Добрица Чосич - Солнце далеко
Гвозден сделал несколько шагов вперед и крикнул:
— Я никуда не пойду с Ястребца. У нас сожгли дома, перебили детей, уничтожили столько народу!.. Я не хочу воевать за голую землю! — Он показал рукой в сторону деревни. — Товарищи, все, кто из этих мест, у кого сегодня утром разрушили дома, — за мной! Я поведу вас! За мной, товарищи! — обезумев, кричал Гвозден. Голос его дрожал, лицо стало багровым от прилива крови.
— Стой! Замолчи! — крикнул Павле и направился к нему.
Наступила напряженная тишина. Отбросив колебания, Павле крикнул:
— Вук, разоружить его!
Вук в нерешительности топтался на месте.
— Чего ждешь? Я приказываю тебе!
— Ты для меня никто! Я сам себя вооружил. Не дам оружия! — крикнул Гвозден.
К нему подошел Вук и направил на него винтовку.
— Бросай оружие!
— Товарищи партизаны, вы видите? Чего же вы смотрите? Бабы вы! — в отчаянии закричал Гвозден, сам не зная, что делает.
— А может, все-таки без стрельбы обойдется? Павле, Уча, что же это происходит? — вмешался Джурдже, выходя из строя.
— Ты чего лезешь? Молчи! — прикрикнул Никола и, схватив его за рукав, втащил снова в строй.
Оскорбленный, Джурдже вырвал руку, сплюнул и замолчал.
— Последний раз говорю: бросай оружие! — повторил Вук. Гвозден смотрел прямо в глаза Вуку, как бы спрашивая: «Неужели и ты?..»
Вук подошел к Гвоздену, взялся за ремень его винтовки; Гвозден не сопротивлялся. Вук отобрал у него винтовку и револьвер.
— Чего вы хотите от меня?! Я коммунист. Я могу бороться с вами и без оружия! — Гвозден гордо выпрямился.
— Он больше не коммунист! — обратился Павле к отряду, не глядя на Гвоздена. — Его будет судить военный суд! Он ответит за попытку расколоть отряд, это измена! — Голос Павле дрожал. — Товарищи, в состав военного суда я предлагаю Учу, Вука и Николу… Остальных предлагайте вы! — Он подумал, что будет лучше, если партизаны сами выберут состав суда.
— И Вуксана! — выкрикнул кто-то.
— Согласны? — спросил Павле.
Послышалось два-три одобрительных возгласа.
— Нужен еще один человек! — сказал Павле, заметив на лицах остальных страх и недоумение.
Партизаны переглядывались. Такого еще не бывало за все время существования отряда! Уча стоял, опустив голову, и смотрел в землю.
— Я пойду! — сказал Аца и вышел вперед.
Все удивленно посмотрели на него. «Почему же он? — подумал Павле. — Он критикан, не годится! Может быть… Но нет — я не должен возражать. Быстрей надо решать, быстрей…» — проносилось у него в голове.
— Вы согласны? — спросил он, обращаясь к партизанам.
И опять только несколько человек ответило ему.
«Почему молчат остальные? Они не согласны?.. Сомневаются? Все сомневаются!..» — думал Павле, и морщины бороздили его лоб. Он был как в лихорадке. Он чувствовал, что происходит нечто, имеющее решающее значение для судьбы всего отряда. Он сам начал и уже не может отступить. Он должен идти до конца, а там — будь что будет. Павле собрал последние силы, чтобы вернуть себе хладнокровие и самообладание.
— Идите в лес, там все решите! — обратился он к членам суда каким-то чужим, глухим голосом.
Члены суда направились в сосняк. Уча шел последним.
Небо было тяжелое, сумрачное, и этот сумрак неслышно опускался на землю, на тихие горы. Далеко в лесу завыли голодные волки, перекликаясь перед наступлением ночи. Павле вздрогнул, стараясь подавить зловещее предчувствие. Партизаны застыли, напоминая стволы обледенелых деревьев. Не слышно было ни слова, ни шороха. Гвозден стоял неподвижно, глядя поверх голов партизан, и, казалось, внимательно прислушивался к волчьему вою.
— Мирко! Прочитай списки переформированных рот! — приказал Павле, чтобы чем-нибудь заполнить эту ужасную тишину и направить мысли людей в другую сторону.
Мирко начал читать. Зачисленные в Первую роту делали шаг вперед. В таких случаях партизаны обычно шумят, протестуют, поддразнивают друг друга, перебрасываются шутками. Ведь рота — это та же семья. Люди привыкают друг к другу. Жизнь товарища, его достоинства и недостатки известны каждому до мелочей. Все успевают сдружиться. Поэтому партизаны не любят перемещений. Их словно вырывают из живого организма роты, в который они вросли. У каждой роты свой особый характер, своя мораль, свои тайны, свои привычки и на отдыхе и в бою, свои песни и шутки, свое честолюбие и гордость. Но на этот раз партизанам было все равно, в какую роту их зачислят.
