Игорь Подбельцев - Июльский ад (сборник)
К четырём часам утра все вроде бы угомонились: уже было подписано и отправлено боевое донесение о том, что армия заняла исходное положение для контрудара и готова для выполнения задачи.
Ротмистров приказал адъютанту принести холодной воды и, когда Земсков исполнил приказ, Павел Алексеевич с удовольствием сполоснул лицо и шею.
— Прекрасно! — проговорил он, вытираясь полотенцем. — Хорошо!
И тут его окликнул офицер-связист:
— Товарищ генерал, вас к телефону!
— Кто?
— Командующий фронтом.
Ротмистров взял труб/ку:
— Здравствуйте, товарищ командующий фронтом. Чем обязан столь раннему звонку?
— Скорее, столь позднему, Павел Алексеевич. А звоню я вот по какому поводу: необходимо срочно направить ваш резерв в полосу действий 69-й армии.
— Что же там случилось, товарищ командующий?
— Случилось непредвиденное: противник, введя в сражение главные силы 3-го танкового корпуса оперативной группы «Кемпф», отбросил части 81-й и 92-й гвардейских стрелковых дивизий…
— Ч-чёрт! — сорвалось у Ротмистрова.
— Вот, вот, Павел Алексеевич!.. Немцы в результате этого наступления овладели важными населёнными пунктами: Ржавец, Рындинка, Выползовка. Вы и сами должны понимать, товарищ генерал, что в случае дальнейшего продвижения подвижных частей врага на север, создастся угроза не только левому флангу, но и…
— Но и тылу моей, 5-й танковой армии, — подсказал Ротмистров.
— Вот именно: и тылу вашей армии, и, кроме этого, наверняка нарушится устойчивость всех войск левого крыл, а Воронежского фронта. Поняли меня, Павел Алексеевич?
— Так точно, товарищ командующий фронтом! — взволнованно ответил Ротмистров, положил трубку и тут же потребовал связать его с генералом Труфановым.
Услышав знакомый голос, Ротмистров прокричал:
— Я вам приказываю, товарищ генерал, — немедленно, форсированным маршем, двинуть подчинённые вам части в район прорыва противника на участке 69-й армии!
— Не расслышал, повторите! — попросил Труфанов: в трубке действительно шипело и трещало. — Повторите, где?
— На участке 69-й армии! И там совместно с её войсками вам надлежит остановить немецкие танки. И запомните, генерал Труфанов, вы должны, обязаны ни в коем случае не допустить их продвижения в северном направлении.
— Вас понял!..
… Ночь кончалась. Ночь шла на убыль. И наступал рассвет. И пока ещё не кровавый…
ПЕСНЯ ФЁДОРА ПОЛЕЖАЕВА
Фёдор Полежаев лежал на замызганной до безобразия фуфайке, раскинув широко ноги, руки он подложил под голову. Вперив взгляд в ночное июльское небо, он пристально и неутомимо разглядывал бесконечно далёкие звёзды, весело подмигивающие ему.
— Интересно, — ни к кому особо не обращаясь, проронил Фёдор, — есть ли на звёздах жизнь? Живут ли там люди или, допустим, существа, нам подобные… Интересно…
Валентин Кошляков, сидя у самого танка, думал о Фаине. Василий сказал, что она передавала ему привет. Вот Валентин и морочил себе голову — с чего бы эта… эта дерзкая и противная девчонка опять ищет его расположения? Нет, он — Валентин — человек гордый, он не унизится до того, чтобы пойти на примирение. Оскорблённые и обманутые мужские чувства всячески противились этому. Однако, сердце — распроклятое сердце, кричало о другом, о том, что он — лейтенант Кошляков, любит и очень даже любит эту взбалмошную вертихвостку по имени Фаина. И сердце лейтенанта звало, манило к обманувшей его, но всё равно желанной девушке.
Очнулся от дум Валентин по самой что ни есть простой причине: кто-то самым безапелляционным образом дёрнул сто за рукав.
— Товарищ лейтенант, вы что, спите? — вопрошал его Фёдор.
— Я? Нет, я не сплю. Тьфу, дьявол, напугал ты меня…..
— Товарищ лейтенант…
— Ась?
— Как вы думаете, есть жизнь на звёздах?
— Фёдор, ну откуда я могу это знать? — вздохнул Валентин, недовольный тем, что прервали ход его мыслей. — Тебе сподручнее в сто раз это знать.
— Мне? Почему?
— Да потому, что ты в Бога веришь. А Бог, если верить священному писанию, всё сотворил сам. Значит, он знает, где есть жизнь и цивилизация, а где — нет. Вот и спроси у него, помолись…
Фёдор на некоторое время замолчал, обидевшись на Котлякова, а затем глуховато попросил:
— Товарищ лейтенант, почитайте стишки. Свои…
— Нет, Полежаев, мне неохота.
