Павел Яковенко - Снайпер
— Вот, Муса, и твоя первая рыба. Дальше — сам. Один раз попробуешь, а потом за уши не оттащишь.
— Ага, из-за ваших комаров и мошек я и так уже весь в укусах. Вот расскажу тебе дело, и давай убираться отсюда, а не то они меня живьем скушают.
Арсан засмеялся, просто захохотал; но очень быстро успокоился, закурил и вновь уселся рядом с братом.
— Пленных мы потом меняли, продавали, обменивали и дарили. Таким образом, остались у нас к концу месяца двое. Толку с них не было никакого, а нам как раз предстоял переход к Грозному — планировали штурм. Ну ты, наверное, слышал о нашей великой победе?
Арсан молча кивнул.
— Так вот, остались двое. А два наших спеца — Япо и Герман — заспорили, что смогут разрубить человека одним ударом с помощью катаны. И заспорили серьезно, почти поругались. И решили доказать друг другу, кто из них прав. Кровь бросилась им в голову: они выволокли пленных и поставили одного из них на колени. Япо взял меч и одним ударом развалил его на две половинки. Герман сказал, что сделает тоже самое. Он приказал другому русскому встать на колени. А тот зарыдал, обгадился, и сказал, что расскажет командиру одну важную вещь, если ему сохранят жизнь. Это случайно услышал Магомед — заместитель командира. Он оттащил Германа от русского, забрал его, и отвел к начальнику.
— И что же рассказал этот русский?
— Он рассказал историю о винтовке. Какой-то кафир забрал крутую винтовку у одного из арабов, под Бамутом.
— Как забрал? Убил что ли?
— Нет, убило араба артиллерийским огнем, но он был один, на снайперской позиции. А кафир нашел его тело и забрал винтовку. Мы проверили эти данные, запрашивали самого Хаттаба, и он подтвердил, что и вправду потерял одного из своих друзей под Бамутом. Снайпера, с тульской винтовкой. На ней был знак, сделанный рукой его друга, и если винтовку вернут Хаттабу, то он заплатит хорошие деньги.
— И что?
— А то, что этот пленный кафир, а звали его, я вспомнил, Боря, знает этого парня, и живет он в Новопетровске, то есть здесь. А зовут его Александр Куценко. Мне надо найти этого кафира, и забрать винтовку — понял?
Арсан бросил окурок в воду:
— Понял. А что стало с Борей?
— С Борей? Мы предложили ему принять ислам. Думали, что он пригодится, поедет с нами сюда, и поможет достать этого Куценко. Но…
— Что но?
— Но он отказался. Странный парень, как и все русские. Предал друга, но отказался принимать ислам. Мы отдали его Герману, и он всем доказал, что тоже может одним ударом катаны разрубить человека пополам. Кстати, у меня есть его крестик. Я их коллекционирую — у меня в камуфляже, в нагрудном кармане, их уже четырнадцать штук!
— Молодец, брат! Здорово!
Арсан с гордостью смотрел на брата, и немного завидовал ему в душе. Поэтому он не слишком долго размышлял, а сразу ответил:
— Конечно я помогу тебе. Мы этого Куценко на куски порежем, Муса. Какой у нас есть на это срок?
— Не торопись. Главное, чтобы все сделать четко, красиво. Не торопись, но приступать надо немедленно.
Глава 26
Воскресное утро началось с нетерпеливого, отчаянного стука в окно. Саша спал ближе всех к нему, поэтому он первым вскочил, подбежал к оконному стеклу и увидел бледную как смерть, запыхавшуюся и растрепанную тетку Валю. Он что-то хотела сказать, но задохнулась и схватилась рукой за горло. Саша как был неодетым, так и побежал отпереть хатные двери, чтобы впустить тетку, и понять, что же все-таки случилось.
Она уже стояла у дверей, и как только они распахнулись, бросилась Саше на грудь и зарыдала:
— Саша-а! Саша-а!!
У него стало холодно и неуютно внизу живота, ноги сделались ватными, а виски сжала боль: так бывало всегда, когда он предчувствовал что-то очень страшное и непоправимое.
— Тетя Валя! Да что случилось-то!?
— Саша-а! Бабу Настю убили-и!!
Это услышали и перепуганные отец с матерью, успевшие добежать до дверей. У отца сразу стало злое и серьезное лицо — так случалось с ним всякий раз, когда вставала такая задача, с которой справиться он был не в состоянии. Мама охнула, и тихо заплакала; баба Настя была ее матерью.
Саша все понял, но осознание непоправимого факта еще не вошло в него полностью, поэтому он, как бы даже наблюдая себя со стороны, молча затащил тетку в дом, провел на кухню, посадил на табурет, и только после этого заорал:
— Рассказывай, хватит рыдать! Сначала расскажи!
