Вячеслав Артемьев - Первая дивизия РОА
В стороне, на хорошо видимой возвышенности, в одном километре от Шлюссельбурга, стояло пять легковых автомобилей и автомобиль с радио станцией. Возле них находились генерал Буняченко, подполковник Николаев и несколько старших офицеров штаба Первой дивизии. По возвышенности проходила цепь американских танков, которые и задержали колонну генерала Буняченко.
Генерал Буняченко, как и другие бывшие с ним офицеры, были в форменной одежде, но уже без погон. Бледный, взволнованный Буняченко старался держать себя в руках и не терять самообладания. Ему плохо удавалось скрывать свое волнение, растерянность и отчаяние. Это был уже не тот твёрдый, решительный, волевой и смелый командир Первой дивизии генерал Буняченко, каким все привыкли видеть его всегда, даже в моменты самой большой опасности, в которой не раз находилась дивизия…
По мере приезда командиров полков, которых Буняченко вызвал после того, как его колонна была задержана американским заслоном, он поспешно, как-то несвязно и нервно говорил с каждым из них в отдельности. Казалось, что он чувствовал себя очень неловко, даже как бы виноватым перед своими командирами полков. Был короток разговор, короток был и последний приказ генерала Буняченко, который был похож скорее на совет, на просьбу:
— «Американцы в 14.00 часов отводят свои войска от Шлюссельбурга и передают город советским войскам. Распускайте полки, рекомендуйте всем кратчайшими путями идти в Западную Германию. Пусть идут одиночками, мелкими группами, избегая больших дорог и населенных пунктов. Дальнейшая судьба каждого теперь будет зависеть от самого себя… Я буду на юге Германии. Вы сумеете разыскать меня… Наше спасение только в Германии!»
Задавать вопросы было бесполезно. Было ясно, что генерал Буняченко больше ничего не может сказать и сам находится в растерянности перед полной неизвестностью… Сухое пожатие рук. Холодно расставались командиры полков со своим командиром…
В это же время подполковник Николаев на ломанном английско-немецком языке энергично пытался в чём то убедить стоявших на постах американцев, показывая им какую то бумагу. Наконец, американец, сделав повелительный жест рукой, произнес: — «О кэй!»
Бывший генерал Буняченко и сопровождавшие его сели в автомобили и, беспрепятственно миновав, американские посты, взяли направление на запад…
Бригада полковника Мищенко, развернувшись, стояла перед американскими танками в бездействии.
IV
В полках дивизии, находившихся западнее Шлюссельбурга, уже на американской территории, ещё не было ничего известно. Бойцы отдыхали после бессонной, тревожно проведённой ночи, в ожидании дальнейшего приказа. После перехода в американскую зону, люди ободрились, повеселели, настроение поднялось и вновь вернулась утраченная было надежда на благополучный выход из создавшегося положения.
Люди спокойно и крепко спали, устроившись на зелёной траве на живописном лугу у речки, пригреваемые лучами солнца. Офицеры были на своих местах. Несмотря на все неудачи и на неопределённость положения, колебания и тяжёлые моральные испытания, полки опять стали организованными и дисциплинированными войсковыми частями. Солдаты по-прежнему относились с уважением к своим офицерам и были готовы выполнить любой их приказ. Чувство ответственности и отношение офицеров всех рангов к своим обязанностям не понижалось до последних минут существования дивизии. При всех пережитых испытаниях честное отношение большинства стойких, не потерявших самообладания офицеров к своему долгу было высоко оценено подчинёнными.
По приезде в свои части от генерала Буняченко командиры полков объявили построение. Полки строились с надеждой на добрые вести, которые, может быть, привезли им их командиры. Полкам было сообщено создавшееся положение и передан приказ о роспуске дивизии… — «Спасайтесь сами, идите на Запад!»
Тяжёлым ударом это известие было для всех. Понуря головы, молча, не шевелясь, продолжали стоять в строю солдаты и офицеры. Каждый отдался своим мрачным мыслям о безвозвратно потерянных надеждах. Прошло несколько секунд полной тишины…
— «Прощайте, друзья мои боевые! Благодарю за службу солдатскую! Желаю вам удачи!»
