Жан Санита - Вы любите Вагнера?
Андре спросил:
— Но как же с ним договориться, как, собственно, подступиться к нему, если он ни слова не понимает по-французски?
— Есть одно слово, которое звучит одинаково на многих языках. Это слово camarade, товарищ. И еще есть особый язык — язык общих убеждений, общих задач и целей — честных и прямых. Ничего, как-нибудь договоримся. Другого выхода у нас нет.
Андре не мог прийти в себя. Как он попал сюда, этот офицер Красной Армии? Невероятно! Ведь между Россией и Францией огромное расстояние, необозримая территория, охваченная пожаром войны, оккупированная фашистской армией. Все мыслимые! и немыслимые средства связи контролируются немцами. И все же по улицам Клермон-Феррана ходит советский человек и расправляется с бошами!
Ему и в голову не приходило, что русский мог убежать из концлагеря.
— Тебе поручается найти надежное укрытие, где бы он мог спрятаться, пока мы не переправим его к маки, — добавил Перришон.
Он знал своих людей и был убежден, что они обязательно выйдут на русского, разыщут его. и он будет сражаться на их стороне. Его офицерский опыт им очень пригодится.
…Андре машинально взглянул в окно на площадь, окутанную сумерками, и вздрогнул.
“Та женщина в подъезде, вынимающая носовой платок из сумочки… Да это же Анриетта!”
Он даже не узнал своего голоса: неожиданность подействовала на него угнетающе, но страха не было.
Перришон подбежал к нему.
Из машин вышло человек двенадцать, все в шляпах, пальто и плащах. Правая рука в кармане. Трое из них что-то прятали под плащами.
“Автоматы!”
Они действовали четко и быстро: заблокировали все входы и выходы, осторожно стали приближаться к подъезду страховой конторы.
Перришон обернулся.
— Да, гестапо. За нами. Быстрее! Помоги мне отодвинуть эту этажерку…
Он проворно нагнулся, вынул из паркетного пола три плитки, пошарил рукой в тайнике и достал охотничье ружье и две гранаты. Открыл огромный чемодан и начал торопливо складывать в него документы. Коротко приказал:
— Задержи их как можно дольше.
Зарядить ружье и рассовать гранаты по карманам было делом нескольких секунд. Андре подошел к дверям, осторожно, стараясь не скрипнуть, открыл их, выглянул на лестницу и выскользнул из конторы. Тихонько, на цыпочках, поднялся на лестничную площадку между вторым и третьим этажами и замер в темноте.
“Если Перришон прячет документы, а не сжигает их, значит он уверен, что мы выпутаемся из этой беды…”
Ему вдруг стало весело. Уверенность придала его движениям спокойную устремленность, и он стал с нетерпением ждать появления гестаповцев. Входные двери внизу тихонько скрипнули, холодная волна с улицы повеяла ему в лицо, кто-то осторожно поднимался по лестнице.
Луч света от электрического фонарика метался по ступенькам.
Он прижался лбом к холодному стеклу, сумерки скрадывали многое, но ошибиться он не мог: разве можно ошибиться, глядя на любимую женщину? Лица он не разглядел, но знакомую фигуру узнал бы среди тысяч. Женщина стояла неподвижно и, казалось, с интересом смотрела на дом, в котором размещалась страховая контора.
“Анриетта! Черт побери, что же она делает здесь? Похоже, выслеживает нас…”
Холодные мурашки забегали по спине. Невыразимая тревога охватила его: неужели? Предчувствие непоправимой катастрофы ощущалось каждым нервом.
Усилием воли попытался отогнать тревожные мысли.
“Почему меня волнует ее появление на этой площади? Чего мне страшиться? Но все-таки должно же быть объяснение, почему она торчит в подворотне. И почему смотрит именно на наши окна”.
Молнией промелькнула мысль:
“Она шла следом за мной!”
Андре вспомнил: торопясь к Перришону, который вызвал его чуть ли не по тревоге из-за немецкого объявления, он встретил Анриетту на площади Сен-Пьер. В запасе у него было минут сорок, и он предложил ей выпить по стаканчику вина…
На площади появилась крытая военная машина. Она бесшумно подъехала и стала у тротуара. Тревога Андре росла. Подъехала еще одна машина.
Горячая волна ударила ему в виски. Сердце стучало так, что ему казалось, и Перришон слышит этот стук, напоминающий удары гонга. И он тревожно посмотрел на него.
— Гестапо!
— Гестапо? — Перришон вопросительно поднял на него глаза.
— Там! На площади! Две машины.
Андре сжал зубы, и гнев, пьянящий подобно крепкому вину, священный гнев, вытеснил из него все чувства. Он еле сдерживал себя, еще бы немного, и он бросился бы им навстречу. Ну, идите же, идите скорее! Он крепко сжимал в руках ружье, держа палец на курке.
