Артур Черный - Комендантский патруль
Разведка сегодня на удивление коротка. Наш маршрут пролегает только от Минутки до РОВДа.
Надеясь избежать развод, я смело шагаю в раскрытые ворота отдела и сталкиваюсь нос к носу сразу с обоими своими начальниками, Тамерланом и Тайдом. Прищурившись и выпятив барабан своего живота, Тайд злорадно шипит:
— А, это ты, змей?! Нашел фугасы?
Ничем не выразив всей случившейся катастрофы, я бодро докладываю:
— Да нет, товарищ полковник, не было.
— Ну, ну!.. Ты, говорят, после разведки на развод не ходишь, спишь целый день?
— Врут, товарищ полковник, я после обеда уже не сплю!
Тайд за что-то меня любит, где-то даже уважает и порой закрывает на мои проделки глаза. Суровым голосом, но со смеющимися глазами, он отправляет меня с плаца, обещая выговор, если не появлюсь на утреннем построении.
После развода, оказавшегося скучным и пустым, я пробираюсь в кубрик, где штопаю начавший разваливаться камуфляж. Сквозняк, как больное, раненое животное, сидит в углу на кровати и держится за сердце. Вчера он получил очередной смертельный заряд спиртного, был при смерти целую ночь и до утра звал на помощь свою жену. Сквозняк покрыт испариной, бел и страшен. Он просит меня подежурить за него в СОГ до вечера. Высунувшийся из-под простыни Опер молча показывает на больного пальцем и, вытащив изо рта язык, начинает громко дышать, затем хрипит, переворачивается на спину и бьется в конвульсиях. Сквозняк запускает в злодея какой-то маленькой книжкой. Опер пророчествует со второго яруса:
— И аз воздаст за грехи его!..
Я соглашаюсь подменить Сквозняка, выдергиваю из камуфляжа иглу, бросаю ее в жестяную баночку и ложусь спать.
Наш дом — осажденная крепость. Со всех сторон ее полыхают походные костры готовящегося к штурму противника, заряжаются пушки и чистятся для скорого боя штыки, последние мгновения перед боем, в ожидании новой жертвы, алеют победные вражьи штандарты, выстраиваются в линию, налитые злобой и воодушевленные скорой расправой с нами, полки… Только нам одним не видно этого. Наши часовые спят или давно ушли со сторожевых башен, наши движения беспечны, а мозг ленив, оружие наше валяется по углам нечищеное и непристрелянное, ворота открыты настежь, внутри крепости процветают пьянство и склоки, трусость и низость душ… Но тем не менее она стоит. Непонятно как, но стоит. И, как говорит старый чеченец Лом: «Нам бы патронов побольше, да начальства поменьше, мы бы и всю жизнь простояли!»
На вечернем разводе Тайд на целую неделю объявляет осадное положение. В город в очередной раз входят боевики. Куда, когда и сколько — военная тайна. Ждут целую колонну бандитов, замаскированную под армейское подразделение. Чтобы не перепутать нас с врагом, Тайд запрещает надевать камуфляжи.
Между прочим, бандиты давно поняли и уже приняли на вооружение эту тактику. Теперь они маскируются именно под сотрудников милиции, так безопасней и, безусловно, выгодно; там, где не всегда пропустят военного, почти всегда включат зеленый свет милиционеру, будь он даже простым рядовым чеченской милиции.
С 08.00 завтрашнего утра город закрывают. Через блокпосты будут проходить только те, кто имеет грозненскую прописку.
Среди местных жителей ходит такой анекдот:
«Пастух спустился с гор за солью. На пути в Грозный стоит блокпост. Пастух подходит к блоку, его встречают бородатые боевики с оружием, спрашивают:
— Ты кто? Куда идешь?
— Я пастух. За солью в город иду. А вы кто?
— А мы боевики. Слух прошел, что в город должны боевики войти. Вот мы и вышли из города посмотреть, кто там войти собирается».
4 июля 2004 года. Воскресенье
В ознаменование доброго начала новых суток, ровно в 00.00 часов, меня и еще троих пэпээсников всовывают в ночной наряд на 26-й блокпост.
На Минутку выставлена группа из двадцати пяти наших сотрудников плюс комендантский БТР. Впервые в этом году в Грозном введен комендантский час.
Один из ретивых водителей, каких здесь пруд пруди, не останавливаясь на окрик, пытается на Минутке проскочить мимо патруля. Шустрый пулеметчик из солдат комендатуры, заранее проинструктированный командиром и спрятанный от площади дальше по дороге, простреливает на машине сразу два колеса. Подбитая «девятка» катится еще несколько метров на расплывшихся, как блины, шинах и замирает у обочины.
