Александр Хамадан - Гнев
Старик говорил торжественно, как всегда. Пили за императора, за военного министра, за успехи действующей армии и, конечно, за него, полковника. После обеда он собрал вокруг себя молодых офицеров, но нового ничего не сказал.
«Офицер — солдат императора, защитник империи!» — все это я слышал уже много лет. Я спросил его, по какому поводу нас угощают. Он мне ничего не ответил, а громко, на все собрание сказал:
— Среди цветов — вишня, среди людей — самурай. Вот какими должны быть японские офицеры!
Мне стало неловко, потому что все сразу оглянулись на меня. Разошлись поздно ночью, изрядно выпив, повеселившись, но так и не зная, чему мы обязаны этим неожиданным торжеством. Старик-то наверняка знает, но молчит.
Долго не мог заснуть, все думал о разных делах. В три часа утра встал, оделся и поехал в Иосивару. Был у Ханимы. Какая очаровательная девушка! Еще недавно она была майко[35]. Будь у меня богатый дядюшка, я выкупил бы ее обязательно.
Но у меня дядюшка всего-навсего компаньон моего отца по магазину на Гиндзе[36]. Получить деньги у отца или у дядюшки в теперешние времена — все равно, что выиграть в лотерею; кризис, разорение — вот что они мне всегда твердят. Надоело! И ко всему этому еще личные огорчения. Некоторые офицеры кичатся своим происхождением. А у меня отец, правда, из дворян, но торговец. Тоже надоело…
Хорошо бы в действующую армию! Вот Муракамн прислал письмо с фронта: он уже произведен в капитаны. Герой! Боевая служба! Настоящий самурай! Вернется майором! А ведь он старше меня на три года. А я всего лишь лейтенант. Отец не понимает этого и скупится. Старый дурак!
1 октября 1937 года. Токио.
Не знаю, радоваться или грустить. Полк отправляется на фронт. Вот почему был такой торжественный обед у полковника! Но к чему было скрывать от офицеров такое важное событие? Все офицеры получили трехдневный отпуск и деньги, — последнее, конечно, по чинам. Я получил всего двести иен. Долги платить не буду, все равно не хватит. Я, быть может, не вернусь живым — пусть простятся мне эти долги. Теперь у нас будет беспробудное пьянство. Три дня! Капитан Ватанабэ угощает нас в первый день. Во второй — все вместе, вскладчину. В третий — кто как хочет.
Жизнь только теперь начинается! Клянусь, что я вернусь в Токио, по меньшей мере, капитаном.
Ватанабэ — молодец. Это настоящий самурай. Его рота — лучшая в полку. А какие связи у него! Везет людям! Но я искренне уважаю его. Он участвовал в манчжурской кампании[37]. Начал лейтенантом, а теперь капитан. Полковник ставит его всегда в пример другим: смелый, даже отчаянный. Он говорит, что все у него в роду были военными, самураями. Дед его был в свите императора Мейдзи[38]. Это много значит. А какие манеры у него! Сразу видно, что аристократ, и богат к тому же.
Сиракава сказал мне загадочно: «В Китае можно разбогатеть». Я спросил его: как? Он таинственно зашептал, что знает, но скажет, когда прибудем в Китай.
Я буду держаться ближе к Сиракава и Ватанабэ- Это лучшие офицеры нашего полка.
В пять часов вечера собрались у полковника. Приехал представитель военного министерства, генерал-майор Мае-да. Опять речи. Генерал говорил, что императорская армия победно шествует по варварскому Китаю. Наша армия легко побеждает китайцев, у которых нет ничего — ни оружия, ни умения воевать, ни смелости. Нас отправляют всего лишь на один месяц, не больше. Генерал, смеясь, сказал:
— Не успеете соскучиться по Японии — и опять уже дома.
Это действительно забавно: четырехнедельная война! Правда, генерал сказал еще, что эта война только начало, а потом уже пойдут великие войны за освобождение Азии и объединение ее под властью нашего императора. Мне понравились его последние слова, обращенные к нам (я стоял очень близко к нему):
— Офицеры! Император, вся нация смотрят на вас с надеждой и упованием. Так выполните же свой долг, как подлинные самураи!
Он смотрел прямо. Чувство гордости охватило меня. Я хочу умереть, как самурай, за императора и империю!
После речей я опять беседовал с Сиракава. К нам подошел Ватанабэ. Я, кажется, начинаю понимать, как можно вернуться с этой войны с деньгами. Они принимают меня в свою компанию. Нас будет только трое. Остальные пусть сами позаботятся о себе.
Я всегда считал, что война для военного человека — счастье, богом данный случай, как говорит наш знаменитый генерал Араки[39]. Удивительная вещь, между прочим: такой великий генерал — и не у дел. Непонятно. Я спросил об этом у моих друзей. Ватанабэ грубо сказал о нем: «Старый болтун». Сиракава, наоборот, восхищен генералом и недоволен, что его не пускают к власти. Он сказал еще, что офицерство поможет генералу Араки в нужную минуту.
