Анатолий Баюканский - Заложницы вождя
— Граждане немки! — прозвучала знакомая команда старшины конвоя. — Всем собираться у ворот прессового корпуса и ждать, когда подадут платформы.
— Вот злыдни, — фыркнула перепачканная копотью толстая Маргарита, — еще платформы нет, а уже на улицу выгоняют.
Платформ еще нет, — дошло до сознания Эльзы, — можно успеть пообедать. — Она заколебалась, рассуждая про себя. Коль ей выдали талон, по логике, она должна его использовать. Родители с детства приучили девушку к пунктуальности, к четкому выполнению распоряжений старших. Она поднялась на десяток ступеней вверх по железному трапу, чтобы высмотреть, что делает конвой, не прибыли ли еще платформы. Разжала кулак.
«Гвардейский талон», — плотный, коричневый, был реальностью. И Эльза решилась пойти поискать столовую, о которой столько слышала.
Помещение, где, по слухам, питались «гвардейцы», Эльза представляла неким сказочным дворцом, похожим на их колхозный Народный Дом. И кушанья, наверное, там и впрямь отменные. Бывало, в деревне в осеннюю пору созывали праздник по случаю окончания уборки урожая. Какое чудесное и волнующее было торжество! Столы ломились от яств — волжские осетры лежали целиком на специальных противнях, дымились домашние бифштексы, призывно розовели в тарелках и блюдах телячьи языки, холодное мясо, а сколько было солений и варений — не сосчитать. Каждая хозяйка пыталась удивить соседей своим кулинарным мастерством. — Эльза облизала потрескавшиеся губы. Вспомнила вдруг еще одну деталь: когда колонна проходит мимо спецстоловой, женщины невольно замедляют шаг, чтобы вдохнуть аппетитные запахи. Девятые сутки ссыльные живут впроголодь, едва таскают ноги, питаются баландой, сваренной на мучной болтушке да мороженой картошке, черной и противно-сладкой. И вот ей представилась возможность подкормиться. «Колонна обычно собирается около часа, — мысленно прикинула девушка, — я за это время успею съесть первое и второе, хлеб захвачу с собой, угощу Анну». И вдруг с горечью вспомнила: Анну еще вчера арестовало НКВД прямо средь бела дня, в цехе. Пришли двое в гражданской одежде, показали мастеру какую-то бумагу и через пару минут увели с собой Анну Пффаф. Куда? Зачем? На эти вопросы ответа никто из женщин не получил.
И все-таки Эльза решилась. Осторожно отделилась от группы ссыльных, занятых грустной беседой, через служебную калитку выскользнула во внутренний, никем не охраняемый двор, давно приметила нужную доску в заборе; много раз видела: таким способом ходят в столовую «вольные» — отодвигают доску, висящую на верхнем гвозде, пролезают в щель и… И вот она за пределами цеха. Надо было спешить, однако ноги словно бы приросли к земле. Страшное смятение охватило девушку. Оказывается, человек может очень быстро привыкнуть к неволе — она не знала и не могла идти, как все люди, без конвоя, стала похожа на слепую, потеряла не только ориентиры, но и привычку просто ходить в одиночку. Редкие прохожие, казалось, подозрительно оглядывали ее, отпускали по ее адресу враждебные выражения, хотя самих выражений и оскорблений она не слышала. Наверное, каждый из них только и думает, как бы задержать и арестовать беглянку. К растерянности присоединился страх — слепой, всепоглощающий, от которого задрожали колени и взмокло под мышками. Эльза представила, что будет с ней, если любой вохровец потребует предъявить документы. Однако, пересилив страх, она побежала к приметному двухэтажному зданию.
Столовая для «гвардейцев» не имела ничего примечательного — обычный огромный зал, столики на четыре человека. Как и в любой рабочей столовой, здесь из кухни валил пар, официантки выскакивали из кухни, как черти из преисподней, на ходу поправляя тарелки, криво стоящие на подносах. Ни лепнин на потолке, ни мраморных колонн, ни жареного мяса и в помине не было.
Эльза осторожно огляделась и присела к столику, за которым доедал пшенную кашу худой паренек в черном ремесленном бушлате. И еще она обратила внимание на то, что паренек был седым. Завидя девушку, он поднял на нее изумительной чистоты голубые глаза, и что-то кольнуло Эльзу в грудь, наверное, жалость.
— К вам можно?
— Садись, не занято! — бросил паренек, даже стул отодвинул.
— Благодарю!
— Откуда ты взялась, такая вежливая?