Тень, потом еще одна. Легкий шорох шагов и едва различимое дыхание.
“Ну, подходите ближе! Еще ближе, ангелочки со свастикой…”
Андре нажал курок.
Кто бы подумал, что охотничье ружье гремит, как пушка!
С грохотом упал на ступеньки фонарик, донесся хриплый стон, что-то мягкое рухнуло на лестницу. Шуршание осыпавшейся штукатурки. И — тишина. Секунда? Две? Потом раздались крики и топот кованых сапог.
Андре поднялся и снова выстрелил, наугад, под лестничную площадку.
Застывшее пятно света на том месте, где упал фонарик, похоже на желтую безжизненную лужу, н в ней — чья-то рука, неподвижная, мертвая.
На ступеньках медленно расстилался пороховой дым.
Андре снова зарядил ружье и вбежал в контору. В кабинете было темно. Из соседней комнаты в настежь открытые двери лился яркий электрический свет. Перришон придавил коленом чемодан и пытался закрыть его.
Две секретарши страховой конторы — мадемуазель Телье и мадемуазель Дюрентель — стояли у камина, растерянно прижав руки к груди, и с ужасом смотрели на Перришона.
Увидев их в комнате, Андре растерялся: он совсем выпустил из виду этих исполнительных старых дев, которые всегда очень тихо, как мыши, шелестели своими бумагами, безучастные ко всему на свете.
Но Перришон помнил обо всем. Резко, почти грубо приказал:
— Немедленно одевайтесь и захватите с собой все. Быстрее, если не хотите ночевать под крылышком у гестапо.
Когда старые девы торопливо кинулись одеваться, он спросил у Андре:
— Ну как?
— Уложил двоих.
Остальные выбежали на улицу.
— Возвращайся снова к дверям.
— Я лучше…
Андре подскочил к окну, разбил прикладом стекло, зубами выдернул кольцо из гранаты и швырнул ее на площадь, где стояли машины.
Яркая вспышка, сухой гром взрыва, и вслед за ним — крики…
Он успел еще заметить, что женщины не было на своем месте.
“Анриетта! Все-таки сообразила, что представление на сегодня отменяется! Подожди еще, я тебе сыграю Вагнера калибром 7,65. Шлюха! Грязная шлюха!…”
— Идите за мной. А ты, Ламбертен, прикрывай отступление.
Держа в одной руке ключ, Перришон подхватил чемодан и направился к дверям. Старые девы испуганно поплелись за ним, стуча от страха зубами, как кастаньетами, и оглядываясь во все стороны с видом зверюшек, вдруг осознавших, чем ад кромешный отличается от рая обетованного.
Какое-то мгновение Андре стоял в нерешительности. Руки чесались запустить и вторую гранату. Но Перришон сурово прикрикнул на него:
— Ламбертен! Не задерживайся!
Он кинулся вслед за ними, но в кабинете зазвонил телефон. От неожиданности Андре остановился как вкопанный и никак не мог сообразить, откуда в такой обстановке мог доноситься звонок. “Да это же телефон!”
Может, не стоит откликаться? Какая-нибудь западня? Он улыбнулся: что могло их еще испугать в теперешнем положении? И он поднял трубку.
— Алло! Клод?… Что? А мы-то ломали головы!… На меня можешь положиться, запомню!… Ничего больше не предпринимай. Жди моего сообщения… Ты меня можешь не перебивать? Боже, да ты прочисть уши — здесь гестапо. Ясно? Пока!
Выскочив на лестницу, он удивленно остановился: Перришон и секретарши как в воду канули. Он растерянно вертел в руках ружье.
— Ламбертен! Ты что там, обедню служишь? Живее…
Голос доносился откуда-то снизу, со ступенек. Андре напрягал зрение, вглядываясь в темноту, откуда доносились шорохи. Сейчас темнота была сообщницей. Вскоре он различил небольшую дверь рядом с лестничной площадкой. Сотни раз он проходил мимо двери в стене, но истинное ее предназначение понял только сейчас. Он ринулся вниз, нырнул в темноту и, наткнувшись на что-то мягкое, выругался.
— Это мадемуазель Дюрентель. Она потеряла сознание, увидев твою работу — гестаповца на ступеньках.
Густая темнота стояла в комнате, куда они попали, светлое четырехугольное пятно обозначило в ней окно.
Двойным поворотом ключа Перришон замкнул двери, а ключ оставил в скважине. Положив ружье на пол, Андре стал на колени и склонился над мадемуазель Дюрентель, похлопал ее по лицу. Послышался слабый стон, и вдруг она истерически завизжала. Андре, как делают в таких случаях, ударил сильнее. Крик прекратился. Прислонившись к стене, тихо плакала мадемуазель Телье, икая от холода и страха.
