Герман Матвеев - Тайная схватка
— Знал.
— Почему же ты играл?
— А я думал отыграться.
— Все вы так думаете, а думалка-то у вас плохо варит. А надо что-то придумать… Самое лучшее — сходить тебе к директору училища и покаяться. Помни, что, если ты чистосердечно сознаёшься и раскаешься, это уже половина вины долой. Могут и простить. Понял?
— Понял.
— Боишься идти?
— Боюсь.
— Как же быть? Дел натворил целый ворох, а ответ держать трусишь. Когда мясо воровал, не боялся?
— Боялся.
— А все-таки украл. Так и сейчас надо. Пересилить страх. Потом легко будет. Сколько же ты мяса украл?
— Кило четыре с лишним.
— А точнее? — Ну, пять.
— Да… Серьёзное дело. — Ведь посадить могут, дяденька…
— Могут и посадить, — подтвердил Николай Васильевич. — А все-таки дорога только одна у тебя: признаться самому.
Пашка заплакал.
— Боюсь, дяденька, один идти… Сердце застывает…
— Ну, вот что сделаем. Так и быть, схожу с тобой к вашему директору. Согласен?
— Согласен, — сказал Пашка и горько вздохнул, — Только они меня все равно в милицию отправят.
— Да, может, и отправят… Заслужил…
— Дяденька, вы скажите ему, что я больше никогда, ни за что не буду красть. Пускай меня на части режут… Я же не хотел… Я думал, что отыграюсь… Стакан Стаканычу я помаленьку отдам все сполна… — говорил Пашка, и крупные слезы текли, промывая две светлые дорожки на грязных щеках.
— Я больше никогда, дяденька…
— Умыться тебе надо, — сказал сурово механик — Какой адрес училища?
Он записал адрес и фамилию директора, который жил при училище.
— Завтра пойдём… Миша, отведи его в кубрик. Пускай умоется и спать ложится, а сам зайди ко мне… Тюфяк на койке есть?
— Есть. Идём, Пашка.
Они прошли в кубрик. Здесь Миша дал Пашке мыло, полотенце, показал койку и, проводив его к умывальнику, отправился к Николаю Васильевичу. Тот был уже в шинели.
— Миша, ты его знаешь больше меня, — сказал механик, когда мальчик вошёл в каюту. — Как ты думаешь, — поручиться за него можно? Не врёт он?
— Нет. Его Брюнет втянул и нарочно обыгрывал.
— Я тоже так думаю. Кажется, парень не испорченный, — сказал Николай Васильевич.
Он знал, что Миша выполнял какие-то поручения майора, но не расспрашивал о подробностях, уверенный, что Иван Васильевич пристально наблюдает за Мишей.
— Меня смущает мясо. Ведь кладовщик отвечает за него, и это большая ценность сейчас.
— А знаете что, Николай Васильевич! У меня лососки много. Можно пять килограмм отдать. Рыба тоже как мясо считается.
— Если тебе не жалко, то это выход.
— А чего жалеть? Надо же человека выручить.
— Хорошо придумал. Я так и скажу директору.
— А вы возьмите рыбу сейчас.
— Хорошо Принеси рыбу, но чтобы Пашка об этом не знал. Запомни!
Миша прошёл в кубрик. Пашка ещё не вернулся. Отрезать большой кусок лососки и завернуть его в газету было делом нескольких минут.
Николай Васильевич прикинул на руке вес рыбы.
— Пожалуй, много… Ну, что останется — принесу обратно.
— Ладно. Я остальное завтра в детсад снесу, — сказал Миша.
Возвращаясь в кубрик, Миша застал Пашку в коридоре.
Перед ним стоял Сысоев и грозно спрашивал;
— Ты откуда такой явился?
— Я Пашка.
— Это мне наплевать, что ты Пашка. А зачем ты на судне шляешься?
— Я умывался, дяденька, — испуганно оправдывался мальчик.
— Какой я тебе дяденька! Племянников у меня здесь не водится. Ты мне скажи, зачем ты сюда забрался?
— Я заблудился.
— Оставь его, Сысоев, — вмещался Миша, видя, что Пашка всерьёз струсил. — Николай Васильевич ему разрешил переночевать.
— Ага! Ну то-то! Смотри у меня! — погрозил Сысоев пальцем. — Я не посмотрю, что ты Пашка, а раз, два — и готово! Ол райт! Понял?
— Понял, — покорно согласился Пашка.
— Иди, ложись спать!.. Да ты, может, есть хочешь? — Пашка виновато опустил голову. — Ну, иди за мной! — строго скомандовал Сысоев.
Миша выяснил, что Пашка, возвращаясь назад, заблудился. В машинном отделении его заметил работающий там Сысоев и пошёл следом. Заплутавшись в расположении дверей, Пашка сунулся было в кубрик машиниста, но, поняв, что заблудился, испуганно попятился обратно в коридор, где и был остановлен Сысоевым.
