Иван Папуловский - А жизнь одна...
Анна Порфирьевна, широко раскрыв глаза, вместе с мужем слушала рассказ Курта и вспоминала то, что знала с тех послевоенных лет в Шверине.
— Фашисты ведь тут же повесили ее?
— Да, они повесили ее. Зато имя этой честной немки, которая ненавидела фашизм, навечно останется в нашей памяти.
Последние слова Курт Набут сказал дрогнувшим от волнения голосом, тихо. Вступивший в разговор Вилли тут же поведал о том, что у Курта Набута два брата отца погибли на Восточном фронте, а сам его отец добровольно сдался в плен, стал активистом комитета «Свободная Германия» и в Берлинской битве с микрофоном радиоусилительной установки пробирался в самые опасные места боев и призывал немецких солдат сложить оружие. Хельмут Набут был тяжело ранен в развалинах перед имперской канцелярией, после войны вернулся в Шверин инвалидом, но пытался участвовать в делах, пока предательский инфаркт не настиг окончательно. Его с воинскими почестями похоронили на братском кладбище у Площади жертв фашизма и милитаризма, рядом с советскими воинами, павшими при освобождении Шверина и прилегающих земель…
«Рядом с нашими… — напряженно думал Николай Иванович, когда Курт, взявшийся довести до конца рассказ Вилли о Набуте-отце, произнес эту многозначительную фразу: «Рядом с советскими воинами». — Да, да, этот бывший гитлеровский солдат заработал такое право — покоиться рядом с героями… Вот и сын его стал коммунистом, хороший сын, он мне нравится — молодой, умный, с твердыми убеждениями — это ведь сразу видно… Надо с ним познакомиться получше. Впрочем, он, видимо, «закреплен» за нами на все десять дней — конечно же!..»
Николай Иванович угадал: Курту Набуту горком и окружком СЕПГ поручили сопровождать Крылаткиных вплоть до возвращения в Берлин и посадки на московский поезд. Так они стали друзьями.
А пока Вилли вел «Волгу» уже по залитому солнцем Циппендорфу. Узенькой, хорошо знакомой улочкой они спустились к озеру и по набережной, вдоль пляжа, повернули направо. Анна Порфирьевна, ойкнув, схватила Николая Ивановича за руку, а Вилли притормозил машину: по отмели и пляжу важно шагали огромные белые лебеди. Их Крылаткины помнили еще с сороковых годов. Дорога между тем вновь пошла в гору, повернула еще раз направо, «Волга» проскочила мимо таблички: «Въезд запрещен». Вилли вышел из машины перед воротами экзотичной, спрятавшейся под буковыми деревьями загородной усадьбы, открыл обе створки и через полминуты остановил машину у старинного, но модернизированного под современные удобства двухэтажного особняка под толстой камышовой крышей. Это и была «резиденция», о которой много лет с теплотой будут вспоминать потом мои дед и бабушка…
9.
Приезд Майеров и Курта Набута пришелся по душе не только нашей семье, но и всем друзьям покойного Николая Ивановича — его однополчанам, товарищам по цеху, даже заместитель союзного министра Карл Васильевич Забродин, узнав об этом, к вечеру того же дня заехал на отцову квартиру — познакомиться с немецкими друзьями, «на высоком уровне» поблагодарить их за приезд и сочувствие.
За ужином в присутствии немецких друзей и всей нашей семьи он в юмористических тонах рассказал, как однажды, в бытность его начальником цеха, бывший фронтовик Николай Иванович Крылаткин дал ему урок партийности и справедливости, который заставил его, удачливого молодого инженера, настроиться на новую волну взаимоотношений с людьми. Кто знает, как сложилась бы дальнейшая биография этого инженера, если б не тот урок…
За столом привлек к себе внимание Курт Набут. Он расстегнул ворот рубашки, тепло смотрел на всех нас и вспоминал истории, о которых не знал даже я, всю жизнь считавший себя особо доверенным лицом моего деда.
А Курт мало ел и много говорил…
В сорок пятом, после освобождения Шверина советскими войсками, многие местные жители долго приглядывались к русским солдатам и офицерам, старались держаться от них подальше. Ведь все знали, какое горе гитлеровские армии принесли советскому народу, и боялись, что русские, одержав верх, начнут мстить теперь всем немцам, — и это было бы даже понятно. Непонятными стали сдержанность и миролюбие советских воинов, — не остыв от длинного боевого пути, они весело подзывали к походным кухням детей и женщин, организовали снабжение, военные мастерские чинили тракторы и сеялки, советские патрули строго следили за порядком на улицах.
