Сергей Арсеньев - Ленка-пенка
Толика тоже обманули на толкучке. Поэтому и шубу он принёс в булочную. Боялся, что снова обманут. Он вчера вечером на толкучку ходил и выменял у какой-то женщины за мамино золотое обручальное кольцо плавленый сырок. Довольный, вернулся домой, кормить маму. Но оказалось, что Толика обманули. Внутри упаковки, точно повторявшей фабричную, было что-то совершенно несъедобное. Какая-то застывшая сероватая масса без запаха. Есть это точно было нельзя.
И коробочку, и её содержимое, Толик показал мне, когда я зашла к нему в гости. Не просто так зашла, конечно. Я брикет гороха принесла им. Жалко горох. Но у нас ещё два целых брикета осталось и один чуть отъеденный.
Ну не могла, не могла я иначе!
Мама же умирает!!
Я ведь помню, как я в отчаянии металась, пытаясь найти Саше хоть какую-нибудь еду. А еды нигде не было. Никто не давал мне еды.
Я верю, что продержаться нужно чуть-чуть. Совсем чуть-чуть. Говорят, по льду Ладоги постоянно, и день и ночь, везут в Ленинград продовольствие. Может быть, уже завтра или послезавтра хлебную норму поднимут?! А у Толика за эти два дня умрёт мама. Потому что я пожадничала. Как я в зеркало после этого смотреть буду на себя?
Никто не взял у Толика шубу. Мы с ним вернулись к дому, я попросила его подождать у подъезда, а сама поднялась к себе за горохом. Сашка сидел на кровати, опершись спиной на подушки, и прял шерсть. Никогда его таким не видела. Очень смешной.
Я взяла брикет гороха, отрезала половину от нашей сегодняшней хлебной нормы, а ещё отломила кусочек от шоколадки. Кашу из концентрата варить долго. Если маме Толика совсем плохо и она не может ждать, дам ей шоколадку. Саша ничего не сказал мне, когда я выносила продукты. Считал, что раз выношу - значит так надо.
Дома у Толика было жутко холодно, почти как на улице. Буржуйка у них была, но не было стёкол в окне. Окно заделано кое-как, а потому в щели задувал ветер. А ещё было темно. Конечно, в окне-то фанера. Да и с дровами у них явно хуже, чем у нас с Сашей. По сравнению с их кучкой наша сваленная в углу комнаты гора щепок выглядела просто Эверестом.
На столе стояла какая-то консервная банка. В ней что-то было налито, и плавала какая-то не то тряпочка, не то верёвочка. Эта тряпочка-верёвочка слабо горела, огонёк колыхался на ветру от окна.
Когда мы с Толиком вошли в комнату, то сразу уловили гнетущую атмосферу, витавшую в воздухе. Мы опоздали? На деревянных ногах толик подошёл к лежащей на кровати женщине. Но нет, та была ещё жива и даже в сознании. Толик сказал ей, что мы принесли покушать. Кашу.
Вскоре я всё поняла, мне объяснили. Кроме мамы Толика, в комнате была ещё одна женщина, я сразу не заметила её в темноте. Это соседка, тётя Люся. И ещё её дочка Варенька. Они переехали к ним ещё в октябре, так было теплее. У тёти Люси не было буржуйки, и она не смогла раздобыть даже фанеру, чтобы заделать окно. Просто заткнула его подушками.
Варенька умерла. Пока Толик ходил за едой, Варенька умерла. Это из-за неё маме Толика так плохо. Варенька родилась уже после начала войны, в конце августа. Ей не было ещё и четырёх месяцев. Она не могла есть совсем ничего, кроме молока. Поэтому мама Толика отдавала тёте Люсе часть своей пайки, чтобы у той не пропало молоко. Но неделю назад молоко всё равно пропало, хотя тётя Люся по нашим меркам питалась хорошо. Ведь кроме своей, она ещё и пайку Вареньки съедала. Та была слишком мелкой, чтобы самой кушать её. Да плюс мама Толика тётю Люсю за счёт себя подкармливала. К сожалению, это не помогло. Вареньке пытались давать сосать через марлю хлебный мякиш и варили болтушку из муки. А позавчера Толик принёс ей из школы стакан соевого молока. Только её это не спасло. Фашисты убили и её тоже. Она прожила всего четыре месяца.
Толик сразу стал растапливать буржуйку, чтобы начать варить кашу маме. Я отдала той кусочек шоколадки и оставила Толика возиться у плиты, а тётю Люсю - готовить дочь к похоронам, а сама в подавленном настроении пошла в школу. Кушать дрожжевой суп.
Жалко Вареньку.
Ну, а уже ближе к вечеру, часа в четыре, кто-то начал часто барабанить в нашу дверь. Я открыла её, и обнаружила на лестничной площадке Толика. Тот срывающимся от волнения голосом сказал мне, что в наш гастроном привезли продукты. Он сейчас бежит туда и займёт очередь и мне тоже. Быстрее, пока не кончилось!
