Франсиско Мероньо - И снова в бой
— Игнасио Агиррегоикоа, Хосе Луис Ларраньяга, Эухенио Прието, Луис Лавин, Рамон Сианка, Томас Суарес, Антонио Лекумберри и я.
— А где вы учились на курсах?
— Сначала в Москве. Все лето 1940-го и зиму 1941-го учились в аэроклубе Пролетарского района. Там мы изучали У-2, а затем по приказу Ворошилова были направлены в летное училище в Борисоглебск…
— А на каких самолетах летали потом?
— До начала войны летали на У-2, затем нас готовили к полетам на И-15. Когда приблизился фронт — это было в августе, — мы на И-16 совершали боевые вылеты. Затем школу эвакуировали в Троицк, около Челябинска. В ноябре, когда окончили курсы, мы уже летали на «яках» и Ла-5, и нас группами по два-три человека распределили по частям. В этом полку вместе со мной летает Эухенио Прието. Мы входили в состав 36-й авиационно-истребительной дивизии.
Мы с Висенте Бельтраном хотели еще о многом поговорить с Антонио Урибе, но время уже было позднее.
— Ну что ж, друг, удачи тебе в бою! — сказал ему на прощанье Бельтран.
На следующее утро небо затянули плотные серые тучи. Дул порывистый ветер. Временами налетал дождь. Крупные тяжелые капли громко барабанили по плоскостям самолета, взлетной полосе и крышам землянок. Кусты по краям взлетного поля за одну ночь из темных стали светло-зелеными.
На этот раз мы сверху прикрываем «летающие танки» — штурмовики Ил-2. Затем сопровождаем экипаж Пе-2, который летит на разведку в оперативный тыл противника. Вечером патрулируем над железнодорожными переездами.
Вражеская авиация действует все активнее и с каждым днем наглеет. Над нами все время летают «мессеры», и, кажется, одни и те же. Однако, когда дежурная пара самолетов устремляется в их сторону, они исчезают в западном направлении. Видимо, хотят держать нас в постоянном напряжении. И эти пятьдесят минут дежурства на земле кажутся самыми худшими. Ты сидишь в кабине с надетым парашютом, рука лежит на секторе газа, а нервы натянуты как струны. Все время ждешь, не вспыхнет ли сигнальная ракета, не послышится ли гул моторов вражеских самолетов или свист бомб…
— Дай мне твой самолет. Я слетаю в Воронеж за резиной, — сказал мне капитан Белов, когда мы приземлились после очередного патрульного полета.
— Мой самолет? Разве ты не можешь лететь на своем?
— Пока я слетаю, ты подежуришь на моем. В эти часы фашисты не летают обедают, а я скоро вернусь.
— Помни, что этот самолет мне передали комсомольцы Тулы. Не поломай! Ясно?
Когда капитан Белов поднимается в воздух на моем самолете, мне становится как-то не по себе. Со смешанным чувством угрызений совести и досады слежу за взлетом и набором высоты — до тех пор, пока не теряю его из виду за далеким горизонтом. Смотрю на часы, чтобы запомнить время расставания со своим самолетом.
Сейчас мы вдвоем с Васиным дежурим на земле. Бельтран и Михайлов находятся в воздухе. Подгоняю привязные ремни на самолете командира эскадрильи, пробую мотор.
— Еще час, — сказал я Васину, — и все пойдут обедать. Потом и мы спокойно поедим, а к тому времени вернется капитан Белов. Откровенно говоря, я не люблю летать на чужом самолете.
В это время на горизонте появляется множество черных точек. Они быстро растут в размерах и скоро приобретают знакомые очертания, наполняя гулом окрестности.
Смолкает щебет птиц: они поспешно улетают в лес. Настойчиво звонит полевой телефон, стоящий на земле, под правой плоскостью самолета. Однако у меня нет времени взять трубку. Запускаем моторы. Даю рукой сигнал Васину, и мы почти одновременно взлетаем в сторону, противоположную той, откуда приближается противник.
Между нами и фашистами — железнодорожная станция Курск. Наша задача прикрыть эту станцию. Включаю радио, снимаю пулеметы и пушки с предохранителя. Смотрю на своего ведомого: он находится сзади и немного ниже.
— Ближе, Васин! Еще ближе!.. Наблюдай за небом справа!.. Сверху идут пять «мессеров» — прикрытие, а впереди — множество «юнкерсов»… Атакуем бомбардировщики!..
