Иван Черных - Ночные бомбардировщики
— Вам что, жить надоело? — решил приструнить их Золотарев.
— Не боись, авиация, — усмехнулся капитан. — Нам не впервые по крышам лазить. Фрицам сейчас не до нас...
Их разговор прервал вызов по радио:
— «Галерка», я «Харлы», как меня слышите?
«Харлы» — позывной командного пункта корпуса.
Этот же позывной, вспомнилось Семену, был перед войной на летно-тактических учениях. Тогда экипажи готовились к полетам, как на большой праздник. Теперь тоже в полках настроение приподнятое, все чувствуют близкий конец войны...
— «Галерка» хорошо вас слышит, — ответил радист.
— Готовьтесь к приему гостей. Через полчаса. Укажите столики.
— Вас поняли...
Разговор по радио словно послужил сигналом для артподготовки. С обеих сторон ударили орудия, минометы, пулеметы. Над головами корректировщиков засвистели снаряды. Столбы огня и дыма взметнулись совсем рядом. В нос ударил запах тротила.
Артиллеристы примостились на уголке крыши и стали давать команды своим батареям. Близкий грохот разрывов, вой снарядов и стрекот пулеметов заглушали команды. Семен, чтобы лучше видеть, куда будут падать снаряды, подполз к трубе и махнул своему радисту. Как ни осторожны они были, а их, видно, засекли: один снаряд [121] разорвался чуть пониже крыши, второй перелетел ее. Штурман и сержант невольно прижались к трубе.
— Что, авиация, на земле страшнее, чем на небе? — крикнул, улыбаясь, капитан-артиллерист. Семен хотел ему ответить, но не успел: там, на углу, где только что стоял
капитан, взметнулся огненный клубок, и ни капитана, ни его помощника не стало. Семен почувствовал, как на голове стянуло кожу и по лицу скатились холодные капли. И впрямь, здесь, на земле, а вернее на крыше, страшнее чем в небе...
Крепость уже клокотала, как вулкан. Наша артиллерия ударила так плотно и часто, что некоторые огневые точки врага сразу замолчали. Пошла и авиация.
— «Галерка», гости на подходе, укажите квадрат, — более конкретно запросил КП.
Золотарев окинул взглядом крепость. Солнце еще не взошло, и огненные смерчи ярко
озаряли каменные стены с черными проемами окон, откуда велась стрельба из пулеметов, автоматов и даже из легких пушек. Наиболее интенсивно враг оборонял западную окраину. И Семен передал:
— «Харлы», я «Галерка», ваша цель квадрат номер шесть. Квадрат номер шесть.
— Поняли, «Галерка».
И вот вскоре они появились над городом-крепостью. Шли клиньями по девять самолетов, строй за строем, крыло к крылу, как на параде. Семен, забыв об опасности, с восторгом смотрел на своих боевых товарищей. Красиво шли, грозно и бесстрашно. Зенитки открыли огонь, но строй не дрогнул, все также величественно приближался к городу.
Навстречу им с вышины мелькнули истребители. Семен нажал кнопку микрофона, чтобы предупредить друзей об опасности, как увидел несущихся наперерез «мессершмиттам» наших стремительных «Яковлевых». Небо распороли трассы, и вот уже чистую предутреннюю синеву вдоль и поперек измазали черные дымные полосы.
На высоте кипел бой, а ниже истребителей волна за волной шли бомбардировщики, штурмовики, земля клокотала, содрогалась, стонала, клубы дыма, гари и пыли поднимались ввысь, застилали небо, и взошедшее солнце не в силах было пробиться сквозь эту мглу.
Вражеский огонь заметно ослабевал, сужался и откатывался [122] к центру города, наши танки и пехота всюду виднелись на улицах.
Поздно вечером вернулся Семен в штаб корпуса и, доложив о выполнении задания, в первом же попавшемся домике, где обосновались летчики его родного полка, лег спать.
9 апреля «неприступный» форпост гитлеровцев Кенигсберг пал. Но до победы был еще целый месяц. Тридцать дней и ночей непрерывных жестоких боев на земле и в небе. Фашистские войска, отступая к последней своей цитадели и боясь мести советских воинов за прошлые злодейства, дрались с отчаянием обреченных. Но ничто уже не могло остановить советских воинов.
10 апреля Семен Золотарев на своем самолете в составе большой группы бомбардировщиков наносит бомбовый удар по Штеттину, 12 — по Штральзунду, 13 — по Эберсвальде, а с 16 апреля по 24 — по Берлину. 25 апреля Золотарев в составе дивизии вылетел в Пиллау, чтобы оттуда нанести бомбовый удар по прижатым к Балтийскому морю фашистским группировкам. Но удара уже не потребовалось; гитлеровцы начали сдаваться.
