Юрий Стрехнин - Избранное в двух томах. Том I
Ими, этими ожиданиями возвращения к той жизни, которую прервала нам война, я был полон и после отъезда Рины, когда начались действия против банд и я с бойцам своего полка оказался на переднем крае необычной войны в глухом селе, зажатом меж лесистых гор.
Письма Рины, которые я получал там, были грустными: только встретились после войны — и опять разлука. Но хорошо было хотя бы то, что она не беспокоилась за меня: она-то не знала, какую опасную службу мы несем, думала, что продолжаем жить обычной гарнизонной жизнью, какую видела в городке, когда гостила у меня. А я в своих письмах даже иносказательно, даже намеком не хотел дать ей понять, что снова, уже в мирное время, у нее есть причины волноваться за меня, за мою жизнь. Я не хотел, чтобы она знала, что мы несем потери, — пусть небольшие, но несем. Кое-кого из моих однополчан убили тогда из-за угла или на дороге, кое-кто пал во время перестрелок. Все это было вдвойне горько: прошел человек войну, вернулся на Родину, его ждут близкие — и вот, смерть от подлой бандитской руки. Как хорошо, что я тогда не дал Рине догадаться, что и со мной могло случиться то же. А ведь однажды — чуть не случилось…
Это было уже зимой. В ту пору повсюду появились объявления: бандиты, которые сами выйдут из леса и сдадут оружие, не будут привлечены к ответственности и смогут спокойно вернуться домой. Однако день шел за днем, а бандеровцы из лесов не выходили.
На эту тему со мной как-то завел разговор хозяин нашей хаты, старик Юхим Тарасыч, который жил в другой половине ее со своей старухой. Прежде в той половине хаты, которую теперь занимали мы, жил их сын с женой, свадьба состоялась за неделю до войны: сына успели призвать в армию раньше, чем в село пришли немцы. Только после окончания войны старикам стало известно, что сын их убит на фронте. Невестка, узнав об этом, вернулась к своим родителям. И стала ни к чему старикам такая просторная хата, которую они когда-то строили из расчета на женитьбу сына. Мы часто, по разным надобностям, захаживали на хозяйскую половину. Бывал там и я. Правда, меж собой мы поговаривали, что старик, не исключено, связан с бандеровцами — он довольно часто отлучался куда-то, объясняя это тем, что навещает родичей. Но кто его знает, какие у него родичи, — возможно, те самые, которые в лесу с автоматами. Во всяком случае, мы не замечали, чтобы старик более или менее явно пытался выведать от нас что-то, но понимали, что он присматривается к нам, и соответственно держали язык за зубами, проявляя бдительность, как и положено военным людям.
Но просто так, о жизни, со стариком, бывало, толковали. Юхим Тарасыч явно предпочитал меня в качестве собеседника как человека по возрасту наиболее солидного: мне в ту пору было уже тридцать два. Тогда-то я считал себя человеком пожившим. Но с высоты моих теперешних пятидесяти с гаком я, тогдашний, кажусь себе совсем молодым человеком.
Как-то однажды, встретившись мне во дворе, Юхим Тарасыч подошел вплотную и вполголоса сказал:
— Вопрос до вас имею.
— Пожалуйста. — Я приготовился слушать. Но старик, оглядевшись по сторонам, добавил:
— То вопрос вроде как секретный.
— Так зайдем ко мне, — пригласил я старика.
Когда мы уединились в комнате, в которой в то время больше никого не было, Юхим Тарасыч начал разговор:
— Вы, я бачу, человек справедливый, без обману скажете, коли знаете, а коли не знаете, то так и скажете, что не знаете…
— Вы о чем это, Юхим Тарасыч? — не сразу понял я.
— Да про то, что везде афишки поразвешаны, чтобы те, которые в лесу ховаются, сброю складали да шли до жинок. Как вы розумиете, нема тут якого обману? Не позабирают тех, которые явятся?
— Не позабирают! — ответил я твердо. — Это ж Советская власть заверяет. А она не обманывает.
— То верно, — согласился старик. — Власть она наша, без обману. Но все же — может быть у тех лесных людей сомнение? Вот если бы им кто, кому верить можно, лично растолковал, вроде вот как вы мне сейчас, что обману ниякого не будет, может, и подействовало бы.
— Как же им растолкуешь? — рассмеялся я. — К ним в лес агитаторов посылать? Так не успеют те и рта раскрыть. Нет, пусть уж эти лесные разбойники объявления читают. На всех дорогах расклеено.
— Бумага, она и есть бумага, — не согласился Юхим Тарасыч. — Она, кажут, все терпит, и вопроса ей не задашь. Она вроде безответная.