Итак, через три дня на фронт. Банзай! Лейтенант Хякутаке клянется вернуться из Китая капитаном. И, чего уж говорить, никто не осмелится тогда усомниться в моем подлинном самурайском духе. Держись, варварский Китай!..
2 ноября 1937 года. Пекин.
Мы уже десять дней находимся в Пекине. Паршивый город. Есть чайные домики, но куда им до Иосивары! Вообще, здесь далеко не гостеприимно. Население смотрит на нас, как на зверей, с ненавистью. Ну, да ничего, мы достаточно усмиряем их.
Если бы отец знал, какой суммой я обладаю сейчас, он лопнул бы от зависти. Я напишу ему, пускай этот скряга знает! Ему станет стыдно за то, что он меня, императорского самурая, держал в нищете.
Сиракава бесподобен. Мы разделили девяносто тысяч иен. Каждому по тридцать тысяч. Я намеренно перевел деньги в Токио, в банк, на мое имя. Пускай накапливаются. А дело до смешного простое. Сиракава проследил огромную партию опиума, которую китайские купцы вывезли из Тяньцэина в Пекин. Я с командой солдат арестовал этот груз и китайских купцов. Ватанабэ сейчас же продал опиум нашим японцам, живущим в Пекине, за наличные деньги. Все здорово заработали. Особенно наши японцы. Ватанабэ получил с них девяносто тысяч, а опиума там, по меньшей мере, на триста тысяч. Кстати, я отпустил китайцев и взял с них «штраф» — пять тысяч местных долларов. Если так будет продолжаться, мне не понадобится богатый дядюшка.
Город противный, пыльный. Очень неспокойно на улицах ночью. Но я весьма осторожен. Теперь было бы совсем глупо погибнуть здесь. Население ночью подстреливает наших людей на улице. Поймать этих бандитов почти невозможно.
Наш консул любезно пригласил офицеров на экскурсию, осмотреть древние памятники. Я не поехал, неинтересно. Лучше нашего озера Бива или нашей горы Фудзияма ничего нет. Пускай идиоты смотрят.
Хорошо бы выкупить Ханиму и доставить ее сюда. Жаль, что я не знаю, как долго мы здесь пробудем.
Сиракава говорит, что сейчас труднее стало предпринимать что-либо. До нас в этом городе перебывало столько воинских частей, что он почти обнищал. Жалко…
21 ноября 1937 года. Пекин.
…Очень не хочется покидать этот город. Я к нему так привык. Все жалеют, никому не хочется уезжать. Полк отправляется на позиции, словно императорская армия не может обойтись без нашей помощи. Мне кажется, командир тоже не хочет уезжать. Он здесь недурно устроился, ему немало перепало от некоторых операций. Между прочим, я впервые попадаю на позиции.
Офицер императорской армии должен испытать все: надо быть самураем. Генерал Ноги[40] даже в частной жизни был самураем. Когда умер император Мейдзи, он мужественно последовал за ним: он сделал себе сэппуку[41]. Ну, что ж, я бы так же поступил на его месте. Нет ничего краше в жизни, как умереть мужественно и достойно, как самурай.
Ватанабэ посмеивается надо мною. Он говорит, что фронт можно сравнить только с адом: нет ничего горше. Очень странно слышать такие слова от доблестного офицера-самурая.
Сиракава молчит. Последние дни он вообще молчит. В нашей группе только у меня у одного хорошее настроение. Правда, и меня беспокоит будущее. С фронта приходят самые разноречивые сведения: официально сообщают об успехах, а на родину ежедневно отправляют огромные транспорты раненых и убитых. Сиракава говорит, что это в порядке вещей. Может быть, конечно…
Вчера у нас в полку был капитан Окада. Он прибыл с фронта, из-под Нанькоу (это горный проход недалеко от Пекина). Имеет два ранения. Говорит мало и непонятно. Когда я просил его рассказать о фронтовой жизни, он, усмехнувшись, сказал: «Приедете на. фронт, узнаете! Не торопитесь!»
Сегодня вечером будет известно, куда именно нас отправляют. Как видно, под Нанькоу было жаркое дело. Рассказывают, что в деле под Нанькоу участвовало две наших дивизии. Целый месяц, изо дня в день, велись упорные, кровопролитные бои. Когда же наконец наши части заняли весь проход Нанькоу, то выяснилось, что его защищал всего лишь… один китайский полк. Это какой-то дурной сон! Оттуда прибыло уже два эшелона раненых. Раненые офицеры, получив отпуск, возвращаются в Японию как герои. О них пишут все газеты, печатают фотоснимки. Очень трогательно…
