие, быть тебе тогда на полковой кухне. А может, дальше пойдешь — самому Черняховскому вареники будешь готовить, — смеется Беркут.
Ужинаем шумно. С нами теперь не только Степан Беркут, но и долговязый Максим Афанасьев, башенный стрелок из нашей роты. Он пересел к нам в полуторку недалеко от фольварка: ехал до этого в полковой интендантской машине. Мы часто удивлялись, как Афанасьев попал в танковые войска: в башне танка ему приходилось сидеть, согнувшись в три погибели.
Афанасьев жует медленно, флегматично, зато его дружок Николай Медведев аппетитно уписывает, кряхтя и отдуваясь, приготовленные Зленко вареники. Иногда Медведев отрывается от такого приятного занятия, окидывает Петра ласковым взглядом.
— Ты, Зленко, прямо колдун! Такой еды я сроду не пробовал.
Петро Зленко польщен и старается изо всех сил угодить новым друзьям. В тарелки сыплются все новые и новые порции белобоких, лоснящихся маслом сочных вареников.
Расположился за столом и командир нашего взвода техник-лейтенант Воробьев. Он почти не ест. Только курит. Воробьев почти ровесник нам. Только весной этого года окончил училище и приехал в дивизию. Пришел к нам тихий, незаметный, скромный. От него мы не слышали ни одного окрика, ни одного резкого слова. Отдавая приказания, он всегда почему-то краснел, словно ему было стыдно за то, что по роду службы приходится повелевать людьми. Подчиненные его не боялись, но все приказания командира взвода выполняли быстро, исправно.
Каждому хотелось, чтобы техник-лейтенант был на хорошем счету у начальства. Мы даже не представляли, что будет с ним, если вдруг на него накричит вышестоящий командир. Хотелось нам и другого — перемены в характере Воробьева. Все ждали, как чуда, того момента, когда техник-лейтенант вдруг заговорит баском, накричит, «снимет с кого-нибудь стружку», даст два-три наряда вне очереди. Но Воробьев оставался верен себе — был тихим, замкнутым, робким. «Зря он связал свою судьбу с армией, — сказал мне как-то Блинов. — Характер у него не военный. Лучше бы ему служить по гражданской части».
Вареники Зленко сделала свое дело. Настроение у всех добродушное.
Накормив танкистов, Петро Зленко подсаживается к технику-лейтенанту Воробьеву.
— Похлопочите за меня, товарищ командир, — просит он. — Хочу продолжать службу в вашей части.
— А разве свой батальон не попытаетесь найти?
— Да нэма його, батальона!
Зленко снова повторяет рассказ о первых боях на границе.
За Петра вступаются все.
— Обязательно буду ходатайствовать, — соглашается Воробьев. — Вам, пожалуй, прямой смысл держаться нас.
В разговоре не участвует один Василий Блинов. Сидит мрачный и расстроенный: девочка опять наотрез отказалась от пищи. Не взглянула и на вареники, чем серьезно, почти до слез, огорчила добродушного великана-бойца. Петро наклоняется над ней:
— Дытынка ты моя, квиточка ридна! Ну попробуй вареник, один только вареник. Не хочешь? Що ж с тобой робыты?
Девочка даже не смотрит на Зленко, отворачивается от него.
