Рохус Миш - Я был телохранителем Гитлера.1940-1945
Весной 1936 года я вернулся в Хойерсверду заканчивать обучение. Однако судьбе было угодно, чтобы за победу в общегородском конкурсе по стрельбе мне достались два билета на Олимпийские игры в Берлине. Открытие было намечено на первое августа. Я сел в поезд, пригласил свою тетушку, и вот мы уже едем по направлению к стадиону, расположенному на востоке столицы.
Выглядело это очень впечатляюще. Сам стадион и спортивные сооружения, построенные администрацией города, были огромными, даже гигантскими. Мы приближались, потом отступали, уносимые волнами бескрайнего людского моря. В какой-то момент мы очутились на подступах к стадиону, рядом с входом для особо важных персон. Внезапно из ниоткуда возникла колонна черных машин с откидным верхом. В одной из них Гитлер стоя приветствовал все прибывающую толпу. Его лимузин остановился метрах в десяти от нас, совсем близко. Мужчины и женщины оглушительно кричали, выражая радость — столь безмерную, столь волнующую. Я никогда не видел ничего подобного. Люди были словно в экстазе. Все смотрели в одном направлении, охваченные торжествующим порывом ликования. Рядом с Гитлером шли люди в черной форме с белыми ремнями, они старались расчистить себе дорогу, сдержать обступившую их толпу. Эти гиганты казались несокрушимыми. Какая сцена! Я начал мечтать, представил себя частью этой картины. Очень скоро образы в голове смешались: я, деревенский сирота, оказался среди черных машин, в самом центре грандиозного мероприятия, которое, как нам говорили, удивит весь мир. Я расплакался. Тетушка посмотрела на меня и спросила, что случилось. Я что-то пробормотал в ответ… Скоро мы вернулись домой.
Тем не менее берлинская история не подтолкнула меня к вступлению в ряды нацистской партии. Политическая сторона режима все так же не вызывала у меня никакого любопытства. По возвращении в Хойерсверду я по-прежнему не участвовал в разговорах о ситуации в стране и о тех, кто стоял у руля власти. Как и раньше, был сосредоточен на самом себе. Кроме обучения и спортивных тренировок меня мало что интересовало.
В конце 1936 года я получил диплом профессионального художника. Один из учителей сразу же предложил мне работать в Хорнберге, в Шварцвальде. Там у него была небольшая конторка, и дела шли весьма неплохо: он получил от государства деньги на программу по улучшению внешнего вида зданий в деревнях и городках нашей области и теперь набирал людей. Нужно было рисовать планы и схемы будущих построек. Зарабатывал я около 0,95 рейхсмарок в час, чего было более чем достаточно для моих скромных нужд. За время работы я не общался ни с кем из членов НСДАП.
В двадцать лет меня призвали на военную службу[5]. Центр по набору призывников располагался в Оффенбурге. Туда я приехал с Германом, коллегой по работе, молодым человеком моих лет, который был по образованию чертежником. Когда мы пришли, то увидели людей в военной форме, которые сидели за столом в углу и агитировали новобранцев вступать в ферфюгунгстгруппен[6] — резервное воинское формирование из трех полков, официально не входящих в состав подразделений вермахта. Они объяснили, что срок службы там четыре года, а не два, как в обычных частях, и по окончании есть возможность сразу поступить на государственную службу, получив место в каком-нибудь учреждении. Как сейчас вижу Германа, который складывает вслух: сначала отслужить два года «обычной» военной службы, потом полгода работать в рейхсарбайтердинст[7], а в перерыве между ними полгода болтаться неизвестно где. С одной стороны, были три года службы, по окончании которой — ровным счетом ничего, с другой — четыре года в новом воинском подразделении и потом — престижная работа. Герман долго не раздумывал, радостно бормоча, что он станет наконец-то сотрудником полиции и будет гонять на новеньком мотоцикле BMW.
Я последовал его примеру, расписался внизу листка с моими данными, не вполне понимая, во что ввязался. Смутно хотелось работать на железной дороге, путешествовать, открыть для себя новые горизонты, может быть, найти применение своей специальности художника по рекламе… В тот день в это новое подразделение записалось в общей сложности чуть меньше двадцати человек. Не так уж и много по сравнению с сотнями новобранцев, которые разгуливали по Хорнбаху.