Скорее всего, тетка опешила, потому на мгновение успокоилась, пришла в разум, и выговорила:
— Бабе Насте проломили голову.
На кухню зашел отец, мама так и осталась сидеть в коридоре на сундуке; теперь она плакала громко, со всхлипами. Общая картина в доме напоминала кошмар.
Саша принялся терпеливо расспрашивать тетю Валю о происшедшем, и из ее сбивчивого рассказа понял следующее.
Сегодня утром баба Настя не пришла на утреннюю службу в церковь. Так как прихожанкой она была очень активной, а тетя Валя ей в этом не уступала, то тетке стало интересно, почему же она не пришла — может быть, заболела, или случилось что похуже? Но, по идее, матери было всего шестьдесят шесть, сердце здоровое; слегка подводили ноги, но не настолько, чтобы это могло помешать ходить в церковь. А вот проживала она одна, в своем небольшом аккуратном домике, и мало ли что могло в наше время случиться.
Так вот и случилось.
Тетка Валя даже не смогла достоять до конца службы, а потихоньку выскользнула из церкви, и заспешила к матери; благо, что жила она совсем недалеко.
Когда она подошла ко двору, то калитка была закрыта изнутри на задвижку. Открыть ее снаружи не представлялось никакой возможности. Тетка Валя долго стучала в дверь, но, не дождавшись никакого ответа, отправилась к соседям, у которых с матерью был внутренний ход.
Соседи, к счастью, уже проснулись, и без разговоров пропустили ее через свой двор, причем тетка Нина сказала тетке Вале, что вчера вечером почему-то соседки не видела. Это так напугало тетку Валю, что она уже с колотящимся сердцем рванула во двор, забежала на крыльцо, и дернула ручку двери. Дверь открылась, тетка Валя прошла коридорчик, распахнула дверь в жилые комнаты, и осела на пол. Ее мама лежала на полу, рядом валялась тяжелая дубовая табуретка, сделанная покойным дедом, а по всем комнатам явственно наблюдались следы стремительного и варварского обыска. Цепляясь за стенки, тетка Валя пробралась к комоду, выдвинула внутренний ящик, и убедилась, что пропала мамина пенсия, обручальное кольцо, и отцовские боевые награды.
Вывод был простой и ужасный: маму ограбили и убили.
Тетка Валя выскочила из дома, и не видя дороги из-за слез, сразу кинулась к ним.
— Так, — сказал отец, — я иду туда. А ты, Саша, вызывай милицию.
Отец быстро оделся и ушел. А Саша сходил в конец улицы к соседям — счастливым обладателям телефона, и позвонил по «02», назвав только адрес, и сказав, что убили человека. После этого он вышел на улицу, и на середине пути обратно домой выбрал лавочку, сел и стал думать, как это могло получиться, что позавчера он приходил к бабушке за вкусными, любимыми с детства пирожками, а сегодня ее уже нет. И при этом не идет война, не стреляют снайперы, и нет кровожадных чеченов. Он досиделся до того, что сам начал плакать. Потом подумал, что его могут увидеть посторонние, вытер слезы, и все-таки отправился домой. Хотя идти ему было страшно, он боялся смотреть на рыдания матери, которым абсолютно ничем не мог помочь, и очень боялся зарыдать сам. Ведь Саша прекрасно понимал, что не может позволить себе такой роскоши, как плакать вместе с мамой. Всю жизнь его учили, что казак не должен плакать, а то не станет атаманом.
Между прочим, это ему говорила как раз баба Настя. Которую сегодня кто-то убил.
* * *Из дневника Саши Куценко.
"12 мая. Следователь говорит, что это не первый случай в районе. Очень похоже на наркоманов. Денег нет, доза нужна позарез, в дома с крепкими мужиками лезть все-таки боятся. Выбирают пенсионеров побеззащитнее, или когда знают, что в доме никого нет, и лезут. Обнаглели до последней степени, сволочи.
Наверное, знали, что живет одна, что ходит в церковь регулярно, что собаки нет. Залезли во двор, взломали замок, и не рассчитали время; бабушка вернулась домой раньше, чем обычно, и застала их. И они, недолго думая, ударили ее табуреткой по голове.
Ее убили той самой табуреткой, которую сделал дед для меня! В честь моего рождения!
Это у меня в голове не укладывается!
Я дико хочу отомстить, дико. Но я не знаю кому! Вот горе. Я не знаю кому. Кто это сделал?
Улица у нее была тихая, никто ничего не видел, никто ничего не знает. А может, кто и видел, и знает, но боится говорить. Время нынче такое, что под кайфом резанут тебя в темном месте, и поминай как звали. А тут, возле бабушки, только пенсионеры и живут — эти вообще всего боятся.
