Михель Гавен - Месть Танатоса
— Извини. Меня вызвал шеф.
— Что-нибудь срочное?
— Да, о Маренн. А где Ирма? Я настолько опоздал, что она уже уехала?
— Она и не приезжала, — ответил Алик грустно. — Отдыхает дома. Плохо спала всю ночь, опять у нее приступ… Так что же Маренн? — он перевел разговор на прежнюю тему. — Или меня это уже не касается? — осведомился с ехидцей.
— Напротив, — сообщил Скорцени, размешивая кофе, поставленный перед ним кельнером. — Шелленберг имел вчера вечером разговор с рейхсфюрером по поводу ее. Уже готовы все документы, получено согласование с Мюллером — соизволил все-таки снизойти. Завтра утром фон Фелькерзам поедет и заберет ее из лагеря.
— А почему фон Фелькерзам? — спросил Алик с явным недоумением. — Почему не ты, или хотя бы Раух?
— Это было второй частью нашей беседы, — ответил ему Скорцени сдержанно. — Мне поручено срочное задание. Сегодня вечером я уезжаю. Раух поедет со мной. Так что ты увидишь ее здесь, в Берлине, быстрее, чем я, Алик.
— Когда же ты возвращаешься?
— Надеюсь, что через несколько дней. Знаешь, — Скорцени внимательно посмотрел на Науйокса, — я никогда ничего не боялся. Никогда не думал, вернусь ли я, буду ли жив. Был просто уверен, что вернусь — иначе и быть не может. Мне было будто наплевать. А сейчас мне очень хочется вернуться. Хочется увидеть Маренн здесь, среди нас. И как можно скорее. У меня к тебе просьба, Алик.
— Слушаю, — быстро откликнулся тот.
— Ты понимаешь, что когда Маренн привезут, ей будет очень трудно в первое время среди совсем еще недавно враждебных ей людей, в незнакомой обстановке. И хотя сначала она будет общаться исключительно с Шелленбергом, его ближайшим окружением и своими коллегами из клиники де Криниса, которые, конечно же, будут надлежащим образом проинструктированы, неизвестно, как сложатся у них отношения. Знаешь сам, ей предстоит нелегкий выбор. Мне бы хотелось, чтобы это время, пока меня не будет, Ирма побыла с ней. Она — мягкий, тактичный человек и совершенно нейтральна в данной ситуации. Мне кажется, они найдут общий язык. Она могла бы помочь Маренн советом на первых порах, поддержать ее…
— Это без вопросов, — согласился Науйокс. — Надеюсь, что к вечеру Ирме станет лучше. Но как отнесется Шелленберг к такой самодеятельности?
— Я говорил с ним предварительно. Он дал добро.
— Тогда, конечно. Мы все сделаем, не волнуйся, — пообещал Науйокс.
— Спасибо, Алик.
Госпожа оберштурмбаннфюрер…
Сидя на заднем сидении красивой новенькой автомашины, увозившей ее из лагеря, и прижимая к себе голодных, обессилевших детей, Маренн еще не могла себе представить, что этот первый за долгие месяцы осеннего ненастья и распутицы ясный солнечный день тридцать восьмого года знаменовал для нее начало новой жизни, а уносящаяся из-под колес гладкая, словно отполированная дождями магистраль открывала начало нового пути, который круто изменит не только ее плачевное положение в тот момент, но и всю оставшуюся жизнь.
Они уезжали из лагеря в полном молчании, которое нарушал только Штефан, время от времени спрашивавший: «Куда нас везут, мама?» Но Маренн не могла ему ответить — она и сама не знала. На ее вопрос о месте назначения и цели их поездки молодой интересный офицер СС, приехавший за ними в лагерь, промолчал.
Он вел машину на высокой скорости. При них не было охраны. «Конечно, какая охрана? — усмехнулась Маренн про себя. — Куда же я убегу с двумя детьми, которые едва волокут ноги?»
Оценив, что молодой эсэсовец не собирается разговаривать с ней, Маренн больше не задавала вопросов и мягко одергивала Штефана, когда, приникнув к окну, тот живо делился с Джилл своими впечатлениями: «Смотри, смотри, лошади! А козы-то, козы! Сколько их!»
Мальчик говорил по-английски, и казалось, что офицер не понимает его, хотя по его бесстрастному лицу ничего нельзя было определить точно. Отъехав от лагеря, он не проронил ни слова. И полагая, что эсэсовец недоволен, Маренн терпеливо усаживала сына на место и тихо выговаривала ему, чтобы он не шумел. Хотя сама с радостью наблюдала, как оживились ее дети, впервые за долгое время увидев цветной мир, мелькающий за окнами машины, но которому они так соскучились в серой лагерной обыденности: у них заблестели глаза, они смеялись. Господи! За что им все это!?