— Тогда спойте чего-нибудь, у вас это хорошо получается.
— И петь я, Фёдор, не буду. Нет настроения.
Фёдор помолчал.
— Воля ваша, — наконец выдохнул он, — не хотите, как хотите. А у меня есть настроение, и я спою.
— Валяй, — согласился Валентин, — пой!
Фёдор слегка откашлялся и тихо запел;
Колосилась в поле рожь густая,
Шелестели усики овса.
Где-то за деревнею далёкой
Девичьи звенели голоса.
Валентин, собравшийся было снова помечтать о Фаине, передумал это делать; песня была ему совсем незнакомой, но очень уж хорошей, и он невольно стал вслушиваться в слова её и в душевную мелодию.
Не хватало Коле керосину,
Он поехал в город по бензин.
Не успел он с горочки спуститься,
Немцы показались впереди.
Подошли Василий и Владимир, осторожно и тихо присели около брата. А Фёдор продолжал песню.
Керосин они в руках держали,
Молодое тело облили.
Тело молодое догорало,
А потом документы нашли.
Ждала не дождалася девчонка
Колю из соседнего села.
Полоса несжатая стояла
Тракториста Колю всё ждала.
Колосилась в поле рожь густая,
Осыпались усики овса.
Где-то за деревнею далёкой
Девичьи умолкли голоса.
Фёдор не успел закончить последнюю строку, как его прервал чей-то голос:
— Вы почему это поёте в такое время?
Все обернулись на голос. Луна высветила бледное лицо Никанора Зенина.
— Я спрашиваю: почему вы поёте?
Полежаев вскочил, вытянулся в струну:
— Виноват, товарищ капитан! — неловко отчеканил он.
— А в чём, собственно, дело, капитан? — недоумевающе спросил Валентин.
— А в том, товарищ лейтенант, что петь сейчас нельзя. Тишина вон какая стоит, немцы рядом. Прислушаются — и враз накроют. И не одного певца, а… Короче, соблюдайте тишину.
Валентин хотел было ответить Никанору резкое, злое, по Владимир удержал его.
— Не надо, братуха, пусть он себя почувствует небольшим начальником, — сказал он. — Зенин у нас — ка-пи-та-ан!
Зенин зло сплюнул на ядовитое, замечание Владимира и зашагал прочь. А. Владимир улыбнулся;
— Пусть топает Никанорка и не лезет в дела нашего боевого экипажа… Да, я тут письмо написал…
— Маме? — перебил его Валентин.
— Не-ет! — замялся Владимир. — Леночке Спасаевой я написал…
— А маме? — наивно спросил Валентин.
Владимир густо покраснел, но, спасибо, была ночь и никто не увидел эту его краску смущения. А Василий сказал:
— Маме обязательно надо написать. И это мы сделаем утром, а то сейчас темень…
— Конечно! — обрадованно подхватили братья. — Непременно напишем!.. — А Валентин к Полежаеву повернулся: — А ты, Фёдор, домой писать будешь или как?
Фёдор вздохнул:
— Наверное, «или как». Чего ж мне писать, когда мой хутор в десяти километрах от Прохоровки находится!.. Я, наверное, домой заеду. Прямо на танке.
И он тихо засмеялся.
— А вы, товарищи лейтенанты, вместе со мной ко мне в гости поедете?
— Ха, прекрасный вопрос! Что ж нам, выходить из танка придётся? — усмехнулся Василий. — Шустрый ты, мужичок полежаевский, но нас не обшустришь. В гости все вместе поедем, только вот фрицам здесь жару зададим — и поедем!
— То-то же! — засмеялся Фёдор. — Я часом подумал, побрезгуете, откажетесь. А вы, оказывается, люди негордые.
МАНШТЕЙН ДУМАЕТ
Генерал-фельдмаршал Манштейн, возглавляющий группу армий «Юг», заметно нервничал. Он снова и снова вглядывался в донесения и рапорты, доставленные ему в последние дни, сурово хмурил брови и все данные из этих самых донесений и рапортов сопоставлял с аккуратно вычерченной оперативной картой.
Особенно его тревожило положение 4-й танковой армии, которая ещё утром-5 июля — перешла в наступление из района севернее Белгорода. Генерал-полковнику Готу, который командовал этой армией, было приказано нанести главный удар на Обоянь и Курск. И он уверенно движется вперёд, если судить по его донесениям. Но старый вояка Манштейн как бы подспудно чувствует, что, видимо, не совсем уверен в своих силах прославленный Гот. А вот почему такая мысль закрадывается в голову генерал-фельдмаршалу, он и сам сказать не может,
