Михаил Ильин - Ради жизни на земле-86 (сборник)
— Теперь уже все ясно, — говорил он. — Через неделю-другую состоится решение правительства. Танк будет принят в серийное производство. А тебе надо лечиться.
— Сейчас не до этого. Сказать тебе, какая у меня появилась идея? Так и быть, слушай: двигатель расположить не вдоль оси, а поперек танка. Это позволит укоротить машину, а значит, при том же весе усилить ее броню. Я уже подсчитал — все получается, лобовая броня может быть почти сто миллиметров!
— Это дело будущего, а сейчас тебе надо в больницу…
— Не могу, не имею привычки бросать товарищей на полдороге.
— Так что — тебя приказом обязать? Или и приказу не подчинишься?
— Не подчинюсь, — засмеялся Михаил Ильич.
И снова снежная дорога в холодном, тряском танке. Снова главный конструктор у приборов, за рычагами машины, наблюдает, делает пометки. А он уже очень и очень болен…
Тех, кто встречал испытателей, поразил вид Михаила Ильича — лицо красное, словно горит, серые глаза лихорадочно блестят, он часто надрывно кашляет…
Но силы еще были. Он поехал не домой, а на завод и целиком отдался работе.
Глава девятая. Звездный час
В начале мая на завод доставили необычный объект — купленный у Германии основной танк вермахта T-III. Трудно сказать, чем руководствовался Гитлер, разрешая эту продажу. Двигало им, вероятно, изощренное коварство — продемонстрировать несуществующее доверие к пакту о ненападении, когда по его указанию в тиши кабинетов генштаба уже разрабатывался разбойничий план «Барбаросса». И еще, может быть, чванливая и наглая уверенность, что такой танк, как немецкий T-III, русские сделать не в состоянии, даже имея образец. И уж во всяком случае — не успеют в тот срок, который еще оставался до задуманного им вероломного нападения. T-III подали на завод ночью на отдельной железнодорожной платформе и после разгрузки установили в особом боксе, доступ в который был строго ограничен. Пропуск в этот бокс по каким-то причинам не выдали даже одному из конструкторов СКВ. Михаил Ильич, узнав об этом, лично поручился за молодого сотрудника, и недоразумение было улажено.
* * *Конструкторы осматривали T-III всей группой. Вскоре выяснилось, что смотреть, собственно, нечего. Аршинов, увидев корпус, пожал плечами — до наклона броневых листов немецкие конструкторы не додумались. Основной лобовой лист поставлен почти вертикально, подбашенная коробка — прямоугольной формы! Михаил (уж не демонстративно ли?) повернулся и ушел из бокса.
У других конструкторов понятное любопытство по мере осмотра сменялось разочарованием и даже недоумением. Михаил Ильич попросил смотреть внимательнее — может быть, какие-то детали все-таки представляют интерес. Сам он, несмотря на плохое самочувствие (мучил кашель, знобило), влез в танк, сел на место механика-водителя. Вместе с Метелиным они осмотрели трансмиссию. Компоновка принципиально иная — коробка передач и бортовые фрикционы — впереди, перед механиком-водителем, ведущие колеса — передние. А двигатель — в корме танка, от него к трансмиссии по днищу машины в особом кожухе идет карданный вал. Все по схеме автомобиля, только наоборот. На Т-34 и двигатель и трансмиссия в корме танка, ведущие колеса — задние. Конечно, это рациональнее — основные агрегаты расположены компактно, нет слабого звена — длинного карданного вала. Да и ведущие колеса сзади менее уязвимы.
Но главное, конечно, не в этом. Броня у T-III — 30 миллиметров, а пушка калибром 37 миллиметров. Такая пушка безопасна для брони Т-34 со всех дистанций.
А 76-миллиметровое орудие тридцатьчетверки способно в любом месте пробить броню немецкого танка даже с предельной дистанции прицельного огня. Решающее преимущество! А вот скорость у танков на удивление совпала — до 55 километров в час. Но гусеницы у немецкого танка узкие, мощность двигателя невелика; в сущности, он сможет двигаться лишь по хорошим дорогам. А тридцатьчетверка с ее широкими гусеницами и мощным В-2 — вездеход, не остановят ее ни распутица, ни снежные заносы…
Полное превосходство по всем основным показателям! А ведь его могло бы и не быть. А-20 — не лучше T-III, даже слабее (броня всего 20 миллиметров). Даже Т-32 не имел еще решающего преимущества. Михаил Ильич невольно подумал о том, как он чувствовал бы себя сейчас, если б остановился на А-20. Не лучше Болховитина. Значит, правильно он вступил в борьбу за Т-34, оправданно его неуклонное стремление вперед. Логика тут простая. Никто точно не скажет, что не по планам, а на деле потребует от нас будущая война. Значит, надо иметь задел перспективных конструкций, и не только, конечно, по танкам. Противник будет усиливать вооружение, стремясь достичь превосходства, а у нас на это уже готов ответ. Работать с дальним прицелом, с опережением времени. Не останавливаться ни на шаг, сразу же приступить к проекту нового танка с еще более мощной броней и вооружением. Конструктор, как хороший шахматист, должен рассчитывать на несколько ходов вперед…
Метелин озабоченно рассматривал рычаг кулисы, его заинтересовала блокировка включения передач.
