Павел Кочегин - Человек-огонь
— Передай Николаю Дмитриевичу, что я вину свою перед революцией искупил.
Верзилин ранен в грудь, осколки перебили руки и ноги. Дышать все труднее, мучает жажда.
Нуриев прикладывает к губам пулеметчика мокрую землю, стараясь хоть чем-нибудь облегчить смертельную жажду товарища.
— А еще… останешься живой, на-пи-ши же-не в Си-би…
К раненому подползла Наташа. Ее лицо в крови и поту, рукав гимнастерки распорот, на обнаженном плече ссадина.
Наташа взяла руку бойца, безнадежно покачала головой.
Ахмет осторожно опустил на землю безжизненную голову пулеметчика. Взял винтовку убитого красноармейца, лег и начал стрелять. Выстрел, второй, и магазин опустел.
Тем временем Фомич разобрал пулемет, замок закинул в топь, а ствол зарыл.
— Беги, доченька, может, проберешься каким чудом, беги, — отечески погладив девушку по волосам, проговорил Фомич.
— Назад, дедуся, нет хода…
Наташа не успела досказать, удар прикладом по голове лишил Фомича сознания. Наташе и Ахмету скрутили руки.
У обрывистого берега Белой стоит деревня, искалеченная бурями сосна, толстый сухой сук торчит обрубком руки над рекою.
Ахмет сидит, покачиваясь. Рядом стоит Наташа. Ее руки прикручены веревкой к бокам, гимнастерка изорвана.
Кругом хохочут, издеваются враги.
— Попалась, собачья морда! — выкрикнул кто-то.
— В реку его, свинячье ухо! — требуют другие.
— А эту красотку нам, разговеться, — просят третьи, облизывая губы и дружно гогоча.
Подскакал на взмыленном коне Полубаринов.
— Вот, вашеблагородие, двух приволокли, — доложил Гибин-старший, — что прикажете делать?
— О, сюрприз! Племянница Луки Платоныча?! Приятная встреча, — с гнусной, похотливой улыбкой проговорил Полубаринов, протягивая задрожавшую руку к смуглой груди девушки.
Наташа отшатнулась и плюнула офицеру в лицо.
— О, нет! — прохрипел Полубаринов. — Дешево решила отделаться. Не выйдет! В штаб ее, — вытирая лицо, приказал офицер.
Потом носком сапога приподнял голову Ахмета.
— Шайтан! Мала был — предавал, большой стал — убивал.
— Этого — на сук! — распорядился предатель.
Казаки схватили Нуриева за ноги и поволокли к дереву.
— Что вы делаете, бандиты! — громко вскрикнула Наташа, рванулась и упала, потеряв сознание.
Когда Наташа открыла глаза, ей показалось, что все, что она видит, происходит во сне. К ней галопом мчатся разинцы. Впереди Томин.
Пришпорив коня, Томин нагнал Полубаринова и, словно ком глины на кавалерийских учениях, одним ударом шашки развалил голову предателя.
В погоне за белоказаками сотня проскакала мимо, а Павел кубарем свалился с коня, разрубил веревки. Когда первое возбуждение прошло, он взглянул на девушку и стыдливо отвел глаза.
— Там иголка и нитки, — проговорил Павел, подавая Наташе фуражку.
*В этот день кавалеристы Ивана Каширина, переплыв Сим, захватили плацдарм на правом берегу. Под артиллерийским обстрелом противника саперы построили мост. Партизанская армия, разрывая обруч, хлынула на север, захватила станцию Иглино, перерезала железнодорожный путь Уфа — Челябинск.
В Уфе поднялась паника. В Вашингтон от генерального консула Гарриса ушла тревожная телеграмма:
«Положение на Волжском фронте критическое. Новые трудности возникают из-за блюхеровских большевистских войск, состоящих приблизительно из 6000 пехоты и 3000 кавалерии с 30 пулеметами. Войска эти хорошо организованы и способны прекрасно маневрировать. У нас нет надежных войск против этих сил».
Перевалив через железнодорожную линию, партизанская армия двинулась на север.
Оконфузившиеся белогвардейские газеты были вынуждены признать, что «босяков» не удержать».
13В одном белогвардейском листке было написано.
«Банды Томина захватили Иглино и разрушили путь»[4].
Заметка попала на глаза Куртамышской контрразведке.
Анну Ивановну взяли на допрос. В кабинет ее ввели два вооруженных чеха. Словно откормленный под закол боров, сидел за столом начальник контрразведки Сычев. Заплывшие жиром колючие глаза в упор встретили Анну Ивановну. Она не отвела взгляда.
Этот палач появился в Куртамыше вместе с головным отрядом белочехов. Первыми жертвами его оказались Яков Максимович и Владимир Яковлевич Друговы. Их бросили в тюрьму и каждый день подвергали пыткам.
