Виталий Сёмин - Ласточка-звездочка
— Правильно, расстрелять. Чтобы правды уже и не слышать. Этому мы здорово научились.
— Ма, — сказал Сергей, — где ребята?
Он давно уже хотел задать маме этот вопрос, но все тянул, чтобы не обидеть ее. А теперь было самое время уйти.
— Дежурят у второго входа.
— Так я пошел.
— Сергей! — крикнула мама.
— Да?
— Будь осторожен.
— Буду.
Он сделал еще несколько шагов, и опять мама позвала:
— Сергей!
Сергей помолчал, будто не услышал, но мама все же повторила:
— Будь осторожен.
Сергей уходил, а сзади до него доносилось:
— Нет, вы подумайте — «расстрелять!» Как легко у нас это произносят! А ведь едва из пеленок вырос…
Кто-то убеждал: «Не надо болтать». Что-то горячо и убедительно говорила мама. Анна Павловна и Тимофей Васильевич молчали. А Сергей никак не мог справиться со страстями, бушевавшими в нем. Он боялся, Тимофей Васильевич решит, что «расстрелять» относится и к нему; ему хотелось подойти к тому типу, который так многозначительно бубнит «не надо болтать», и сказать ему: «Я-то не побегу доносить». И наконец он с ужасом чувствовал, что и ему самому хочется кричать, кого-то обвинять: «Смотрите, эти проклятые фашисты умеют делать свое дело! Бомбят по квадратам, и вообще все у них по плану, а вы только кричите!»
Подвал под домом тянулся буквой «Г». Когда-то в меньшей его части стояли печи и большой котел парового отопления, зимой постоянно дежурили истопники. За несколько лет до войны котел убрали, сломали печи — дом подключили к центральной системе городского отопления. В большей части подвала располагались кладовки жильцов — длинный ряд дощатых клеток, сквозь которые виднелись пустые бочонки, индивидуальные запасы угля и дров, старые кровати, ржавые кастрюли и другое барахло, неведомо почему не выброшенное в мусор. Хозяева кладовок в подвал спускались очень редко, и деревянные клетки давно были затянуты толстой и сырой подвальной паутиной. Чаще всех в подвале, конечно, бывали мальчишки, подвал для них был таким же притягательным местом, как, скажем, чердак или крыша.
В первые дни войны на каком-то воскреснике подвал слегка почистили, а над дверями обоих входов повесили таблички «Бомбоубежище». Потом стали чистить основательнее и наконец еще перед тем, как Сергей уехал в колхоз, сломали все дощатые клетки, выкинули ненужное барахло, а индивидуальные запасы угля перетащили туда, где когда-то стоял паровой котел. В этом новом, чистом и просторном подвале за каждой семьей закрепили место, чтобы не путаться во время тревоги. Каждый должен был располагаться там, где раньше стояла его кладовка. И вот огромный четырехэтажный дом полностью перекочевал под землю.
Сергей торопился к ребятам. Как всегда, когда он шел к ребятам, он боялся опоздать к самому интересному. Оно, это интересное, произойдет, ребята его уже все вместе переживут, а ты потом уязвленно слушай рассказы от том, как это происходило.
Первым увидел Сергея Хомик. Он крикнул:
— Гля, Ласточка-Звездочка! Я говорил, он придет!
Его встретили радостно: вот и Сергей здесь, вот почти все и в сборе! Как до войны. Но о колхозе, о том, что он видел по дороге домой, расспрашивали вяло. Оживились только, когда Сергей рассказал, как он шел под бомбежкой через город: «В дом Леньки Зеленого бомба попала? Сам видел? Ну?!»
— А как вы тут? — спросил Сергей.
— Смотри сам, — сказал Сявон. — Смотри, Ласточка-Звездочка.
Сявон был суров и величествен. Даже его «собачьи» брови были величественны. Он сейчас немного хвастал перед Сергеем, хвастал этими пожарами, которые становились все виднее и виднее на темнеющем небе. И все сейчас немного хвастали перед Сергеем, говорили с ним покровительственно. И правда — что он видел в колхозе, что он может рассказать им?
— Горит Дом Советов, универмаг, музыкальная школа… — начал перечислять Хомик. Он торопился показаться Сергею старожилом в этом разбомбленном городе.
Ему подсказывали:
— Финансово-экономический институт.
— Филармония.
— Театр.
— И театр?!
— Прямое попадание.
Сергей молчал. Он был подавлен.
Самолеты уходили. Зенитки провожали их за город.
Потом зенитки замолкли, и где-то далеко по самолетам ударили из винтовок, зачастили из пулеметов.
— И пушками, и пулеметами, — сказал Сергей зло, — и все никак не собьют. А они себе долбают спокойненько по квадратам.
— То фронт, — оборвал Сагеса, верный привычке многозначительно, будто уличая собеседника в невежестве, произносить обыкновенные слова.
— Где? — потрясенно спросил Сергей.
— А вот сам послушай, — сказал Сявон.
— Разное говорят… — начал Сагеса.
— Чего «говорят»! — перебил Сявон. — Слышно же! За Заводским городком. Ночью лучше будет слышно. Из пушек уже бьют иногда по городу.
— То дальнобойная, — сделал осторожную поправку Сагеса.
— Ты знаешь, — сказал Хомик, — Гайчи на фронте. Ушел с ополчением. Только он ушел, а отцу глаз осколком стекла повредило. Он дома лежит. В подвал не спускается.
— Не боится? — поразился Сергей.
Хомик пожал плечами.
— Больной же, — сказал Сявон, — ему покой нужен, а то глаза лишится. Да и не один он не спускается. Гладыш из одиннадцатой квартиры тоже не выходит. «Мне, — говорит, — все равно где умирать». Пенсионер же.
— Надо к ним сходить, — предложил Сагеса.
— Пошли к Гайчиному бате, — кивнул Сявон.
Поднялись из подвала во двор и огляделись. В детстве была такая игра — затаиться в темной комнате и ждать, пока кто-нибудь войдет, чтобы дико заорать над его ухом. Она была интересна тем, что сам пугающий начинал бояться темноты и орал уже от страха. Сейчас у Сергея было такое ощущение, что кто-то или что-то гигантское внимательно поджидает их в темноте. На него не заорешь, чтобы испугать собственный страх. В тишину, потрескивавшую слабыми винтовочными и пулеметными выстрелами, не верилось. Это была тишина у жерла ищущего цель орудия. Она могла мгновенно разразиться пальбой и грохотом разрывов. И пальба, и разрывы неслышно присутствовали в этой тишине. И еще в ней было то самое, отчего женщины переписывали заговор от нечаянной смерти.
Сергей украдкой поглядывал на ребят — боятся ли они? Сявон деловито-тороплив, Сагеса тоже, Хомик тоже. Может, если на Сергея посмотреть со стороны, он тоже деловито-тороплив?
Странно было войти в парадное, ведущее в абсолютно пустые квартиры. Странно, что лестница сохранила свой годами въевшийся запах — у каждого парадного свой запах. Тревожным казалось эхо от своих же шагов (никогда раньше здесь не слышали эха), страшно было подниматься от земли.
Лучины жили на третьем этаже. Дверь в квартиру не заперта. Сявон постучал на всякий случай, потом приоткрыл дверь и крикнул в темноту:
— Иван Лукич, вы здесь? Это мы.
Из дальней комнаты слабо отозвались. Суетливо теснясь друг к другу, опасаясь сбить в темноте какую-нибудь вещь, ребята ощупью — расположение комнат в квартире Гайчи им было давно известно — прошли в спальню.
— Иван Лукич, — сказал Сявон, — это мы. Может, вам чего нужно, Иван Лукич? Мы сделаем.
— Это ты, Слава? А Гарик ушел на фронт. Знаешь?
— Знаю.
— А кто с тобой?
— Сергей, Генка, Мика.
— Сергей же в колхозе?
— Он вернулся.
— Я вернулся сегодня, — сказал Сергей.
— Вернулся? А Гарик ушел на фронт. Ты знаешь?
— Знаю.
— Вы извините, ребята, — сказал Иван Лукич, — я вас не вижу. Поврежден-то у меня один глаз, а перебинтованы оба. Врача на работе не было, а сестра говорит: «Пока врач не посмотрит, с глаз повязку не снимайте». Я-то, конечно, приподнимаю краешек, если что надо, но стараюсь это делать не часто… А Генка — это какой? Сагеса, что ли?
— Сагеса, — подтвердил Сявон.
— А ты знаешь, Геннадий, что Гарик ушел на фронт?
— Знаю, Иван Лукич.
— Ты понимаешь, такой хитрец! Пошел относить тетке завтрак и не вернулся. Записку мне переслали, что вдвоем ушли с ополчением на фронт. Тетка будет перевязки делать, а он стрелять.
— Он хорошо стреляет, Иван Лукич, — сказал Сагеса. — Он в тире лучше всех из духового ружья стрелял.
— На фронте не из духовых стреляют, — сказал Иван Лукич. — Да и немцы небось тоже неплохие стрелки.
— Да что немцы! — сказал Сявон. — Вот увидите — наши скоро их погонят. Мне один военный говорил…
— Вот видишь, — усмехнулся Иван Лукич, — ты меня уже успокаиваешь.
— Да нет, — смутился Сявон, — мы же пришли узнать, чем вам нужно помочь. Может, в подвал спуститесь, Иван Лукич? Мы вам кровать снесем.
— Сын на фронт ушел, а отец — в подвал?
— Да при чем тут это?
— Иван Лукич, — вмешался Сагеса (как старший, он должен был бы сам вести этот разговор, но Сявон все время мешал), — у Сергея отец и двоюродный брат на фронте, у меня — отец, у Славки тоже. Мы же из-за этого не выбегаем во время бомбежки на улицу.