— Ну как, Саша, что ты скажешь об этой машине? — спросил Михаил Ильич.
— Неплохо, по-немецки аккуратно сделано, — хмуро отозвался Метелин. — Да и вообще… Если б не Т-34… Наши Т-26 и БТ…
— И А-20 тоже. Хороши бы мы были, если б возились сейчас с А-20, как кое-кто требовал. И не было бы у нас за плечами тридцатьчетверки. Я бы никогда себе этого не простил.
— Теперь ни одна собака не вякнет против Т-34.
— Да, теперь пусть у немцев голова болит. И вот что любопытно. Они сделали скоростной танк, рассчитанный на хорошие европейские дороги. Бронирование противоосколочное, вооружение — скорострельная пушка и три пулемета, способные на близкой дистанции создать ошеломляющий огонь. Расчет — деморализовать, рассеять противника. В Западной Европе это, может быть, и пройдет. А у нас — нет, в наших условиях такой танк застрянет в снегах и болотах. Не говоря уже о том, что ему придется иметь дело с Т-34 и КВ.
— Возможно, у них есть и другие образцы, поновее. А этот подсунули нам как подсадную утку. Пусть, мол, успокоятся.
— Не исключено и это. Борьба есть борьба. А значит, уже сейчас мы должны думать о новой машине, которая последует за Т-34.
— Вам надо отдохнуть и подлечиться, Михаил Ильич. Кашляете вы нехорошо.
— Пройдет…
Кошкин махнул рукой и нарочито бодрым тоном сказал:
— Ну я, пожалуй, пойду. А ты, Саша, если хочешь, покопайся тут еще, поищи в этом дерьме жемчужные зерна.
У выхода из бокса его нагнал взволнованный техник из военной приемки Моритько.
— Михаил Ильич, вы видели буксирный крюк? У них он маленький, аккуратный и с защелкой, а наш…
— Что наш?
— Очень уж массивный и защелки нет. Трос может сорваться и…
— Скажите об этом Метелину. Он как раз ищет жемчужные зерна.
«Может быть, хоть крюк пригодится, — подумал устало Михаил Ильич. — С паршивой овцы хоть шерсти клок…»
* * *Вскоре его вызвали в Москву — правительство должно было рассматривать вопрос о Т-34. Вечером, перед концом рабочего дня, Михаил Ильич собрал свою маленькую группу. И вот они сидят перед ним в той же тесной комнатке — четырнадцать парней, молодых, не постаревших, но повзрослевших; теперь это уже не безвестные ребята, а вошедшие в историю конструкторы, создавшие танк, который поступит на вооружение, будет изучаться в войсках, проходить на парадах по Красной площади, участвовать в учениях, а потом завоюет себе славу и в боях.
— Друзья, — взволнованно сказал Михаил Ильич. — Вы сделали великое дело, которое по заслугам будет оценено Красной Армией и народом. На днях наш Т-34 будет принят на вооружение. Меня вызывают в Москву. Я знаю, что каждый из вас хотел бы присутствовать при этом историческом событии. Более того, каждый из вас имеет на это право. И выполнил бы предстоящую задачу не хуже меня. К тому же я болен, неважно себя чувствую. Но я не могу не поехать в Москву. Прошу извинить, но я просто не могу отказать себе в этом. Как и вы, я много сил отдал созданию тридцатьчетверки. Скажу откровенно — это лучшее, что мне удалось сделать в жизни. Говорят, в жизни каждого человека бывает звездный час. Может быть, это и есть мой звездный час. А у каждого из вас он, надеюсь, еще впереди.
По лицам конструкторов было видно — никому из них и в голову не приходило, что в Москву, в Кремль, может поехать кто-то из них, а не главный конструктор. И все-таки Михаил Ильич считал, что поступил правильно, объяснив, почему он, будучи больным, едет в Москву: не из недоверия к коллективу или пустого тщеславия, а по велению сердца.
В эту последнюю свою поездку в Москву он мог бы чувствовать себя по-настоящему счастливым. Сбылось наконец то, о чем мечталось, можно было порадоваться победе в изнурительной борьбе, «миг вожделенный настал…». Однако те, кто встречался с ним в Москве в эти дни, видели, что даже обычное внешнее спокойствие Михаила Ильича изменило ему. Он выглядел встревоженным, временами мрачным, глубокие серые глаза смотрели с затаенной грустью.
