Игорь Болгарин - Расстрельное время
— Как мне известно, вы побывали на передовых позициях, — обратился Врангель к Бруссо. — Хотел бы услышать о ваших впечатлениях.
— Только в Таганаше, на Чонгаре. Меня сопровождал в поездке Главный инспектор артиллерии генерал… э-э…
— Илляшевич, — подсказал Врангель.
Бруссо задумался и затем, дав знак переводчику, стал говорить по-французски:
— В мои намерения входило уяснить обстановку, в которой будет сражаться ваша Русская армия. Я посетил расположение казачьей дивизии на Таганаше и три батареи, расположенных у железнодорожного моста через Сиваш. Батареи хорошо обустроены…
Неслышно вошел адъютант, внес большое блюдо с утренним кофе и французской сдобой — круасанами, расставил всё это возле собеседников.
Бруссо выждал, когда адъютант удалится, и снова продолжил:
— Да, так о батареях. За исключением полевых орудий, батареи мне показались мало соответствующими той роли, которая на них возлагается в предстоящих боях. Я хочу сказать, что огневая поддержка пехоты здесь слабо организована. А ближайшие воинские подразделения расположились верстах в пяти, в Таганаше. Мне объяснили, что позиции не оборудованы и войска отведены в места, где они могут укрыться от холода.
— Я там был на следующий день, — сказал Врангель. — У меня возникло противоположное впечатление. Знаете, генерал, вам давал объяснения генерал Илляшевич, который относится к инструкции, уставу, как к Святому Писанию. Он слишком правильный, ортодоксальный. А война — искусство. В ней постоянно приходится ради результата нарушать какие-то каноны, — Врангель вновь поднял взгляд на Бруссо. — Какие ещё сомнения у вас возникли?
— Пожалуй, больше никаких. Сам по себе Сиваш уже является как бы крепостной стеной. В эту пору года он непреодолим. А перешейки вами хорошо укреплены. Лично у меня нет никаких сомнений, что вы не повторите ошибок генерала Деникина и ранней весной отсюда, из Крыма, начнете свой освободительный поход.
— Я тоже на это надеюсь, — сказал Врангель. — И всё же…
Генерал Бруссо промолчал. Он догадывался, о чем пойдет дальнейший разговор, и не хотел его начинать. Пусть начинает Врангель, это уже будет выглядеть просьбой.
— Война — явление непредсказуемое, — начал Врангель. — В ней столько сослагательных, и каждое может повлиять на её исход. Близкий вам пример: Наполеон. Завоевал едва ли четверть России, но не учел одной мелочи, и потерпел поражение. Я имею в виду зиму.
— Теплая одежда и боеприпасы вам уже прибыли, — сказал адмирал Дюмениль. — Вскоре прибудет транспорт с продовольствием.
— Это, конечно, хорошо. Но как командующий армией я обязан быть уверенным не только в ближайшем будущем, но и предвидеть отдаленное. Я, как и вы, побывал на позициях и тоже уверовал в то, что Крым является неприступной крепостью. Но с моей стороны было бы легкомыслием не предусмотреть и самый печальный исход. Надеюсь, вы меня понимаете?
— Ну, зачем же о печальном? — капризно сказал Бруссо. — Тем более что для этого нет никаких оснований.
Врангель продолжил, словно не заметил реплики французского генерала:
— Я отвечаю, приблизительно, за сто пятьдесят тысяч военнослужащих и за вдвое большее количество цивильных — жен, детей, престарелых родителей этих солдат, поскольку они тоже вверили свою судьбу в мои руки.
— В самом деле, не будем пессимистами, — поддержал Бруссо адмирал. — Даже до размышлений об этом ещё пока очень далеко.
— Не могу согласиться с вами, — сказал Врангель. — Я обязан предусмотреть любые неожиданности. На то они и неожиданности.
— Хорошо. Что бы вы хотели от нас? — в упор спросил Бруссо.
— Я хотел бы наконец получить ответ на свое письмо, которое с вашей помощью передал адмиралу де Бону, — сказал Врангель. — Я уже тогда задал адмиралу де Бону вопрос: какую помощь могла бы оказать Франция моей армии, в случае, если она будет вынуждена покинуть Крым?
Бруссо медлил с ответом. Ответ, который он в свое время получил от де Бона для Врангеля, был довольно уклончивый. Помощь, которую французский флот сможет оказать генералу Врангелю, должна соответствовать принципам, которыми Французское правительство руководствуется со всеми законными правительствами, установившимися де-факто. Бруссо предпочел тогда не сообщать Врангелю этот ответ.
— Вопрос, помнится, был чисто теоретический. Но Франция, как видите, продолжает поставлять вам вооружение, боеприпасы, снаряжение и продовольствие. Не является ли это лучшим практическим ответом на ваш теоретический вопрос? — ответил наконец генерал Бруссо.
