Владимир Мильчаков - Повести и рассказы
Но рассмотреть или услышать что-либо было невозможно.
Медленно текли минуты. Ланговому уже начало казаться, что все гранатометчики угодили прямо в лапы басмачей.
«Вот подожду еще одну минуту и, если ничего не будет, тогда…» — подумал он, сам еще не зная, что он «тогда» предпримет.
Первая граната взорвалась как раз в тот момент, когда Ланговой уже окончательно поверил в гибель товарищей.
— Командная! — не удержался и крикнул он. — Комиссар кинул!
Тотчас же взорвались и пять остальных. Дикий вопль ужаса и боли заглушил грохот разрывов.
Вслед за первой очередью поднялась вторая из шести огненных столбов, и Ланговой, вскочив на ноги, крикнул:
— Горлов! Давай длинными!
Через четверть часа все участники вылазки вернулись обратно.
Последним, немного отстав от других, приполз Палван. Переваливаясь через порог, он тихо застонал.
— Что с тобой? — окликнул Злобин. — Ранен?!
— В ногу попали, — сдерживая стон, ответил красноармеец. — Еще когда вперед ползли.
— Почему же ты не вернулся? — рассердился комиссар.
— Зачем вернуться?! — искренне удивился Палван. — Пуля в ногу попала, а гранату я рукой бросаю. Руки у меня не ранило.
Авдеенко на ощупь начал бинтовать тихо стонавшего товарища.
Посоветовавшись с комиссаром, Ланговой выслал Кучерявого и Саттарова в секрет. Вооружившись гранатами и трофейными маузерами, бойцы уползли в темноту.
Ланговой приказал полностью прекратить стрельбу. Смолкли, словно по уговору, и винтовки басмачей.
В мазаре было темно и тихо. Умолк после перевязки и Палван. Не веря наступившей тишине, Ланговой выслал за двери еще двух дозорных.
Потекли медленные ночные часы. Вдруг лежавший у пулемета Горлов окликнул Лангового:
— Товарищ командир! Вас кричат!
Ланговой открыл дверь. Сквозь стоны валявшихся на площадке раненых доносилось:
— Командир Лангово-о-ой!!
«Вот сволочи. Даже фамилию узнали», — усмехнулся про себя Ланговой и крикнул в открытые двери:
— Что вам надо?
— К вам направляется парламентер! Не стреляйте. Согласны принять парламентера?
— Ну, как, комиссар, примем парламентера? Комиссар, где ты? — позвал Злобина Ланговой.
— Здесь я. Ладно, пусть присылают — будем время тянуть. Дипломатию разведем, — ответил из глубины гробницы Злобин.
— Парламентера примем! Присылайте! — крикнул Ланговой басмачам.
— Обещайте не стрелять по парламентеру и отпустить его обратно! — доносилось из темноты.
— Обещаем!
Неожиданно на дальнем конце площадки, под абрикосовыми деревьями, мелькнул электрический свет.
— Смотри-ка, — удивился Ланговой. — Парламентеры воинства ислама имеют возможность выполнять свои обязанности при электрическом свете. Интересно.
— Всяко бывает, — проворчал Злобин. — Не из своего интендантства снабжаются. Но этот стрекулист напрасно думает, что фонарик поможет ему рассмотреть у нас что-либо.
Парламентер шел медленно, осторожно обходя раненых и убитых.
Когда до дверей осталось не более десяти шагов, Ланговой громко приказал:
— Выключите свет. Дальше вас проведут в темноте наши люди.
Фонарик погас. Два красноармейца провели парламентера во внутреннее помещение и усадили около надгробия.
— Могу ли я зажечь свет? — по-русски спросил парламентер.
— Положите фонарик на пол вниз рефлектором и включите, — разрешил Ланговой.
Слабо щелкнул выключатель.
Освещенный жидким, приглушенным светом, около надгробия в привычной позе, опираясь локтями о колени подогнутых ног, сидел хранитель мазара ишан Исмаил Сеидхан.
Несколько минут все молчали. Ланговой и Злобин были поражены нахальством святоши, а старик пытался рассмотреть что-либо в полутьме. И в гробнице, и за ее стенами стояла тишина.
— Зачем вы пришли? — первым задал вопрос Ланговой.
— Главнокомандующий автономного правительства Туркестана… — начал старик.
— Такого мы не знаем, — резко оборвал старика Злобин. — Говорите прямо — главарь шайки головорезов-басмачей курбаши Курширмат послал вас…
Старик, помолчав, продолжал:
— Мне поручено передать вам предложение сложить оружие, прекратить кровопролитие и сдаться. Мы обещаем вам, после того как вы сложите оружие, беспрепятственно пропустить вас через ущелье в долину. Мы просим вас подумать об этом и не решать сгоряча. Вы окружены. Выхода у вас нет.