Через несколько недель я приехал в Мюнхен на военную комиссию. Нужно было раздеться, поделать упражнения. Нас взвесили, обмерили. Иногда я слышал, как по комиссии пробегал шепоток: «Этому здесь делать нечего». Тогда я понял, что рост имеет значение и нужно быть выше 1,78 м, чтобы иметь шансы попасть в элитную часть[8]. В тот же вечер мне вручили повестку с указанием явиться 1 октября в Берлин. Германа я с тех пор не видел и не знаю, приняли ли его. Мне не задали ни одного вопроса о происхождении или членстве в нацистских организациях.
В первое утро службы я приехал в высшую кадетскую школу Лихтерфельде, большое здание в прусском стиле, расположенное в Штеглице, на юге Берлина[9]. Мне показали, где расположение моей части и казармы. Выдали два комплекта формы серо-зеленого цвета и длинную шинель. На воротничке — значок СС, службы безопасности.
Я был зачислен в полк Ферфюгунгстгруппен (лейб-штандарте СС «Адольф Гитлер»), который был частью личной охраны фюрера[10]. Чтобы отличаться от остальных, каждый из нас носил на левом рукаве тканевую повязку, на которой было вышито имя фюрера. Помимо нас было еще два полка по 3000 человек личного состава в каждом: «Дойчланд» и «Германия»[11]. И только гораздо позже, через год или два, все эти подразделения были объединены под общим названием «ваффен СС». Еще через некоторое время на левом плече каждого члена полка была вытатуирована группа крови — так же, как это делали пилотам истребителей и морякам. Сегодня, спустя столько лет, татуировка стерлась с моей кожи. Ничего от нее не осталось.
Итак, я был членом лейб-штандарте, числился в пятой роте, или, чтобы быть точным, в первой роте второго батальона. Распределение по ротам зависело от роста новобранцев. Самые высокие, верзилы по два метра, попали в первый батальон первой роты. А я со своими 1,82 м оказался чуть дальше, среди «карликов», если можно так выразиться, как раз перед третьим и последним батальоном.
От всего этого у меня голова шла кругом, было впечатление, что я не совсем понимаю, что происходит. Я до сих пор мало что знал о Гитлере и не думаю, что я был такой один. Вытянутые вперед руки, крики «Хайль!», торжественные построения — все это было для меня в новинку. Однако должен признать, что испытывал непривычное чувство комфорта. Царящая вокруг атмосфера давала мне ощущение, что я стал кем-то, что я обрел что-то лучшее. Каждый из нас чувствовал себя избранным, отобранным для того, чтобы стать членом элитного подразделения, караульной части. Мы стояли на пороге неизведанного, и, хотя его очертания были пока несколько расплывчатыми, в самом скором времени они должны были проясниться.
Наша военная подготовка заключалась в основном в физических упражнениях. Я много бегал, тренировался на 400 м и на среднюю дистанцию (800-3000 м). Иногда ходил в тренажерный зал, где мне нередко случалось встречаться на разминке с Адольфом Кляйнхольдерманом, очень известным в то время боксером-тяжеловесом. Стрельбе нас практически не учили. К началу войны я успел побывать всего на двух или, может, трех занятиях.
Зато наша часть была современной и полностью моторизированной, чтобы быть наготове и суметь вмешаться в любую минуту. Между собой мы говорили, что наши полки были в техническом отношении гораздо более совершенными, чем допотопная армия рейхсвер[12]. Хотя немало унтер-офицеров вермахта пополнили ряды лейб-штандарте. Были еще люди, которые приходили из полиции, — знаю это опять-таки с чужих слов.
Мы жили по шесть человек в комнате. В нашей из шестерых четверо курили. Не могу сказать, чтобы у нас были какие-нибудь идеалы. У меня, во всяком случае, не было.
Мне было двадцать лет, хотелось активной жизни. Когда бывали увольнительные, я ходил гулять с ребятами, чтобы размяться, побродить вместе, — надо признать, не без некоторой гордости.
Цветочная война
В марте 1938-го нас мобилизовали для того, чтобы занять Австрию. Управились мы за несколько часов. 12 марта войска беспрепятственно пересекли границу, а со следующего дня был официально объявлен аншлюс[13]. Все это назвали блюменкриг («цветочная война»). Наша часть даже ни разу не открыла огонь. В Вене мы устроились во дворе какого-то монастыря. Монашки боязливо разглядывали нас издалека. В конце концов они постелили матрасы на полу в столовой. Мы много смеялись, много ели и допоздна пели песни.