Куртамышский застенок был переполнен сторонниками Советской власти. Полиции пришлось занять под тюрьму кладовую одного богатея.
И вот очередь дошла до Анны Ивановны.
— Ну-с, мадам, где муж? — спросил Сычев.
— Не знаю я, где муж. Слышала, будто убит в Троицке…
— Не знаешь! — схватив газету, закричал Сычев. — Так вот знай: банды Томина разрушили железную дорогу под Уфой, а за его проделки ты расплатишься.
Известие о том, что муж живой обрадовало Анну Ивановну, но тут же до ее сознания дошел смысл конца фразы.
Она знала, какую лютую злобу против Николая носят его враги. Они поклялись поймать Томина и по всем станицам и поселкам провести, отрубив нос, уши, выколов глаза. «А что же звери уготовили мне?» По всему телу прошла дрожь, похолодели руки и ноги. Она поплотнее натянула пуховый платок и ответила:
— Значит, Коля жив и здоров. Спасибо за приятную новость.
Кровь, словно от тяжелой пощечины, прихлынула к лицу палача. Он выступил из-за стола и шагнул к Томиной.
Дверь распахнулась. Сычев метнул угрожающий взгляд в сторону двери, готовый разразиться потоком брани, но вдруг умильно улыбнулся и поспешил навстречу вошедшему полковнику.
Офицер повернул голову в сторону Анны Ивановны, и взгляды их встретились.
Мысль у Анны Ивановны лихорадочно заработала, отыскивая во множестве закоулков памяти что-то уже полузабытое. Мелькали годы, события, люди…
…Тысяча девятьсот одиннадцатый год. Омск. Николай приехал туда с поручением хозяина. Анна уговорила мужа взять ее с собой. Они жили в гостинице две недели, и почти каждый день приходил к ним именно этот мужчина. А может, не он?! Ведь прошло столько времени! Нет-нет, она не может ошибиться. Тогда с Колей он встретился, как со старым другом. Сразу же заговорил о товаре, о ценах и прибылях. Но уже в первую встречу Анна поняла, что не это их интересует. Позднее она узнала, что товары, цены, прибыли и прочие торговые выражения в переводе на язык конспираторов означали товарищи, литература, потери друзей, новички.
— Андрей Кузьмич! — с теплотой произносил это имя Коля.
Но тот был революционер-подпольщик, а этот?! Но глаза, глаза! Разве может она забыть их? Улыбчивые, веселые, карие.
Полковник небрежно кивнул в сторону Анны Ивановны, как бы приказывая: уберите! Положил на стол фуражку, бросил в нее белые перчатки.
Затем предъявил Сычеву мандат особоуполномоченного по борьбе с большевизмом, в котором приказывалось:
«Всем властям оказывать предъявителю сего всяческое содействие и помощь».
Полковник поинтересовался, как идут дела у начальника контрразведки, похвалил за рвение к службе, пообещал доложить о нем, кому следует. Тут же, как бы между прочим, поинтересовался Томиной.
Выслушав намерения Сычева увезти Томину на расправу, полковник сказал:
— Не спешите. Пока отпустите домой. Мы имеем насчет красных командиров из казачества особое мнение. Наше доблестное войско победоносно наступает, и сейчас самое удобное время перетягивать их на свою сторону. Попытайтесь ее обработать, чтобы она написала мужу письмо такого содержания, какое нам нужно, а как переправить — забота не ваша.
…Ночью в окно тихо постучали. Анна Ивановна открыла дверь и отступила. Перед ней предстал немощный калека. Она узнала знакомого казака из Звериноголовской станицы.
Вошедший осмотрелся и, убедившись, что в комнате нет посторонних, шепотом заговорил:
— Ждите предупреждения. Сами будьте осторожны, в случае чего, сумейте вовремя скрыться. Пока ничего страшного нет.
14Словно корабль, стоящий на якорях, возвышается село Красный Яр над лугами и полями. Внизу плавно несет свои воды широкая, величавая река, Уфа. Среди лугов неподвижными шлюпками кажутся кусты тальника.
Выполняя приказ главкома, вплавь и на паромах переправились на правый берег Уфы Верхнеуральский и 1-й Уральский полки.
Скрылись за горизонтом стрелки Павлищева, осела пыль за казаками Ивана Каширина.
Блюхер оторвал взгляд от горизонта, повернулся. Медленно въезжали в село повозки с ранеными, телеги беженцев, брички обоза.
К берегу подошли работники штаба, командиры частей, на взмыленном коне подскакал Томин.
Обращаясь к адъютанту, молодому, щеголеватому командиру Михаилу Голубеву, Василий Константинович сказал:
