Виктор Митрошенков - Голубые дороги
Доктор технических наук, председатель комиссии по испытаниям профессор В. С. Пышнов рассказывал:
«Вместе с Бахчиванджи я провел немало времени — и у самолета, и на досуге. По характеру он обаятельный, в компании — заводила: хорошо пел, играл на баяне, мандолине, пианино. Мог веселиться до утра, «не подогревая» своего настроения, — не пил, не курил. В карманах носил конфеты, раздаривал ребятишкам. Любил детей, и они отвечали ему тем же, поджидали, сопровождали ватагами. На новогодней елке он как‑то изображал Деда–Мороза, говорят, с успехом».
Начальник штаба одного из авиационных полков Московского округа ПВО подполковник Ткаченко писал:
«Прошло много лет, но я очень хорошо помню совместную с Григорием Бахчиванджи службу в полку, который охранял небо Москвы. Григорий хорошо знал авиационную технику, ведь он в прошлом техник, грамотно ее эксплуатировал, бережно относился к ней. Уважал и ценил труд других летчиков. Он был не только командиром, он был моим другом. В высшей степени организованный, всегда собранный, подтянутый, чисто, до синевы щек, выбритый и всегда улыбчивый».
Очень верный портрет. Следует добавить, что дружба с Бахчиванджи помогала в жизни сержанту Ткаченко. У Григория Яковлевича он научился контролировать себя, свои поступки. Позднее, узнав о гибели своего командира, Ткаченко решает стать летчиком, поступает в авиационное училище, а после окончания просит направить его в части Московского округа ПВО. Когда по состоянию здоровья врачи запретили ему летать, военный летчик первого класса майор Дмитрий Ткаченко переходит на штабную работу.
Все, знавшие Бахчиванджи, восхищались его мужеством, мастерскими воздушными атаками. В одном из боев на самолет командира полка подполковника Петра Михайловича Стефановского насело несколько фашистских асов. Было это недалеко от аэродрома, на виду летчиков полка. Основные силы полка находились на задании, вернулись лишь некоторые летчики, израсходовав боекомплект и горючее. В их числе был и Бахчиванджи. Пять или шесть летчиков не имело самолетов. Все они смотрели в небо на невообразимую карусель, творившуюся там. Немецкие летчики гонялись за единственным советским самолетом, осыпали его градом пуль, но сбить не могли. Бахчиванджи, подходя к аэродрому, не заметил этой воздушной кавалькады, она в это время оттеснилась в сторону, спокойно сел.
Увидев, что творится в небе, Бахчиванджи взлетел, не успев заправиться, пополнить запас снарядов. Он с ходу врезался в кучу вертящихся самолетов и, прижав одного, выстрелил. Самолет грохнулся вниз. Стефановский увидел самолет Бахчиванджи и по экономному расходу снарядов понял, что Жора имеет их ограниченное количество. Бой длился недолго. Стефановский сбил самолет, наседавший на Бахчиванджи, а Жора сбил «Дорнье-215», стремившийся снизу полоснуть Стефановского. Потом, как‑то сразу, мигом, фашисты исчезли. В воздухе стало спокойно и тихо: остановился мотор на самолете Бахчиванджи. Используя инерционный запас скорости, Григорий развернулся и посадил истребитель.
Летчики выволокли Бахчиванджи из кабины, дружно схватили, чтобы подбросить вверх, и вдруг обнаружили — Григорий ранен.
После этого боя Стефановский принял решение пред–ставить Бахчиванджи к званию Героя Советского Союза.
Вот почему так трудно было командиру полка расстаться с лучшим летчиком.
…Бахчиванджи становится полноправным членом творческого коллектива КБ. Его рабочий день начинался в кабинете Главного конструктора, продолжался — у двигателей. Именно ракетные двигатели (ЖРД) пока все еще с трудом поддавались управлению. Ведущие конструкторы–двигателисты Алексей Михайлович Исаев и Леонид Степанович Душкин проявляют необычное усилие воли. Двигатель становится главным звеном в подготовке к полету. Москва торопит с испытаниями. Обстановка на фронте требует нового оружия. Нужен скоростной истребитель–перехватчик. Создание нового самолета — это не стремление к рекорду скорости. Выигрыш в скорости на войне — это победа, тысячи сохраненных жизней. И он, Бахчиванджи, это понимал лучше других. Но Болховитинов ученый, а не кустарь. Создание нового непременно несет в себе движение в науке. Надо и создавать самолет, и двигать науку. А это так трудно. Может быть, не тратить энергию на выколачивание металла — пусть самолет пока будет деревянным. Пусть пока он будет в воздухе 3–5 минут, но будет быстрее фашистского, выше вражеского: высота — гарантия успеха в бою.