— Суть вопроса была иная, — ровным бесцветным голосом сказал Врангель. — Я спрашивал: в случае, если ситуация на фронте резко изменится, сможет ли Франция предоставить мне морские суда для того, чтобы я смог вывезти отсюда, из Крыма, порядка трехсот тысяч человек?
— Куда? Какие страны согласятся вас принять? — безжалостно спросил адмирал Дюмениль.
— Это следующая задача, которую предстоит решить. — Врангель поочередно коротко взглянул на Бруссо и Дюмениля. — Я рассчитывал, что и её мне поможет решить Французское правительство.
— Н-не знаю. Не уверен… — Сказал Бруссо и пояснил: — Любые действия, могущие вовлечь Францию в прямую конфронтацию с Советами, выходят за рамки помощи.
— Вы что же, уже признали Советскую Россию?
— Юридически — нет. Но фактически… Она уже существует, и мы были вынуждены признать её де-факто.
— Я это знаю. И что же, примерно такой ответ мне следует ждать от вашего правительства? — спросил Врангель, холодно оглядев французов. Это был «змеиный» взгляд, как называли его редкие подчиненные, испытавшие на себе неистовый гнев командующего.
— Нет, конечно, — поспешил ответить генерал Бруссо. — Я уверен, Франция не оставит вас беде.
— Это — слова. Всего лишь слова. А я жду от союзников поступков. Независимо ни от чего, мне необходимо, чтобы уже завтра все корабли, которые вы можете для меня выделить, стояли бы под парами в крымских портах. С запасом воды и хотя бы трехдневным пайковым довольствием.
— Петр Николаевич! — Бруссо ответил Врангелю таким же колким и недобрым взглядом. — Поговорим откровенно. Вашей России уже нет. А эвакуация армии — дорогостоящая акция. Кто возместит Франции эти убытки? Большевики?
— У вас прорезался другой, более твердый и менее дружелюбный голос, — заметил Врангель.
— Это вам показалось. Но подумайте сами. Франция заключила с вами договоры в надежде на то, что в будущем вы сумеете за всё рассчитаться. Но, похоже, вы можете стать банкротом. Это не я, это вы сказали.
И они оба одновременно встали.
— Извините, мы все трое немного погорячились. Как говорится, мужской разговор, — сказал Бруссо. — Однако, нам пора.
Врангель понял: они сказали то, о чем уже давно говорят в политических кругах Парижа. Он и сам понимал, они помогали, пока им платили. Потом помогали в надежде, что им вернут все долги. Но когда-то всё это должно было кончиться. И вот оно, кажется, кончилось… Сейчас… Сию минуту… Закроется дверь, и он останется один на один с самой неразрешимой проблемой, которую без их помощи он не сможет разрешить.
— Вот что! — Закипая от ярости, но изо всех сил сдерживая себя, сказал Врангель: — Если это понадобится… После того как вы эвакуируете из Крыма армию, в уплату вам отойдет весь российский флот. Надеюсь, достойная цена! — И, чуть помедлив, тоном разгулявшегося купца, добавил: — Сдачи не надо!
* * *Слащев со своей женой и ординарцем Ниной Нечволодовой жил в Севастополе, в своем старом салон-вагоне. После его отставки, несколько верных ему казаков остались при нем. Они отыскали на севастопольском железнодорожном кладбище его прежний вагон, в котором он во времена службы в Добровольческой армии исколесил не одну тысячу верст.
Вагон стоял в тупике с разбитыми окнами, весь разграбленный и разгромленный. При помощи деповских мастеров, точнее, при помощи хлеба и других продуктов, цены на которые взвинтились в Севастополе до небес, его в спешном порядке отремонтировали и даже слегка подкрасили. В большом купе, которое в прежние времена служило Слащеву и спальней, и кабинетом, поставили буржуйку с высокой трубой на крыше. Топили буржуйку извлеченными из насыпи старыми шпалами, отчего в салон-вагоне стоял постоянный запах их пропитки.
Старый Пантелей, с незапамятных времен исполнявший при Слащеве должность денщика, постоянно заботился о том, чтобы генерал и его окружение не претерпевало заметных изменений. Он, как и Слащев, любил всяческую живность, и она, с легкой руки денщика, никогда в вагоне не переводилась.
Вскоре он поселил в вагоне приблудного кота. Тот быстро здесь прижился и даже ухитрялся спать у Слащева в ногах. Всем котам, которые жили в салон-вагоне, Слащев давал одну и ту же кличку Барон. Бароны жили при Слащеве даже тогда, когда он ещё не был лично знаком с Врангелем.