Хранитель гробницы говорил громко, на русском языке, стараясь, чтобы его слышали все красноармейцы отряда.
— Все? — холодно, с оттенком пренебрежения спросил Ланговой.
— Я сказал все. Выхода у вас нет. Сдавайтесь.
— Теперь слушайте наш ответ, — тоже громко заговорил Ланговой. — Наш отряд в этом районе гор является единственным полномочным представителем Советской власти. Я, как командир отряда, приказываю, слышите, не прошу, а приказываю курбаши Курширмату немедленно сложить оружие, распустить рядовых басмачей, а самому, вместе со своими приближенными, явиться ко мне для того, чтобы под конвоем отряда следовать в распоряжение Ревтрибунала. Добровольная сдача будет зачтена курбаши и всей его своре при определении Ревтрибуналом меры наказания. Ясно? Вы тоже должны будете явиться вместе с курбаши Курширматом.
— Я? — растерянно проговорил старик, пораженный неожиданностью и ультимативностью требования. — Я скромный слуга бога. Я потому и пришел к вам, что желаю избежать кровопролития. Война — не дело служителей святой могилы.
— И поэтому служители гробницы набивают могилу своего святого английскими скорострельными винтовками и тысячами патронов к ним? — саркастически спросил Злобин.
Старик вздрогнул, словно от удара. Он на несколько мгновений прикрыл глаза, должно быть, для того, чтобы скрыть их яростный блеск.
— Много лжи пытаются возвести иноверцы на святой мазар и его служителей, — смиренным тоном проговорил он после длительного молчания.
— При чем тут иноверцы? — отрезал Ланговой. — Снимал кирпичи с надгробия и вытаскивал оружие красноармеец Тимур Саттаров, узбек, мусульманин.
— Какой он мусульманин! — тоном величайшего презрения ответил хранитель мазара. — Он предал свой народ, связавшись с неверными. Он не узбек, — и старик ожесточенно сплюнул в сторону.
Красноармейцы, охранявшие окна, внимательно слушали разговор командира с парламентером. Стоявший у ближайшего окна Авдеенко возмущенно заговорил:
— Товарищ командир! Разрешите спросить? Зачем мы с этой бородатой сукой вежливые разговоры ведем? Он ведь хуже тех, которые с тропы под наши пулеметы лезли. Те, одураченные, не понимают, а этот умный гад. Стукнуть его, чтобы не вонял больше.
Старик опасливо покосился на стоявшего у окна красноармейца.
Ланговой весело рассмеялся.
— Стукнуть, говоришь, чтобы не вонял больше? Да, это, конечно, самое правильное, — громко заговорил он. — Но вот что плохо. Стукнем мы здесь эту мразь, а завтра его в мусульманского святого превратят, в мученика за веру, растерзанного большевиками. Где-нибудь над его могилой гробницу слепят не хуже этой. Даже если костей от святого пройдохи не найдут, не важно. Зароют какого-нибудь подохшего осла, и сойдет.
Несмотря на трагичность обстановки, бойцы расхохотались вместе с командиром. В темной коробке осажденной басмачами гробницы гудел смех веселых, жизнерадостных людей.
Тщетно пытаясь сохранить полную достоинства осанку, хранитель гробницы поднялся с места. Он весь трясся в бессильной ярости. От прежней властности в фигуре святоши не осталось и следа.
Свистящим от злости голосом старик проговорил:
— Видимо, голос мудрости не способен дойти до голов, отуманенных неверием.
— Да, ваша мудрость нам никак не подходит. А вот над нашим предложением советую подумать. Только, торопитесь. Подойдут другие наши отряды, и добровольной сдачи у вас не получится. Даем срок до завтра, до двенадцати часов дня. Всего, — и Ланговой козырнул парламентеру.
Но старик, видимо, не считал переговоры законченными. Сделав вид, что он не разглядел или не понял жеста Лангового, хранитель гробницы снова уселся на место. С минуту он сидел молча, а затем, справившись с клокотавшей в нем яростью, заговорил спокойно и даже заискивающе.
— Военные дела должны решать сами воины. Я полностью и очень точно передам ваши слова господину главнокомандующему и пусть все совершится так, как предопределила воля всевышнего. Но я обращаюсь к тебе, славный командир красных воинов, с просьбой. Не отвергай моей просьбы, уважь желание старика, годящегося тебе в деды. Вчера по твоему приказанию пуля твоего красноармейца пресекла жизненный путь одного из самых любимых моих учеников.
Старик закрыл лицо ладонями рук и некоторое время сидел в этой горестной позе. В помещении было совсем тихо. «Какой еще фортель задумал выкинуть этот старый сводник», — думал Ланговой, смотря на сидящего около надгробия басмаческого парламентера.