Неожиданный поворот судьбы сильно волновал Пашку. И теперь, когда Сысоев накормил его и уложил в своём кубрике, он долго ворочался на тюфяке, вздыхал, кряхтел, пока наконец не заснул…
Миша ушёл к себе и тоже долго не мог заснуть, поджидая возвращения Николая Васильевича. В глазах все ещё стояло прощание с Леной, и сердце мальчика ныло. Неужели он не увидит больше этой славной девочки? Раньше Миша относился к девчонкам сдержанно, не доверял им. Его раздражала пустая болтовня о платьях, ленточках. Сердило постоянное шептанье на ухо, по секрету, и беспричинный, как ему казалось, смех Лена была какая-то другая… Тяжёлые дни блокады сделали её не по летам серьёзной, вдумчивой, отзывчивой. Она и техникой интересовалась, и даже швейную машинку умела разбирать…
Миша, не раздеваясь, прилёг и незаметно уснул, а когда очнулся, над ним стоял Николай Васильевич.
— Миша, я все уладил. Директор у них педагог умный… Вот здесь остатки рыбы. Завтра утром придётся мне проводить Пашку в училище, а то, пожалуй, в последний момент от испуга убежит. Его условно простят, и он должен учёбой доказать, что исправился.
Николай Васильевич подсел к Мише и некоторое время задумчиво молчал. Потом медленно сказал:
— Так вот, Миша, часто и начинается. Хороший мальчишка, доверчивый. А запутался в паутине у мерзавца — и пропал. Выпивки, карты… Начал с маленького, а пришёл к воровству…
— И кончил бы тюрьмой, — добавил Миша.
— По-разному бывает. Тюрьма не всякого исправит. Тюрьма — место тяжёлое. Слабого ещё больше поломает.
Ласковый и серьёзный тон разговора Николая Васильевича с Мишей, как со взрослым, взволновал мальчика. Действительно, такие истории, как с Пашкой, обычно начинаются с пустяков. От озорства. Потом — хулиганство… воровство… И сломалась жизнь.
— Будь, Миша, всегда внимательным и строгим к себе и к таким, как Пашка… Брюнеты знают, кого можно использовать…
— Таких, как Брюнет, мало, — убеждённо сказал Миша.
— Таких верно мало, — подтвердил Николай Васильевич. — А слабых душой, как Пашка, встретишь не раз.
— Трудно жить, Николай Васильевич, — сказал Миша, вспомнив фразу Сысоева.
— Вот и запутываются.
— Нет, Миша! — твёрдо сказал Николай Васильевич. — Как раз в трудностях и вырастает настоящий человек! Главное в человеке — твёрдость и честность. И труд! Труд, Миша, самая великая сила, которая делает человека человеком… Лодыри никогда не бывают настоящими людьми… А паразиты — всегда подонки.
Серьёзная, задушевная беседа продолжалась за полночь. И когда Николай Васильевич ушёл, Миша ещё долго не мог заснуть, вдумываясь в простые и умные слова старшего механика.
20. У ГОРСКОГО
Миша встретил Буракова на верхней палубе. Они ушли на нос судна. Миша рассказал о поручении Брюнета.
— Так мы и думали. Покажи противогаз. Разведчик осветил фонариком противогаз, достал его из сумки и, убедившись, что нижнее отверстие закрыто картонным кружком, засунул противогаз обратно в сумку.
— Все в порядке, Миша. Значит, ты хорошо действовал, если они тебе доверяют. Теперь начинается самое главное. Нужно быть особенно осторожным и внимательным. Сходишь завтра к Горскому…
— Это к тому Горскому? — спросил мальчик.
— Да, да, к тому. Он тебе даст поручение. Соглашайся. Ты встретишься с Нюсей в десять около Витебского вокзала у трамвайной остановки? А там недалеко и он живёт. Ну, а мы с тобой увидимся…
Расспросив некоторые подробности, Бураков пожал мальчику руку, пожелал спокойной ночи и ушёл.
Взволнованный поручением, Миша даже забыл сказать о письме отца. Спать не хотелось. На столике стояла чернильница. Она навела на мысль написать ещё одно письмо. «Если то не дойдёт, это получит». Он поднялся к Николаю Васильевичу и постучался.
— Можно! Ага, Миша! Ну, как дела?
Николай Васильевич старательно смывал с рук следы жирной смазки. Вид у него был усталый, но чувствовалось, что он был чем-то очень доволен.
— Все в порядке, Николай Васильевич.
— Молодец! На «Волхове» работали хорошо. Когда выполнишь поручение брата, засажу тебя за учёбу.
— Есть. А я письмо от отца получил, Николай Васильевич.
— Неужели? Очень рад за тебя. Поздравляю. Где он?
— Он сейчас на фронт собирается. Ранен был, — гордо сказал Миша, — Я к вам попросить бумаги листочек и конверт. У меня дома есть, только я забыл.
— Пожалуйста, дружок. Чего другого нет, а этого добра у меня запас.
— Спасибо.
При свете коптилки, поджав под себя йоги, сидел Миша в своём кубрике над письмом, временами отрываясь и прислушиваясь к далёкой стрельбе.
«Здравствуй, папа!