Рассчитываю дистанцию. Скорость Ла-5 достигает более шестисот километров в час. Уже видна фашистская свастика на самолетах. Идут группами по три. Пилоты «мессеров», понимая, что мы собираемся атаковать бомбардировщики, пытаются преградить нам путь и уже издали открывают огонь из пушек. Снаряды проходят выше нас. Направляю свой «лавочкин» наперерез вражескому истребителю и, когда тот проносится мимо, делаю глубокий вираж и меняю курс. Чудовищная центробежная сила прижимает меня к сиденью, на секунду темнеет в глазах. Беру вправо, чтобы остаться лоб в лоб с первым «юнкерсом». На какое-то мгновенье поворачиваю голову: Васин идет сзади очень близко, а «мессеры» вновь собираются свалиться на нас сверху.
— Еще есть время! — кричу Васину.
Беру на прицел «юнкерс» и нажимаю на гашетки:
— Вот тебе, гад! За Катю, за Москву, за Испанию, за Чекалина!
Попадание точное. Самолет загорается, оставляя за собой шлейф черного дыма. Еще немного — и дым разрезают купола парашютов экипажа вражеского самолета. Краем глаза вижу справа белый след от очереди Васина. Он тоже попадает в цель: сбит еще один самолет!
— Так, Васин! Так! Лучше бей их с близкого расстояния, чтобы не промахнуться.
Вражеские самолеты нарушают строй. Одни из них поворачивают назад, куда попало сбрасывая бомбы; другие же продолжают идти прежним курсом — к железнодорожной станции. Мы концентрируем внимание на них. Стреляем, не прицеливаясь: противник совсем близко. В то же время стараемся избегать атак вражеских истребителей. Выходя из боевого разворота, Васин оказывается между двумя немецкими истребителями. Все трое будто зависают в воздухе. Резко поднимаю свой «лавочкин» и посылаю длинную очередь. Пилоты «мессеров» бросают свои самолеты в разные стороны. Пытаюсь нагнать немца, что ближе всех к Васину. Делаю это, не переставая стрелять. В эти мгновения кабина моего самолета наполняется необычными звуками: это со всех сторон ее прошивают вражеские пули. Пытаюсь нажать ногой на левую педаль — не подчиняется. Осмотреть кабину мешает дым. Вижу, что из ноги ниже колена течет кровь, вырван большой лоскут комбинезона. В то же время ощущаю резкую грызущую боль в правой руке. Выключаю зажигание и пытаюсь пойти на снижение, но рули не слушаются. Значит, выведено из строя все управление самолетом. Остается одно средство — парашют.
Подбитый самолет, теперь уже с неработающим мотором, теряет высоту, скользя на левое крыло. Открываю застежки и откидываю привязные ремни, беру в правую руку кольцо парашюта и, волоча перебитую ногу, делаю нечеловеческие усилия, чтобы перевалиться через борт самолета. В то же мгновение от сильного удара в грудь теряю сознание. Когда открываю глаза и смотрю вверх, бой еще продолжается. Земля приближается, и я с трудом перевожу дыхание, готовясь приземлиться на здоровую ногу. Сильный удар о землю — и я снова теряю сознание…
Лейтенант и два бойца внимательно смотрят на меня. В их глазах вижу подозрение: вероятно, они принимают меня за фашиста. «Что им сказать? По-русски говорю плохо, но молчать еще хуже…»
И тут меня неожиданно осенило: ругнуться по-русски и покрепче!
Я никогда раньше не ругался по-русски. Ругательство я произнес, может быть, не очень ясно, но оно произвело свой магический эффект.
— Так это наш! — воскликнул один из бойцов. — Посмотри документы! — сказал лейтенант, — Поищи в карманах.
Через минуту меня положили на шелк парашюта. Разжав мне зубы, один из бойцов влил мне в рот немного водки из фляжки.
Меня доставили на аэродром. На другой день комиссар полка капитан Павлов принес мне газету из Курска. На первой полосе я прочитал: «Вчера большое число фашистских самолетов пытались бомбить город Курск и его железнодорожную станцию. Наши истребители вступили в бой. Противник потерял шесть самолетов; наши потери — два самолета…»
— Васин?.. Васина тоже сбили?
— Да, его самолет упал недалеко от города. Он не смог воспользоваться парашютом.
Сердце у меня сжалось: «Бедняга Васин!.. Он был хорошим пилотом и отличным другом!..»
* * *Снова в Москве. У меня сломаны три ребра, одна пуля — в левой ноге, другая — в правой руке, перебита правая нога. В таком состоянии я поступил в Институт авиационной медицины ВВС Красной Армии. В моей палате лежали летчик-испытатель Петр Михайлович Стефановский и Коля, тоже пилот (не помню его фамилии). Состояние Коли было очень тяжелым, и почти все время сестра находилась у его кровати. За время пребывания в госпитале я основательно расширил свои познания в русском языке, общаясь с ранеными, сестрами, санитарами, врачами. Я начал распознавать некоторые тонкости современной русской речи. В первую очередь меня обучили наиболее ходовым выражениям, которые я не мог обнаружить в последующем ни в одном словаре…