Нам повезло. Мы отстояли почти два часа, но купили еду! По мясным карточкам давали сушёную рыбу. Одну рыбину с ладонь взрослого мужчины величиной на карточку. А по детским сахарным - по сто пятьдесят граммов соевых конфет. Удалось взять и то и другое.
К сожалению, у Саши больше не детская карточка. Ему двенадцать лет исполнилось, и на декабрь Саше выдали уже карточку иждивенца. А по таким карточкам конфет вчера не давали. Очень обидно. Но Толик купил конфет не только на свою карточку, но и на Варенькину. А потом разделил её конфеты пополам и половину отдал нам.
Всё равно, Вареньке они были больше не нужны...
Глава 30
- ...Саш, а я помню, каким он был тогда. У него по углам такие вроде как цветочки были сделаны, а посередине две единички вылеплены. Мне же одиннадцать лет исполнилось.
- А мы с Вовкой тогда тоже тебе подарок сделали на День Рождения. Только ты не заметила ничего.
- Вы? Подарок? Какой ещё подарок? Не ври, не дарили вы ничего.
- Дарили. Говорю же, ты не заметила просто.
- И что же вы подарили мне такого?
- Как, что? Мы с ним за весь день, за всё 9 мая, ни одной пакости не сделали тебе. Это и был наш подарок, поняла?
- Нда. Что ж, спасибо. Знатный подарок.
- Какой смогли. Давай перевернём его? А то неудобно стало.
- Давай. Точно, тут больше.
- Вкуснотища.
- Не говори. Хорошо, что баба Таня забыла про него.
- Угу. А может, она всё же жива? В госпитале где-нибудь.
- Вряд ли. Ты же сам видел, каким почерком последняя запись сделана.
- Да. Ну, а вдруг?
- Не надо, Саш. Я уже поплакала. Не надо.
- Фу, у тебя пальцы керосином воняют. Как ты ешь такими руками?
- Других у меня нет. Устала я, Саш. Не пойду сейчас на колонку. А воды в чайнике только на утро нам осталось, ты выдул всё за день. Нечем руки помыть.
- Хочешь, я тебя покормлю?
- Ты?
- Да. Ты же кормила меня.
- Ты сам то, когда руки мыл в последний раз?
- Давно. Врать не буду, давно. Но у меня они хотя бы не в керосине.
- Ладно, уговорил. Корми. А то действительно какой-то странный привкус во рту. Наверное, это от керосина.
- Тихо, Лен! Сводку передают!
Я полулежу в своей кровати, опираясь о подушку спиной. Рядом, в этой же кровати, Сашка. На коленях у нас, поверх одеяла, лежит грязный противень. Сашка пальцами отковыривает от него засохшие сладкие комочки и попеременно вкладывает их то в свой, то в мой рот. Но сразу мы не глотаем их, конечно. Мы медленно сосём их. Так вкусно!
Сладкие комочки - это всё, что осталось от большого пирога с джемом, который баба Таня испекла в мае на мой последний День Рождения. Я случайно этот противень нашла в самой глубине комода на кухне. Вообще-то, я там спички искала. Со спичками как-то плохо стало. В магазинах пропали они. Не зря дедушка Кондрат советовал спички запасать, ой не зря.
Я так думаю, тогда, в мае, баба Таня, убирая со стола, задвинула противень подальше, намереваясь помыть его на следующий день. Но на следующий день, 10 мая, они с дедушкой приезжали в гости к нам. И остались у нас ночевать. Домой они вернулись лишь вечером воскресенья, 11 мая. Баба Таня, видно, закрутилась, да так про противень и забыла. А сегодня я нашла его. Какое счастье!
Ой, по радио только что передали, наши станцию Войбокало заняли. А это ведь тут, у нас, на Ленинградском фронте! Не только под Москвой наши наступают, у нас тоже! Под Москвой же из Волоколамска фашистов выгнали. Бегут, бегут они, сволочи!
А дедушка Кондрат умер. Сердце не выдержало. Он вечером двенадцатого декабря умер, в тот самый день, что и Вова. Может быть даже, в тот самый час. Радио говорит, пять тысяч трупов сук фашистских насчитали под Войбокало. Ну и правильно. Мало ещё их набили.
Баба Таня письмо мне написала. Вернее, не мне, а родителям. Она не знала, что мамы и папы уже нет в живых. Из этого следует, что папа до них тогда не дошёл. С ним что-то по пути туда случилось. Бедный папочка. Я ведь как чувствовала, так не хотела его отпускать. А он ушёл. С палочкой своей. У него ножка болела, холодно было. Но он пошёл. Суки. Ненавижу!!
Всё нормально, Саш. Это я папу вспомнила. Извини, я больше не буду реветь. Спасибо.
Сашка слезу у меня на щеке заметил. Утешает. Самый вкусный комочек отковырял мне, с кусочком засохшего джема. Добрый он, Сашка. И как я раньше не замечала этого?
Баба Таня тоже умерла, наверное. Только не дома, а где-то на улице. Письмо она в комнате на столе оставила. Знала, что рано или поздно кто-нибудь придёт к ним. Только она маму или папу ждала, письмо для них. Не думала она, что я приду.