На 26-м блокпосту непривычно сухо. Последние горячие дни вытянули из его нутра запах плесени, свели зеленую ее сырость и наполнили блок горячим, не остывающим воздухом. Жара бурлит между глыб теплого бетона, мешает дышать и затягивает в сон.
На пост приходят два красноярских омоновца, они рассказывают о том, что местные жители покидают Грозный. Сегодня через 30-й блокпост прошли несколько десятков нагруженных вещами машин, все говорят о том, что боевики уже в городе. Наши пэпээсники перетолковывают появившиеся в эти дни слухи о том, что в Грозный на два-три дня войдет сам Басаев и что не сегодня завтра начнется светопреставление…
Пэпээсники уходят спать в машину. Я забираюсь на «кукушку».
Ночной город живет собственной жизнью. Вереща над нашими головами в неразличимой тьме, проходят две вертушки. Со стороны Старых Промыслов раздаются одиночные автоматные выстрелы, где-то со скрежетом ухает разрыв снаряда, доносится свист взлетающих над заставами «сигналок»… Проснувшись от дневного затишья, в огрызающуюся неспокойную ночь всовываются жерла пушек Пыльного. От артиллерийских ударов вздрагивают монолиты блока, потрескивает сыплющийся в щели песок.
С первыми лучами восхода мы, ночной наряд, уносим ноги в отдел.
В обед Рэгс объявляет построение, и всех, кто имел несчастье выйти на плац, расталкивает на Минутку, 26-й блок и по разным перекресткам.
Около двадцати человек наряда, мы весь день бесцельно просиживаем перед 26-м постом.
С наступлением вечера на блоке остается только его суточный наряд, мы же покидаем негостеприимные каменные стены.
Я набираю из цистерны ведро теплой, нагревшейся за день воды, полоскаюсь в нем за зданием общаги, стираю майку с носками и иду ужинать. Вот вся беда только в том, что самого ужина еще нет, его только предстоит сварить. Сквозняк с Опером уходят в кафе, а я трясу в углу пустой бумажный мешок из-под макарон, пытаясь набрать хотя бы кружку. Но отдается оттуда только эхо. Бросив на плечо автомат, я бегу догонять товарищей.
Наш отдел вновь на казарменном положении. С чем это связано, точно никому не известно. Кто-то говорит о том, что боевики спустились с гор и стоят лагерями на подступах к городу, кто-то, наоборот, что те вообще уходят из Чечни в Ирак, где им предстоят схватки с американскими солдатами.
Вот уж в чем в чем, а в последнем многие из нас с удовольствием бы поучаствовали под одним знаменем с боевиками. Я бы даже бесплатно.
5 июля 2004 года. Понедельник
Добрый старый Рэгс, безучастный к нашим судьбам, отправляет с самого утра каждого участкового на свой участок с задачей разведать местонахождение боевиков, пересчитать их и по возможности если не взять «языка», то, на худой конец, хотя бы всех перебить. Одновременно с этим он грозно предупреждает, чтобы никто далеко не расходился, так как «построение может быть объявлено в любую минуту, и те, кто на нем будет отсутствовать, получат по строгому выговору». Рэгса хватает за пятки смертельный страх при одной мысли о том, что в какой-то момент он останется в отделе один.
Обрадованные таким поворотом дела, что ничего не надо делать и никуда не надо идти, контрактники расползаются пролеживать свои продавленные кровати. Примолкшие и недовольные чеченцы, собиравшиеся на день домой поесть и помыться, хмуро толкаются во дворе, а потом исчезают в неизвестном направлении.
Построение, которое должно было начаться в любую минуту, разбудило меня только в обед. Пересчитав нас по головам и недосчитавшись каждого второго, Рэгс трясет перед строем какой-то мятой бумажкой и кричит:
— Я вас научу в дисциплине находиться! Вот — это рапорт, — тыкает пальцем в свой листок, — на тех, кто не хочет работать! Кто не любит работу и не хочет выиграть войну! Такой же рапорт будет и на вас!..
Мы как можем врем за своих пропавших товарищей: мол, те работают в поте лица, боевиков ищут, себя не берегут…
С построения Рэгс отправляет нас осуществлять прием граждан на своих участках. Это в городе, где, судя по очередному накалу страстей, со дня на день ждут вторжения.
Я, Толстый Бармалей и Нефтяник, в «газельке» последнего, сидим у пустого здания ПУ-4. Нефтяник, пришедший в отдел неделю назад и поставленный на нашу зону взамен сгинувшего в мае, но уже воскресшего в июне Неуловимого, рассказывает о своем житье-бытье до службы здесь. Он приходится каким-то родственником Рэгсу, раньше, где только не работал, лишь бы не работать. Нефтяник постоянно смеется и совершает тысячу мелких ненужных движений. Бармалей, не пропускающий ни одного случая подковырнуть, спрашивает:
