Анатолий Брусникин - Беллона
— Увидишь… Я тебе такое покажу…
Диана больше не улыбалась, прочла что-то по моему лицу.
— Хорошо. Ты меня заинтриговал.
Но тут ее снизу позвала Крестинская, и я остался на лестнице один. От волнения было трудно дышать.
Сверху было видно через окно, что Диана с Крестинской остановились во дворе и о чем-то шепчутся.
Влюбленные мнительны. Я вспомнил насмешливую гримаску, с которой поглядела на меня Золотая Кудряшка, и заподозрил, что чертова кукла обо всем догадалась и хочет настроить Диану против меня.
Спустился на первый этаж, подкрался к окну, тихонько раскрыл раму пошире.
Нет, разговор был не обо мне.
— Значит, хорошо тебе живется у Агриппины?
— Как в сказке.
Я чуть высунулся. Крестинская разглядывала Диану со странным выражением.
— Никогда не понимала, что она в тебе нашла. Одно время жутко тебе завидовала, честное слово. Только знаешь, Короленко, я из пансиона тоже ухожу. — Крестинская заулыбалась, и я понял: она смотрит на Диану с торжеством и, пожалуй, превосходством. — Помнишь того молодого адъютанта, князя Ливена? Который был у нас на весеннем балу?
— Еще бы!
Крестинская скромно потупила взор.
— Он сделал мне предложение.
Диана всплеснула руками.
— Правда?!
— Его родители, конечно, были против. Кто он и кто я? Но у Жоржа очень твердый характер. — Крестинская перестала изображать скромность, ее глаза засверкали. — Только представь, Короленко! Уеду отсюда в Петербург! А закончится эта дурацкая война, мы поедем в Париж. Я взялась за французский как следует. Без этого мне теперь нельзя…
Я потерял интерес к разговору: девчачья болтовня и меня не касается. А наверху в это самое время Иноземцов делал госпоже Ипсиланти предложение. Может быть, всё уже закончилось. Но чем?
Стараясь не скрипеть ступенями, я поспешил вернуться наверх.
Из коридора, с того самого места, где Диана некогда «переводила» мне беседу Платона Платоновича с Агриппиной, было и видно, и слышно, что происходит в гостиной.
Кажется, я не опоздал. До объяснения еще не дошло. Очевидно, вначале капитану пришлось выслушать хозяйку.
— Вашу просьбу я, разумеется, исполню-с, — говорил он, когда я выглянул из-за угла. — Приведу всех своих офицеров — разумеется, молодых и холостых — в пансион на ваш осенний бал. Им это полезно-с, с барышнями полюбезничать.
— Очень признательна, для бедняжек два наших бала, весенний и осенний, такое большое событие! Ну что ж, решено. А о чем со мною желали побеседовать вы?
Капитан откашлялся, заерзал на стуле. Они сидели у стола совсем близко друг от друга. Сидели и молчали. Агриппина вдруг порозовела, коснулась воротничка.
— В горле пересохло… Чай, должно быть, уже остыл.
И взяла чашку. Как кстати!
Вдруг — не знаю, что на него нашло — Иноземцов дернулся, задел локоть госпожи Ипсиланти, и чашка упала на стол. У ней отлетела ручка, а чай с волшебным снадобьем разлился!
— Боже, что с вами?! — вскричала Агриппина Львовна.
Платон Платонович схватился за висок.
— Виноват-с… Оса укусила. Тысяча извинений!
— Дайте посмотрю! Нужно вынуть жало!
Она вскочила, наклонилась, однако капитан поспешно отодвинулся.
— Пустое-с… Агриппина Львовна, я должен вам сказать… нечто… То есть, если, конечно, вам будет угодно меня выслушать…
Здесь Иноземцов закашлялся и осип, как это случалось с ним в минуты крайнего напряжения. Он заговорил так тихо, что даже я с моим острым слухом не мог разобрать ни слова. Видел лишь, что капитан ужасно волнуется, запинается и помогает себе жестикуляцией. Агриппина слушала, опустив глаза. Щеки у нее были уже не розовые, а пунцовые. Платон Платонович же, напротив, всё больше бледнел.
Он размахивал руками сильней и сильней, голос понемногу креп.
— …Я недостоин, тут нечего говорить. Какая из меня пара? Ни имения, ни состояния, бирюк бирюком. Вы, конечно, меня сейчас выставите за дверь, и правильно сделаете. Но я решил, в бурю лучше обрубить якоря, а дальше, как ветер вынесет… Нету больше моих сил говорить вам одно, а думать про другое. Прошу вас, велите мне идти прочь! И я на всех парусах…
Господи, как же он мямлил! Я понял, что главных слов капитан так и не произнес, всё ходит вокруг да около! Чего, казалось бы, проще: «Люблю, жить без вас не могу, предлагаю твердую руку и пылкое сердце». А он плетет невесть что — пойди пойми, чего хочет.