Пролетали, сменяясь, пейзажи — вокруг шла своим чередом простая, мирная жизнь. Когда въехали за ворота большой усадьбы, располагающейся на берегу лесного озера, Маренн даже не могла себе представить, где это находится.
Машина затормозила. Сопровождавший их офицер СС впервые обратился к Маренн, предлагая ей выйти, и даже подал руку. Затем он поднял на руки Джилл, которой каждый шаг давался с трудом. Когда эсэсовец наклонился к ней, девочка сжалась в комок, а Маренн испугалась: с какой стати офицер подает руку женщине, находящейся в заключении, и оказывает помощь ее обессилевшему от голода ребенку?! Она привыкла к другому отношению в лагере со стороны Вагена и его охранников.
«Однако надо отметить — они умеют быть любезными, если захотят». Только зачем им это нужно? К чему? И не боится запачкаться или заразиться. Маренн чувствовала себя сковано, хотя немного лучше, чем Джилл. Штефан же, напротив, сразу ощутил себя вольготно и привольно. Выскользнув из машины, он сразу же направился к озеру, у берега которого плавали утки. Присев на корточки, начал бросать камушки, пугая их.
Маренн замерла: сейчас эсэсовец остановит его, достанет пистолет, и приготовилась броситься вперед, чтобы защитить сына собой, но вот удивление — офицер как будто не заметил, какую вольность позволяет себе мальчик в тюремной робе.
Вокруг озера поднимался густой, старинный лес, но территория, похоже, была ограждена и хорошо охранялась. «Существует, наверняка же, какая-то сигнализация Иначе отчего тогда этот странно вежливый офицер так спокоен, что Штефан не убежит?»
Молодой эсэсовец перенес Джилл, застывшую от страха и изумления у него на руках, в гостиную и усадил на диван.
Все еще пребывая в недоумении, Маренн последовала за ними. Проходя, она огляделась.
Их привезли в старинный дом, с высоким крыльцом и башенками в готическом стиле, украшенными резьбой. Комнаты, по которым прошла Маренн, были изящно обставлены дорогой мебелью. На стенах висели картины, на полу стелились мягкие ковры, в которых утопали ее грязные босые ноги. Повсюду виднелись хрусталь, фарфор, позолоченные канделябры… Где она находится? Что за сон?
На второй этаж вела винтовая лестница красного дерева. Во всю стену гостиной расположился большой камин. Он уже был затоплен. Веселое пламя игриво плясало, охватив аккуратные березовые поленья, потрескивавшие и шуршащие корой. Горка поленьев сложена рядом с камином. Прямо над камином, на стене из отполированного кирпича, красовались охотничьи трофеи: рога оленей, чучело головы медведя. Медвежья шкура покоилась на диване.
Все вокруг согревало теплом и уютом, как дома. Вбежал Штефан с улицы, остановился как завороженный, тоже осматривая помещение. Маренн подошла и взяла его за руку… Эсэсовец подбросил поленьев в огонь и, обернувшись к Маренн, сказал:
— Вы можете располагаться здесь, фрау. В доме никого нет, вы одни. Все в Вашем распоряжении: в ванной набрана вода, шампуни, мыло — все на месте. На кухне — обед. Вы можете разогреть его или приготовить что-то на Ваш вкус. Я полагаю, Вы врач, и Вы прекрасно осведомлены обо всех мерах предосторожности в этом плане, в первую очередь это касается Ваших детей. На втором этаже — спальни. Там Вы можете отдохнуть, выспаться. В ближайшее время Вас никто не будет беспокоить. В гардеробе — одежда. Вы можете одеться сами и одеть Ваших детей. Это — он указал на ее тюремное одеяние, бросьте в кладовую, потом заберут. Что еще? Гуляйте, дышите воздухом — все к Вашим услугам. Одно предупреждение: за ворота не выходить. Территория охраняется.
— Где я нахожусь? — спросила Маренн встревоженно.
— В одном приятном доме, — ответил офицер уклончиво с едва заметной улыбкой, скользнувшей по губам.
— Скажите, — все же она решилась задать этот вопрос. — Отчего такая перемена? Что Вы хотите от меня за все это? Скажите мне сразу, быть может, я откажусь.
— Отказываться сейчас по крайней мере глупо фрау, — спокойно ответил он, — пользуйтесь случаем, это поддержит Ваших детей. А отказаться или согласиться вам еще предоставится возможность, и очень скоро, не сомневайтесь. Большего я не уполномочен Вам сообщить. Вы все узнаете сами.
— Мое дело пересмотрели? — выразила она догадку.
— Отчасти, да, — он все так же не говорил прямо. — Кстати, чуть не забыл, лекарства, необходимые Вашей дочери, а также, возможно, Вашему сыну и Вам — в аптечке на кухне. Всего доброго, — офицер склонил голову, давая понять, что разговор окончен и миссия его исчерпана.