Не успел Мирко огласить списки, как возвратились члены суда. Они шагали медленно и тяжело, словно тащили кандалы на ногах. Взоры всего отряда устремились к ним. Выражение их лиц не оставляло никакого сомнения в ответе на мучивший всех вопрос.
Один только Гвозден оставался попрежнему безучастным, словно он все еще прислушивался к вою голодных волков.
— Вук, огласи приговор, — прерывая молчание, приказал Уча. Павле быстро обежал взглядом строй.
Бойцы замерли и затаили дыхание.
Вук нахмурился, откашлялся и срывающимся голосом произнес:
— Военный суд приговорил товарища Гвоздена к смерти…
В строю кто-то охнул, несколько человек глубоко вздохнули. Вук остановился, как будто ожидая чьих-то слов, затем продолжал: — Потому что, так сказать, в труднейшие минуты нашей борьбы Гвозден пытался расколоть отряд и этим… как его… совершил тягчайшую измену. Он стал предателем!.. И мы так решили… Единогласно!.. — выкрикнул он, внезапно смущенный своей корявой речью.
В строю послышался шорох, всеобщее движение, вздохи и шепот; этот шепот пронесся, как ветер в сухих стеблях кукурузы.
Гвозден вдруг очнулся и вздрогнул всем телом. Повернув голову, он посмотрел на Вука и снова замер. Только руки его судорожно вцепились в края гуня. Кровь разом отхлынула от его лица, и оно стало серым. Таким серым и немым оно оставалось до самого конца.
Смертный приговор поразил даже Павле. Сердце его судорожно забилось, голова словно налилась свинцом. «Но так должно быть! Это необходимо! Этого я и хотел. Правильно! Чго же теперь делать? Расстрелять его?.. Сразу?.. Да нужно ли? Может быть, вовсе и не нужно?.. Нет! Нужно! Нужно и необходимо!» — кричало все в нем. Павле чувствовал, что весь отряд смотрит на него. И словно прислушиваясь к внутреннему голосу, он поднял голову. «Мне жаль товарища Гвоздена», — хотелось сказать Павле, но вместо этого он с ожесточением и ненавистью стал красноречиво и убедительно обосновывать правильность решения суда.
— Хватит!.. Не срами меня! — голос Гвоздена зазвенел, как сломанная сабля. Он шагнул вперед, выпрямился, зло и упрямо поднял голову, хлестнул взглядом по строю и напряженным, вздрагивающим голосом продолжал: — У вас нет сейчас времени рассуждать о справедливости. Вы торопитесь. Не теряйте из-за меня времени. — Он хотел сказать еще что-то, но, словно вспомнив о чем-то, вздрогнул и деловито добавил: — Вот, товарищи, кто плохо одет, пусть возьмет мой гунь!
Он широким движением сбросил гунь и швырнул его на снег перед строем, оставшись в поношенном черном свитере.
Павле дрожал. Дрожали и все бойцы. Всех охватило чувство сострадания и ужаса, и каждому слышно было, как стремительно стучит в его сердце кровь. Казалось, достаточно одного слова — и весь отряд, даже те, кто был против Гвоздена, бросятся к нему на помощь и вырвут из рук смерти. И Павле понимал это. Это была его самая сильная и ясная мысль. «И тогда… Что будет с нами тогда? Нет! Нет!» Он напряг все свои силы и резко, словно команду, произнес:
— Вук! Возьми еще одного человека. Приведи приговор в исполнение!
— Не нужно второго! Пошли! Прощайте, товарищи! — сказал Гвозден и пошел впереди Вука.
Единственный человек, на которого, уходя, взглянул Гвозден, был Уча. И Уча ответил ему пустым, ничего не выражающим взглядом.
Люди в строю переглянулись. Гвозден и Вук вошли в лес.
Вскинув автомат, Вук шел следом за Гвозденом. Вук ни одной секунды не сомневался в справедливости приговора, но ему было страшно тяжело. Он пытался понять, как все это произошло, старался припомнить все свои разговоры с Гвозденом. Он вспомнил сомнения и страхи Гвоздена прошлой ночью и все его слова.
— Вот здесь можно, — спокойно сказал Гвозден и остановился на берегу ручья.
Вук задрожал. Он нерешительно поднял автомат, глядя в темневшее в сумерках лицо. Оно было попрежнему спокойно.
— Вук! Вытащи из ствола тряпку — разорвет ствол! — напомнил Гвозден.
— Да как же ты, Гвозден… Что с тобой случилось? — вырвалось у Вука, и судорога исказила его лицо.
— Стреляй в голову, только сразу!.. Чего ждешь? Давай!
Вук нажал на спуск.
Когда Вук шел назад, он едва держался на ногах. Он весь дрожал, и ему казалось, что он сейчас упадет.
…Вскоре две небольшие колонны двинулись по лесу в разных направлениях. Они покидали горы, окутанные вечерним январским туманом.