Я не придал тогда значения этому разговору и вспомнил о нем лишь через несколько дней, причем вспомнить меня заставили совершенно необычные обстоятельства, в которых я оказался.
А началось с того, что меня вызвали на совещание к командиру полка, и тот прислал за мной виллис — тогда еще дохаживали свой срок эти юркие «американцы», на смену которым пришли вскоре наши газики. Я тотчас же выехал. В машине были только я и солдат-водитель.
Когда мы отъехали несколько километров от села и углубились в лес, нас на дороге остановил патруль из трех солдат. Они сказали, что дальше по той дороге, по которой ехали мы, ехать опасно, потому что проводится боевая операция, и взялись показать удобный путь в объезд. Все трое попросились, чтобы я подвез их попутно. Я не стал возражать. Солдаты уселись на задние сиденья, и мы медленно тронулись по еле приметной старой просеке. Мы проехали совсем немного, как вдруг нашу машину окружила целая толпа вооруженных людей. Хотя некоторые из них были в нашей военной форме, я сразу же понял, что́ это за люди, и схватился за кобуру — что мне оставалось делать? Я знал, что наших офицеров бандеровцы не щадят. Так до последнего патрона… Но один из сидевших сзади меня в машине крикнул:
— Не надо! Вас не тронут!
Машину окружило человек тридцать. Крестьянские кожухи, ватники, армейские полушубки и шинели, заросшие, давно не бритые лица, любопытные и настороженные взгляды…
Трое моих «проводников», которых я так легковерно принял за наших солдат, вылезли из машины и смешались с толпой. Сквозь нее протиснулся ко мне чернобородый человек в смушковой шапке и сказал, показывая на остальных:
— Тут промеж нас все невелики чины, начальников наших нема, так что не опасайтесь. Просьба до вас: расскажите нам, простым людям, чи то правда, чи ни насчет прощения, как в листках пишется? Сомневаются люди… Ведь начальники наши кажут: обман, всех Сибирь ждет, а то и хуже. Кажут, заманивают те афишки.
— Ну что же, скажу… — Я, стараясь держаться спокойнее, поднялся на сиденье машины и начал говорить. Я говорил о том, что незачем им воевать за безнадежное дело, что националистам никогда не удастся оторвать Украину от Советского Союза, прежде всего потому, что этого не хочет сам украинский народ. Я говорил им, что знаю: среди них много таких, которые оказались в бандитском войске по принуждению или по недомыслию. Старался объяснить, что их главари служат не трудовому народу, как о том заявляют, а зарубежным хозяевам, как служили еще недавно гитлеровцам. Я рассказал этим людям многое о их главарях — пригодилась та информация, которую нам, офицерам, незадолго перед тем дал начальник политотдела дивизии.
Я говорил и о том, что Советская власть не намерена мстить им, даже если кое у кого из них и замараны руки в крови, что власть хочет одного — чтобы они быстрее вернулись в свои семьи и стали бы трудиться так же, как трудятся все люди, счастливые тем, что окончилась война.
Высказывал я, наверное, весьма простые мысли, но высказывал, как видно, с чувством — слушали меня очень внимательно. Похоже было, мне верят…
Я окончил. Ответил на несколько вопросов. Слушатели мои переглядывались, о чем-то вполголоса совещались. Не скрою, смотрел я на них с тревогой. Выслушать-то они меня выслушали… Но по-всякому может повернуться. Правда, при мне пистолет. Но что я могу сделать один против целой толпы? А ведь среди них, наверное, есть и такие, которые не прочь бы представить своему бандитскому начальству живого офицера, да еще с солдатом и с машиной.
Но окончилось все благополучно. Один из моих первоначальных «проводников» снова забрался в машину, чтобы вывести ее обратно на дорогу, и мы поехали…
Добравшись до командного пункта дивизии, я немедленно доложил о случившемся. Признаюсь, на душе у меня было скверно. По тем временам я мог скорее рассчитывать на то, что меня «привлекут», чем на то, что похвалят: криминалом для некоторых могло быть уже то, что я беседовал с бандитами, а не вступил с ними в схватку, и то, что я был отпущен ими, а не убит…
И действительно, началось расследование. Оно длилось не один день — меня вызывали несколько раз. Один бдительный товарищ, который проводил это расследование, упорно допытывался, как же я вел себя в кругу бандеровцев, хотя я ему без утайки рассказал все, а водитель машины подтвердил сказанное.
В самый разгар расследования стало известно, что полк расформировывается в связи с общим послевоенным сокращением. Вскоре моему расследователю уже не надо было заставлять меня приезжать к нему — офицерский резерв, в котором я оказался, был расквартирован в том же городке, где находилось все управление дивизии.