Бахчиванджи просит Главного начать стендовые испытания, подготовку к полету самолета, готового к испытаниям в воздухе, а Главный уносится мыслями вперед, видит свое детище более совершенным, совершающим необычные рейсы. Болховитинов стремится войти в утвержденные характеристики. Главные: скорость — 800 км/час, тяга двигателя — 1100 кг. Хоть самолет и деревянный (сосна и фанера), надо сохранить малые габариты.
Зима принесла новые известия с фронта. Советские войска начали наступление. Враг отходит назад.
Производственное совещание — обычное, деловое совещание, где присходит уточнение заданий. Главный пришел в генеральской форме, которой еще ни разу не надевал здесь. Болховитинову 44 года. По взволнованности, по глазам, потерявшим усталость, исчезнувшим морщинкам люди поняли, что сейчас будет сообщено что‑то важное, значительное.
Теребя пуговицы, срывающимся голосом сказал:
— Праздник у нашего народа. Мы начали освобождать свою Родину. Теперь нет такой силы, которая могла бы остановить советские войска. Вы не хуже меня понимаете, что очень нужен фронту наш самолет. Я буду просить Москву разрешить в марте летные испытания. Прошу вас, товарищи, сделайте все возможное.
Генерал всегда был краток, уравновешен, ровный, спокойный голос его не обретал металла даже тогда, когда случалось что‑то непредвиденное, были ошибки, срывы. Конструкторы, инженеры, специалисты работали день и ночь. Каждый понимал свою роль и работал на совесть, на победу.
Бахчиванджи вел стендовые испытания, «вживался» в самолет. Виктор Федорович вспоминал:
«Так как на стенде должен был проверяться не только двигатель, но и баки, и трубопроводы, и управление двигателем, стенд был сделан как фюзеляж самолета, с расположенными в нем двигателем, управлением им, топливной системой, сиденьем летчика, приборной доской и бронеспинкой. На этом стенде отрабатывались двигатель и самолет — вместе.
После нескольких месяцев работы выявленные при испытаниях неполадки были устранены, и мы приступили к тренировке летчика. Бахчиванджи быстро освоил специфику запуска и управления тягой двигателя. Не раз проводил имитацию полета с полной выработкой горючей смеси. Но в одно из испытаний запуск с первой попытки не удался. Это случалось не раз и раньше. Бахчиванджи сделал повторную попытку запустить двигатель, и… будучи при второй попытке подожжена свечой, горючая смесь сдетонировала и разорвала камеру сгорания. Сопло улетело в озеро. Боковые стенки камеры сгорания, как у снаряда, разлетелись в стороны. А массивная головка двигателя, в которой расположены форсунки, полетела вперед на баки с топливом и окислителем, разворотила их, ударилась в бронеспинку сиденья летчика, но ее не пробила. Все же от удара в бронеспинку Бахчиванджи так сильно бросило вперед, что он ударился головой о приборную доску. К счастью, удар был не очень сильный, и он только рассек себе бровь. Однако для нас — конструкторов — более важной, чем физическая травма, была травма психологическая. Все мы с большим беспокойством ждали его реакции на это происшествие, грозившее ему смертью, думали, скажет: «Да ну вас всех к черту! Доведите сначала двигатель, а потом уж будем говорить о дальнейших летных испытаниях». Был бы понятен его прямой отказ от дальнейших испытаний. Но не таков Григорий Бахчиванджи. Он не только не отказался от продолжения испытаний. Наоборот! Он был первым, ратовавшим за наибыстрейшее восстановление стенда и продолжение испытаний! А это требовало наивысшей храбрости».
Инженер по двигателю, боевой и активный помощник Л. Душкина и А. Исаева — Арвид Владимирович Палло о том дне вспоминал:
«Взорвался двигатель. Отчего — установили потом. Тогда, конечно, я не успел ни о чем подумать: лицо залила азотная кислота, чем‑то ударило в плечо. Хорошо, что глаза защищали очки, а то бы остался слепым. Помнится, мелькнула мысль: дышать нельзя, пропадут легкие. Тихонько шагнул к двери. Где‑то она слева. И тут меня кольнуло: а Бахчиванджи? Как он, жив ли? В сарайчике сплошной дым, ничего не видно. Превозмогая боль, я ощупью протянул руку к креслу, нащупал воротник куртки, потянул. Летчик подался ко мне. Жив, значит. Сразу отлегло на душе. Не помню, как вытащил его из сарайчика. Очнулся в снегу. Лицо горело от боли.
Пришли в себя, огляделись — мы в больнице. Травмы чувствительные: у Бахчиванджи разбило лоб, мелкие ожоги, у меня с лица слезла кожа… Забинтовали наши головы сплошняком, только из марли выглядывали глаза. Положили рядом на соседние койки…»