...Ранним утром 9 мая Семена разбудили непонятные возгласы и стрельба за окном. Он никак не мог разобрать явь это или сон, а вылезать в холодное полуразрушенное
помещение из-под меховой куртки никак не хотелось. И лишь когда хлопнула дверь, он поднял голову. В помещение вбежал дежурный и громовым голосом крикнул:
— Ура, товарищи! Победа!..
Победа! Почти четыре года советские люди, и не только советские — большинство людей планеты, — ждали этого дня. Сколько отдано жизней, сколько потеряно соотечественников, друзей, родных. Семен тоже не надеялся, что останется жив. Нет, ему, как и сотням его однополчан еще не верилось в это...
Победа! Мир!.. Неужто не будут больше за ним гоняться вражеские истребители, стрелять в него зенитки, пулеметы?
Он торопливо одевался. В комнату ввалилось уже более десятка боевых друзей. Они обнимали друг друга, целовались; у многих из них текли слезы. И Семен чувствовал, как соленая капля, скатившись со щеки, попала ему в уголки губ.
Он знал себя, знал, что не сентиментален — не плакал даже тогда, когда тяжело ранило командира экипажа и [123] друга Ваню Серебряникова, а потом в одном из воздушных боев «мессершмитты» расстреляли его подбитый бомбардировщик, и он рухнул вниз. Семен до земли провожал взглядом горящий самолет и видел, что никто из него не выпрыгнул. Сдержал он слезы и тогда, когда узнал о гибели братьев. И много было всяких случаев, когда сердце обливалось кровью, но Семен крепился, не плакал. А теперь... Теперь можно расслабиться, не сдерживать слез — ведь это слезы радости.
Победа! Победа!..
Марксине наверное и во сне не снится, что они скоро встретятся. Милая, чудесная!..
26
В Москву он приехал уже летом, солнечным июньским днем. Марксина жила с подругой у немолодой женщины, строгой и не очень-то доверчивой. Девушек дома не было, и женщина, внимательно осмотрев высокого летчика со Звездой Героя Советского Союза, полюбопытствовала:
— А кто же она вам будет, наша Марксиночка?
Семен смутился. Вопрос был так категоричен, что ответь он: «просто знакомы», женщина может закрыть перед ним дверь. И он ответил с улыбкой:
— Вот этот вопрос я и приехал выяснить из Германии.
— Вы — Семен Золотарев? — Потеплело лицо женщины.
— Да, — кивнул он, чувствуя, как волну сомнения л недоверия сменяет волна надежды и радости — Марксина рассказывала о нем даже хозяйке! Это кое-что значит.
Женщина пригласила его в комнату.
— Вы, наверное, устали с дороги. Девушки из Университета вернутся часа через два, не раньше; я приготовлю вам постель и вы отдохнете.
— Нет, нет, — остановил хозяйку Семен. — Я хорошо отдохнул в самолете — впервые летел за пассажира. Вы занимайтесь своим делом, а я поброжу по Москве. Зайду к вам, — он посмотрел на часы, — ровно в семнадцать.
— К пяти вечера девушки обязательно будут дола, — заверила его женщина.
Он не знал Москву — дважды бывал до войны в столице по несколько часов и дальше Красной площади не [124] ходил, — потому пошел пешком до метро, хотя до него было километра полтора, разглядывая многоэтажные дома, чистые улицы, ухоженные зеленые скверы. Ходили слухи, что немцы сильно бомбили Москву, но ни единого следа бомбежки Семен не увидел. Значит, наши летчики хорошо защищали свою столицу. А вот Берлину, этому логову, где замышлялись зверские планы, досталось по всем статьям, справедливой оказалась пословица: кто сеет ветер, пожинает бурю...
Потом он поехал на Красную площадь. Она показалась ему особенно красивой, величественной и незыблемой: брусчатка сталью отливала в солнечных лучах, кремлевская стена с зубчатым верхом неприступно заслоняла собой взметнувшиеся ввысь башни с рубиновыми звездами. И небо в этот день было чистое, ярко-голубое, с редкими белоснежными облачками, подчеркивающими ослепительную голубизну: будто и природа радовалась вместе с людьми и обеспечивала им проведение через два дня Парада Победы.
На квартиру к Марксине Семен вернулся, как и рассчитал, через три часа. Девушки действительно были уже дома и приготовились к встрече с ним — обе принаряженные, сосредоточенно-взволнованные.
Марксина стояла будто окаменевшая, чуть подавшись вперед, смущенно улыбаясь. Подруга и хозяйка стояли чуть в стороне, с интересом наблюдая за ними.
Семену так хотелось обнять подругу, сказать ей самые хорошие слова... Но он лишь протянул руку, сказал просто:
