Павел Зябкин - Герой не нашего времени 2
Владимир даже сформулировал: «Быть праведником, это удел одиноких. Близким жить с ним, одна беда. По миру пустит и глупостям научит».
Меж тем, стажировка в отделении подошла к концу. Вышел из отпуска кадровик. Надо было заканчивать оформление. Поленившись ехать сам, лейтенант вручив Вовке отношение, отправил его самого. «Спасение утопающих — дело самих утопающих».
Акт психолога дали в заклеенном конверте. Владимира жгло любопытство, предчувствие было плохое, еще тогда на собеседовании. Выход он нашел радикальный. В ларьке купил точно такой же конверт и пользуясь тем, что акт не опечатан, а в надежде на честность кандидата, просто заклеен в конверт, вскрыл его. Увиденное его шокировало: «Группа риска. Не рекомендован». Так значилось в заключении. Почва стала уходить из-под ног. Но Владимир предпочел не сдаваться. Понадеявшись на чудо или русский авось, он как ни в чем ни бывало отвез заключение кадровику. Невинными глазами смотрел на того, пока вскрывался конверт.
Нет, чуда не случилось. Сходу Владимира не отвергли, людей все-таки не хватало. Дня два его вопрос муссировался с вышестоящими начальниками, но никто ответственности на себя брать за человека с улицы не хотел. Приватно объяснили: «Ну самих нас, если кто из Чечни приехал, то на учет ставят. Кабы что не вышло. Считают, что «крыша съехала». А ты вообще пришел со стороны, еще с такой биографией».
Тяжело было расставаться с надеждой, которая помогала ему заниматься тупой и дешевой работенкой. Помогала смиряться с постоянным обманом со стороны хозяев. Порой их открытого презрения к наемным работникам. «Вот-вот и я расстанусь с этим», — думал он когда было совсем туго. Теперь не расстанешься. Привыкай к новому рабству. Живи от подачки до подачки. Как все, кто вокруг тебя. Не лезь со свиным рылом в калачный ряд. Тяжелее всего было не то, что придется остаток жизни влачить в нищете, а полная невозможность реализовать себя. И одиночество. Все возвращалось на круги своя. Как и тогда, давно, еще перед первой войной, он вновь ощутил собственную никчемность и ненужность. В денежном эквиваленте он стоил не много. А эквивалент этот был решающим для окружающих. Он бы смирился с этим, будь один. Тогда можно было замкнуться в своем мирке. Наплевать на все. Жить этаким юродом, как Баклан тот же. Может это и путь. Не зря же на Руси юроды были. Но эта роскошь была не для него. Была же дочь. Хотелось хоть что-то сделать для нее. Нет, не жить для нее, это тоже форма эгоизма, потом требовать от детей преклонения. Я мол, для тебя жил, давай теперь меня люби. А за что? Если по-другому то не умел? Нет, Владимир хотел стать опорой для дочери в жизни. Чтобы помочь ей избежать собственных ошибок. Не дать сломаться, когда будет невмоготу, если такое случится. Но по этой жизни все эти вопросы решали деньги. А их у Владимира не было.
Глава 12
Прошел год с лишним. В жизни Владимира ничего, кроме мест работы, которые он менял как перчатки, не изменилось. Неспособность пристроиться в мире ловкачей пригибало его к земле. Куда бы он не устраивался, везде одно и тоже: невыплаты, штрафы, неуверенность в завтрашнем дне. Еле-еле сведение концов с концами. Впрочем тут он был не одинок.
Однажды, летним вечером, дежуря в кафе, следя за пьяными, он заметил парня, собиравшего в пакет, пустые бутылки у входа.
— Не дашь закурить? — обратился парень к Владимиру.
— Держи, — протянул он ему сигарету. — Андрюха! Мать твою… — удивленно воскликнул узнав в парне своего сослуживца. Того самого Андрея, с которым впервые встретился на вертолетной площадке. — Вот так встреча!
— Вовка! — теперь сослуживца узнал и Андрей.
Вид у Андрея был не самый лучший. Видимо не пошли ему впрок «боевые». Мишка вон тоже мясом не торгует. Хорошо хоть не спился. А компаньон его по мясоторговле бухает постоянно. Где-то кочегаром зимой пристроился на копейки. Так и живут.
— Вот Андрей и встретились в кафе, как ты мечтал, — не удержался от язвительности Владимир. — Видишь, я сторожу его, ты бутылки собираешь. Потом может наоборот будет.
Разговорились. История банальная, сколько их слушать можно. Приехал Андрей, половину денег в дороге украли сотоварищи. Ну а что осталось пропил потихоньку. Чего в деревне то делать? Все путное давно схвачено уже кем надо. Вот в город подался. А тут что? То разнорабочим, то грузчиком. Где заплатят, где обманут. Сейчас вот пока без работы. Ну, бутылки тоже неплохо собирать, на хлеб и сигареты хватает. Ну, на выпивку, само собой. Где живет? А, у баба одной, нет, не молода, под шестьдесят. Зато за так. Что же служить не стал дальше как хотел? А где? Везде муштра одна. «Боевые» отменили. «Президентские» теперь — шестьсот рублей в сутки. Редко кому один день в месяце закрывают. Большинству вообще ничего за полгода не закрыли. Ему самому за три месяца ни одного не закрыли. Хоть и в боях был. Вон даже в ногу ранили, так и тот день как «боевой» не засчитали. Хотя и справки и все с госпиталя было.
Вот такая история. К утру, сменившись, Вовка еще припил с Андрюхой. На автопилоте добрались до домов. Все как обычно.
Следующий день принес сюрприз. Возвращаясь от дочери, Владимир встретил своего сокурсника, что работал адвокатом. Тот сильно не спешил. Так потрепались немного. Подивился Вовкиной неустроенности, что мол так? Да неужели? Да вот и неужели. А тут десятилетие выпуска завтра. Подходи, все соберутся. На том и расстались.
А Владимир решил прийти. Он понимал, что ничего уже не связывает с теми людьми, с кем учился. По-разному прошли те десять лет. Но интересно все-таки, а как у них? Может поболтает, ведь есть ему что рассказать. А еще, еще смутная надежда, вдруг кто поможет, подскажет. Неужели он со своим образованием ничем кроме как ларьки охранять заниматься не сможет?
На следующий день возле университетского корпуса толпились выпускники образца 92 года. Многих было не узнать, потолстели, посолиднели, да и облысели многие. Вот из огромного Джипа вывалился такой же огромный, заплывший жиром, Анатолий Петров, федеральный судья в одном сельском районе. Огромный золотой крест на толстенной золотой цепи украшал его грудь. Вот стоит облысевший, выглядящий на все пятьдесят Сергей Новиков, ныне преуспевающий частный нотариус. И многие, многие другие. Работники прокуратуры, старшие офицеры милиции, преуспевающие и не очень адвокаты и нотариусы, бизнесмены разного масштаба, чиновники администрации. На их фоне Вовка выглядел как мальчик-школьник среди учителей. Поздоровавшись и узнав о его нынешнем положении они улыбаясь извинялись и уходили к себе подобным. Те, с кем был Вовка когда-то дружен, ныне не обращали на него внимания. Он оказался в полном одиночестве в толпе, была еще надежда на то, что совместная выпивка раскрепостит, пробьет ту стену отчуждения между ним и ими. Ему хотелось просто пообщаться с тем миром из которого он вылетел, может быть безвозвратно.
Но застолье организованное более удачливыми коллегами на одной из турбаз, не принесло радости Владимиру. Он практически в одиночестве поглощал спиртное. Все только и судачили о том, кто и чего больше достиг. Разговоры крутились о деньгах, клиентах. Завязывались нужные деловые связи. Какая скука. Что это все? Мишура, разве человек интересен как кошелек? Зевота напала на Владимира. Как оказались пусты эти люди. Как мерзко выглядел спор двух коммерсантов, из-за какого-то пустяка. Но никто не хотел уступать друг другу. Как никчемны показались ему их мечты и желания. Неужели они собираются жить вечно? Неужели думают что все вечно на земле? Неужели правда верят в свою избранность? После соприкосновения с вечностью на Кавказе таким глупым и пустым это все казалось. А ведь он хотел в их мир. Нет, Владимир допив рюмку по английски незаметно удалился. Впрочем его и так никто не замечал. Кому он, ничего не представляющий и не имеющий веса и денег нужен? Единственный сокурсник что по пьянке наедине, распинался Владимиру в уважении к его военному прошлому, тут же исчез, когда появились другие. Словно он стеснялся его общества.
Проснувшись наутро он в паскудном настроении пошел на насточертевшую работу. Похмелье и пережитое накануне угнетало. Душила меркантильность мира. Так хотелось уйти в пустыню, подобно отшельникам. Еще он с сожалением заметил, что нарушилась та гармония с Богом, что была на Кавказе. Нет, не то что он там грешил меньше, просто была Вера, Вера позволявшая не смотреть на все суетное, мирское. Осознавать себя частицей бессмертного мироздания. Смотреть на все, как на приходящее, не жалеть об потерянном материальном благе. Теперь Вера тускнела. В Церкви он не был с момента отъезда в Чечню. Проходя мимо храмов ему хотелось зайти, но вид дорогих автомашин у церковных дверей, ларьков торгующих церковными атрибутами, с жадными старушками сидящими за их кассами, отвращали желание. Возвращали с небес на землю. У него просто выработался какой-то обостренный нюх на фальшь и бездушие. Очень нездоровый и ненужный дар. Тяжело жить с этим даром.