Но Агриппина, оказывается, всё отлично поняла. И выжимать из капитана главных слов не стала.
— Погодите, погодите… — Она остановила его движением руки. — Оставьте эти ваши морские метафоры. Платон Платонович, милый… Вы мне очень дороги. За эти месяцы я к вам привязалась. Что привязалась — я вас… — Недоговорила, затрясла головой. — Нет, нет! Вы знаете мою историю! — Госпожа Ипсиланти повернулась к портрету, в ее глазах заблестели слезы. — Я плачу о нем, о моем Саше, каждую ночь! Восемь лет — каждую ночь! Он так мало жил! Он лежит там, на темном океанском дне, совсем один, никому не нужный, всеми забытый! Если и я его предам, что ж это будет? Можно ль так поступить?
В сильнейшем волнении Иноземцов перебил ее:
— Конечно… Да-да, я понимаю. Предавать никак нельзя-с. Еще и в канун Александровых именин… То есть, виноват, не в именинах дело, а дело в том, что я подлец. Как это я осмелился вообразить, будто… Да еще сунуться с предложением! Простите меня! Если только это возможно.
Он вскочил, опрокинув стул. Лицо у бедного Платона Платоновича было такое, что у меня просто сердце оборвалось.
Забыв обо всем на свете, я кинулся в гостиную из своего укрытия. Мне показалось, что он сейчас упадет.
— А, Гера, — пролепетал Иноземцов. — Очень кстати. Пойдем, брат. Нам пора… восвояси.
— Погодите, Платон Платонович, мы не договорили! — Никогда еще Агриппина не смотрела на меня так сердито. Я и не подозревал, что она умеет так ожечь взглядом. — Я еще не все вам сказала!
— Нет-нет, нам в самом деле пора-с… — Капитан пятился к двери, неловко кланяясь. Она шла следом. — На фрегат нужно-с. У нас очередь подходит на ночные стрельбы… Надобно подготовиться.
Хозяйка остановилась, поняв, что его не удержишь.
— Но мы ведь завтра увидимся? Смотрите. Вы обещались быть. Слово моряка?
— Конечно. Обещал — исполню-с.
Госпожа Ипсиланти печально сказала:
— Так до встречи на театре!
На улице, надевая шляпу, Платон Платонович проговорил с горькой усмешкой:
— Вот именно: театр да и только… Нужно закурить.
Он сунул руку в карман, но вместо сигары достал полупустой пузырек. Поглядел на него — да в сердцах отшвырнул. Маленькая бутылочка покатилась по земле.
Я малость отстал от капитана.
Зелье в действии
…А вот большая и яркая картина, вся наполненная красками и светом, однако по краям обрамленная густой черной тенью.
Это тридцатое августа одна тыща восемьсот пятьдесят четвертого года. День памяти святого благоверного князя Александра Невского.
Я в Дворянском собрании. Попал сюда я лишь благодаря тому, что состою при капитане «Беллоны». Простолюдину в столь возвышенном месте находиться не положено. Но я в матроске тонкого сукна, брюках со штрипками, сверкающих штиблетах — барчук и только. Платон Платонович позаботился нарядить меня так, чтобы никто не распознал юнгу, нижайшего из нижних чинов.
И всё ж я отчаянно робею. Во-первых, я ослеплен великолепием зала с его белоснежными колоннами, золотой лепниной, хрустальными люстрами, пурпурными портьерами и бархатными креслами; повсюду эполеты, позументы, муаровые орденские ленты, высокие дамские прически, сверкающие ожерелья, алмазные венцы (по-иностранному — диадемы). Во-вторых, я трепещу из-за предстоящего объяснения с Дианой. Вчерашнее капитаново фиаско (это как поражение, только еще хуже) не прибавило мне храбрости.
Но я не благородный Платон Платонович, я твердо решил, что от помощи зелья не откажусь. Часто я сую руку в карман и стискиваю потными пальцами бутылочку, которую вчера украдкой подобрал в дорожной пыли. Еще больше я надеюсь на другое мощное оружие — чудесное подземелье с мозаикой, увидев которую Диана сама поймет, как крепко и неразрушимо связала нас с нею судьба.
В креслах места для меня, конечно, не предусмотрено. Там и лейтенантов с поручиками почти не видно, все больше штаб-офицеры с плечами, украшенными золотой канителью. Даже Иноземцова, даром что командир боевого корабля, усадили в десятый ряд…
Но мне в зал было и не нужно. Я сразу юркнул за сцену, специально сооруженную ради спектакля. Там висели занавесы в три ряда: первый — с вензелями Черноморского флота, два остальных с намалеванными декорациями. Было где побродить и где спрятаться. А заодно и к Диане поближе.