Рота лейтенанта Крылаткина несла караульную службу — охраняла государственные и общественные объекты, брала на учет памятники архитектуры и культуры, выставляла посты в необходимых по оперативной обстановке местах скопления людей, вылавливала затаившихся эсэсовцев.
Однажды к вечеру, неподалеку от зоопарка, возвращавшийся из города в Циппендорф Николай Иванович услышал из кустов слабый стон. Быстро загнав патрон в канал ствола пистолета, он двинулся на угасавшие звуки. Под старым тополем лежал с разбитым лицом человек в черной кожаной куртке и светлых, испачканных кровью брюках. Увидев советского офицера, он попытался приподнять голову, но не смог.
— Они ушли… — сказал он по-немецки и затих.
Николай Иванович достал из полевой сумки индивидуальный пакет, ватой вытер лицо пострадавшего, расстегнул куртку и отпрянул: из глубокой ножевой раны чуть ниже сердца толчками выбрасывало густую кровь. Испачкав руки в крови, молодой советский офицер довольно умело перевязал потуже рану и попытался поднять раненого. С большим трудом он вынес его к дороге, рассчитав, что скоро должна пройти патрульная машина. Действительно, вскоре послышался слабый рокот автомобильного мотора, вдали мелькнул свет фар. На «виллисе» подъехали солдаты из его полка, хорошо знавшие старшего лейтенанта Крылаткина.
— Немец? — спросил кто-то из них. — Цивильный?
— Цивильный! — ответил Николай Иванович. — Он сказал мне фразу: «Они ушли». Кто — «они», куда ушли?.. Вот что, ребята: везите раненого в наш госпиталь, двое оставайтесь со мной, попробуем разыскать следы ушедших. А вы из госпиталя позвоните в комендатуру — пусть вышлют наряд с собакой.
Так и сделали. Машина с раненым ушла, а оставшиеся с Николаем Ивановичем солдаты всю ночь искали следы преступников, но они оборвались у большого Шверинского озера. Куда ушла лодка, установить тогда не удалось. Однако неделю спустя был задержан бывший деятель местного «гитлерюгенда», обитавший с целой бандой в окрестных лесах; в страхе за свою шкуру он и выдал сообщников, назвал и фамилию того, кто нанес удар ножом.
А раненый потерял много крови, несколько дней не приходил в сознание. Это оказался активист городского самоуправления, и уничтожить его бандиты решили за общественную деятельность и сотрудничество с советскими военными властями.
Старший лейтенант Крылаткин приехал в госпиталь в момент, когда врачи уже теряли всякую надежду спасти раненого.
— О, это вы его нашли, старший лейтенант? — набросился на офицера, выйдя из операционной, маленький, какой-то весь круглый и агрессивный врач-хирург. — Так что вы стоите? Нужна кровь — много крови! Солдаты есть в вашем подчинении?
— Я — командир роты…
— Отлично, старший лейтенант! Спросите желающих дать кровь…
— Да я сам!.. — воскликнул немедленно мой дед.
— Отлично, и вы сами! Но этого мало — зовите своих солдат…
Словом, через двадцать минут у ворот госпиталя стояла в четком строю вся рота во главе с ее командиром. Сам он первым вошел в процедурную. Немецкий товарищ был спасен.
Об этом случае Курту Набуту поведал его отец — Хельмут Набут.
Впервые к Эльбе старший лейтенант Крылаткин ездил из Шверина уже после того, как союзные войска отошли за установленную демаркационную линию. Сейчас по Эльбе в районе Бойценбурга проходила государственная граница между двумя немецкими государствами — ГДР и ФРГ.
Завод «Эльбеверфь» стоит на самой границе — построенные его коллективом комфортабельные речные туристские теплоходы спускаются со стапелей в узенький канал с темной спокойной водой, чуть ниже завода сливающейся с водами Эльбы. А в сотне метров за каналом тянется белое ограждение с колючей проволокой — стена, разделяющая мир социализма и мир капитализма. Из-за Эльбы рабочих завода можно без бинокля узнать в лицо…
Мой дед и бабушка в сопровождении Курта Набута и молодого, энергичного директора завода степенно ходили по цехам «Эльбеверфи», знакомились с людьми. Узнали, что заводу уже более ста восьмидесяти лет, что еще в 1932 году, в период жестокой безработицы, именно заказы молодой Советской страны помогли бойценбургским судостроителям оживить производство, получить работу и хлеб. А после окончания войны с фашизмом маршал Жуков сделал первый заказ — построить шесть катеров для советской военной администрации…