Последняя команда — «Разойтись!» — всколыхнула неподвижно стоявших в строю людей. Этой последней командой было разрушено всё то, что до сих пор объединяло, сколачивало людей, создавало из них мощную дисциплинированную военную организацию. Был разрушен сплочённый в своем единстве боевой коллектив, каким являлась Первая дивизия… Так вдруг разрушилась та сила массы, которая являлась следствием организованности, психологического и морального воздействия. Та сила, которая заставляла людей забывать всё личное и беззаветно идти на самопожертвование; сила, которая направляла мышление людей, заставляла их рассуждать, чувствовать и действовать не иначе, как в интересах воинского долга… Перестали существовать полки, батальоны, роты. Всё было сломлено и мгновенно превратилось в толпу, каждый человек которой был одержим лишь мыслью о своем личном спасении и благополучии… Случилось так, что всё то, что еще так недавно крепко объединяло людей, всё то, ради чего они готовы были идти на смерть, и шли — сделалось вдруг для каждого таким далёким, чуждым и ненужным… Не стало силы, организующей и направляющей людскую массу. Каждый почувствовал себя растерянным, неуверенным, беспомощным перед непривычной необходимостью самостоятельно выбирать решение о своих дальнейших поступках. Люди, привыкшие подчиняться, готовы были и теперь последовать любому приказу, который мог бы ответить им на вопрос — что делать?
Но такого приказа не было, и ожидать его было не от кого…
И людьми овладел страх. Страх перед неизвестностью и отчаяние приводили к самым безрассудным поступкам. Торопились… Люди срывали с себя погоны, снимали мундиры, торопливо собирали свои вещи, из которых выбрасывалось всё то, что было когда то необходимо, а теперь стало совершенно ненужным. Все были нервно возбуждены, настроение было неестественно приподнятым, движения, голоса резкие, отрывистые.
Солдаты и офицеры расставались, обнимали друг друга, как близкие друзья, как родные и, давая друг другу советы, желали благополучия, удачи… Расходились… Повсюду были слышны реплики: — «Лучше бы умереть в бою, чем так расходиться, неизвестно куда и зачем…» «Пропало наше дело — освободили Родину!» Слышались и упрёки по адресу американцев за неоправданные надежды, которые возлагались на них. Слышались возмущённые отзывы о политической близорукости американцев, не понимавших сущности коммунизма, не понимавших и людей, восставших на борьбу с этим злом человечества… Наряду с этим выражались и другие мысли; мысли полного отчаяния: — «Теперь уже всё равно, где погибать — здесь или там…». «Пойдём к советам — всех не перевешают, посидим в Сибири и выйдем на свободу, будем жить на своей родине. А Сибирь ведь тоже русская земля…» Но ни одного слова упрека не было брошено по адресу своих командиров. Ни одного плохого слова не было произнесено против своих офицеров, против генерала Власова.
Солдаты и офицеры подходили к своему командиру полка, наблюдавшему за поспешными сборами своих людей, желая получить от него последний совет. Некоторые робко высказывали свое намерение идти на советскую сторону, с трепетом ожидая ответа на мучивший вопрос. Подходили группами по пятнадцать, двадцать человек, спрашивая: «А вы куда, господин полковник?» И получив ответ — «на Запад!» — тотчас решали: «Ну, тогда и мы на Запад! Пошли, ребята, а кто не хочет, пусть идет к красным, им там шкуры посдирают!» — И решительно шли на Запад, хотя только за несколько минут до этого сообща уже решили было идти к советам. Иногда такие группы разделялись и расходились в противоположные стороны — кто на Запад, кто на Восток. Расходясь на советскую и американскую стороны, люди не проявляли по отношению друг к другу ни малейшей враждебности, не бросали друг другу упреков. Никто никого не принуждал и не удерживал, каждый поступал так, как казалось лучшим…
Солдаты подходили к своему командиру полка, чтобы проститься с ним и, протягивая ему свои заскорузлые, мозолистые руки, обнимались, благодарили и, по русскому обычаю, просили прощения — «Простите, если было что не так, не поминайте лихом»… За что благодарили солдаты своего командира, расставаясь с ним навсегда и, может быть, даже перед смертью?… И люди пошли… Невозможно сказать, сколько при этом ушло на советскую сторону и сколько ушло на Запад. Истомившиеся в борьбе, павшие духом — шли на Восток, навстречу неминуемой жестокой расправе и хотя сознавая это, в глубине души всё же тая надежду на спасение. Те же, которые сохранили волю и способность к преодолению трудностей — шли на Запад, в неизвестность, но готовые к дальнейшей борьбе, с надеждой на лучшее будущее. Но как те, так и другие несли в сердцах своих любовь к Родине, к своему Народу и непримиримую ненависть к коммунистическому режиму…