Вместо ответа Эльза, как пропуск в загадочный волшебный мир, положила на краешек стола заветный картонный прямоугольник, давая понять случайному грубияну-соседу, что попала в спецстоловую не случайно, что они тут все на равных. И еще Эльза заметила такую деталь: паренек бережно подъедал хлеб, ссыпал крошки в ладонь и проглатывал. Это, конечно, было неинтеллигентно, но ей понравилось. С детства в семье Эренрайхов царило прямо-таки молитвенное отношение к хлебу, к любой пище, которую, по словам матери, Господь давал им за труды праведные. Это чувство, как неосознанное до поры суеверие, глубоко сидело в душе. И Эльзе вдруг захотелось отдать картонный талончик на обед этому изможденному седому юноше, он, конечно, из-за гордости откажется, но… можно просто положить талон и уйти. Седой, будто прочитав ее мысли, снова поднял голубые глаза, и взгляды их встретились. Оба почему-то сильно смутились. Хорошо, что в этот момент появилась официантка, сгребла со стола ее талон, презрительно наморщив остренький носик, фыркнула и удалилась на кухню.
Присутствие Эльзы явно смущало паренька. Он вяло доел кашу, допил компот. Официантка необыкновенно быстро принесла поднос с едой. Правда, телятины и осетрины на тарелках не было, зато перед Эльзой появился кус черного хлеба, алюминиевая миска с пшенной кашей, внутри которой поблескивало крохотным солнышком сливочное масло. При виде этого сокровища Эльза сглотнула слюну и принялась за еду.
— Вы не скажете, почему не дали мне первого блюда? — поинтересовалась Эльза, быстро управившись с кашей.
— Поздно пришла, супа и не хватило, а ты… вижу, первый раз в «гвардии».
— Угу.
— Неужто две нормы дала? — пытливо взглянул на девушку. — Не верится.
— Возьми за сказку. — Эльза сделала равнодушный вид, как бы говоря: «Сам знаешь, гвардейские обеды кому попало не дают». В душе сожалела, что села именно за этот столик. Глупая, минуту назад готова была отдать этому насмешнику горбушку хлеба, пшенную кашу с маслом.
— Вижу, наголодалась, — с участием проговорил седой паренек, — я по этой части крупный спец.
— Что, я, по-твоему, пшенной каши никогда не ела? — Эльза усмехнулась, подумала о том, что еще не поздно пересесть за соседний столик, но что-то ее остановило от этого шага. Ведь седой явно не желал обидеть. И разве он не прав в том, что она оголодала?
— Да если хочешь знать, у нас такой каши… Эльза ужаснулась: «Господи! Зачем я рисуюсь? Зачем лгу?».
— Сразу видно, что ты очень важная и богатая! — Седой скривил губы и добродушно улыбнулся, так обычно улыбались умудренные жизненным опытом пожилые люди. — Что ж, каждому человеку своя судьба дана.
— Судьба? — переспросила Эльза. — Может, ты даже знаешь, что это такое?
— Еще бы не знать, — совершенно серьезно ответил седой, — это — суд божий, раздели-ка слово надвое — судь ба…
— Фантазер!
— А у тебя, случайно, папа не генерал Каримов?
«Каримов? — Эльза внутренне задрожала. — Неужели тот самый начальник, который гладил ее по щекам? Да, но откуда седой знает про Каримова? Уж не намекает ли он на их случайную встречу, во время ее начальник и обратил на нее свой странный взор. Боже мой! Какая ересь!»
— А кто такой этот Каримов? — простодушно спросила Эльза и затаила дыхание, ожидая ответа. Боялась себе признаться, что при одном упоминании фамилии начальника ей станет страшно и зябко. Так в деревне пугали домовыми малых неслухов-детей.
— О, да ты, оказывается, салага! Недавно в Сибирь прикатила? — Кривая усмешка растянула губы седого. — Страна должна знать своих героев. Это — великий человек. Сам о себе он говорит скромно: «Я — третий человек в Сибири после Аллаха». А вообще-то… Седой наклонился к ее запылавшему лицу и зашептал: «На комбинате Каримов — самый настоящий царь и бог, у него будто бы жратвы, как в пещере Алладина. Нынче, когда буханка черного хлеба на базарчике стоит тысячу, он…» Седой вдруг спохватился, отпрянул от Эльзы, сказал потерянно: «Слушай, я все выдумал, не верь моей трепотне. Я тебя впервые вижу, а если сам генерал узнает, меня замуруют в болванку снаряда вместо взрывчатки и выстрелят из пушки по фашистам.»
— Не бойся меня, пожалуйста, — робко попросила Эльза, — расскажи мне еще про Каримова.
— Почему я должен тебе верить?
— Не знаю, но мне так хочется с тобой поговорить, — наивно-трогательно призналась Эльза. С ней происходило необъяснимое отодвинулось: уплыло прочь давящее чувство неясной вины, исчез страх, забылись даже соотечественницы, которые, наверное, мерзнут за цеховыми воротами в ожидании пропавшей мерзавки. Она потеряла даже ощущение вкуса пшенной каши с маслом. — Зачем мне вас обманывать? У нас в народе есть поговорка: «Перед зеркалом не плюйся».
