Богдан Сушинский - До последнего солдата
— Точно. Списать. И… на фронт отправить.
Рассмеявшись, она оглянулась на приближавшегося связиста — мрачного и злого на всю уцелевшую в войне часть мира.
— Все, товарищи командиры, отговорили мы свое по телефону.
Беркут и Мальчевский переглянулись.
— Что ты там каркаешь, Иуда о тридцати трудоднях? — осклабился младший сержант. — Я тебя сейчас так «отговорю», что в братскую могилу без справки не примут.
— Без связи мы теперь, — демонстративно не обращал на него внимания телефонист. — То ли рвануло где-то на том берегу, то ли немец линию нащупал.
— Может, не в ту степь крутил, барышня петербургская? — усомнился Мальчевский.
— Сам иди покрути.
Все трое с тоской посмотрели на сереющий сразу за белой полосой правый берег. Каждый из них понимал: пока связь действовала, гарнизон каменоломен оставался частью действующей армии. Что-то можно было узнать, на что-то рассчитывать. А главное, в штабе дивизии могли знать, что они все еще в строю. А потеряв связь, в штабе дивизии уже завтра в этом усомнятся.
— Вот что, связист: о том, что связь с тем берегом опять потеряна — никому ни слова. До поры.
— Понял, товарищ капитан.
— Зато связь между штольнями должна действовать безотказно. Иначе противник расчленит нас по каменоломням.
— Тоже понял.
— А может запустить его по кабельку через реку? — предложил Мальчевский. — До штаба доползет — еще понятливее станет, грыжа Лжедмитрия второго.
* * *Когда Беркут прибыл в свою штабную комнатку, там его уже ждал рядовой Зотов. Это был приземистый крепыш, с головой, посаженной прямо на широкие, слегка обвисающие плечи, и со сломанным, слегка вздернутым носом.
— Я на заставе дежурил, товарищ капитан, как раз в том месте, где вы офицера германского отпустили, и вот, — высунул он из рукава шинели кулак, в котором была зажата бумажка, — подбросили. Окликнули и перебросили в консервной банке, через скальный гребень.
— Проверенный способ. Давно перебросили?
— Полчаса назад. Мальчевский предупредил меня, что германец может передать записку и чтобы я о ней никому…
— Не такая уж это тайна, — как можно безразличнее молвил капитан, вспомнив однако предостережение и Коруна, и майора Урченина, — хотя, как ты понимаешь, распространяться о записке не стоит.
— Мальчевский потому и назначил меня в заставу, как раз на том месте, что уверен был: за мной — могила.
«Увожу своих солдат утром, — прочел капитан. — Ваши силы командованию известны. Роту сменит свежее подразделение и взвод русской полиции. Таким образом, перемирие завершено. Я свое слово сдержал. До встречи в послевоенной Германии».
Беркута удивила пространность записки. Гауптман вполне мог ограничиться сообщением об уходе его роты. Но именно то, что германец не ограничился таким лаконичным уведомлением, свидетельствовало о его благородстве. За этой запиской стоял человек, которому не безразлично было, что о нем подумают, как оценят его умение держать слово, даже если оценивать это придется врагу.
Андрей представления не имел о том, кем был этот Вильгельм Ганке до войны, был ли он кадровым военным, или же вынужден надеть мундир, оставив то ли свое родовое имение, то ли университетскую кафедру. Как вообще произошло, что он оказался в окопах? Но что человек этот умеет ценить благородство, и даже посреди этой кровавой и неправедной бойни оставался аристократом духа, — в этом капитан уже убедился.
Беркуту и в самом деле захотелось еще когда-нибудь встретиться с этим офицером. Ведь случилось же так, что его линии судьбы не раз пересекались с линиями гауптштурмфюрера СС Штубера. Так почему бы не предположить, что точно так же они пересекутся с гауптманом Ганке?
— Оказывается, ты надежный парень, Зотов. — И красноармеец не догадывался, что в этой похвале есть часть похвалы, адресованной гауптману.
— Просто, я умею знать только то, что мне положено знать, — сурово произнес Зотов.
— Неоценимое качество. Если бы предложил пойти со мной за линию фронта, в составе диверсионной группы, пошел бы?
— Так вы диверсант?
— Можно сказать и так.
— С вами пошел бы. Судя по всему, вы человек храбрый, и будто специально для войны сотворенный.
— Значит, пошел бы?
— Если бы еще немного подготовиться…
— Буду иметь это в виду. А пока что отнеси эти записку гауптману. Доставишь немцам тем же способом.
«Умение держать слово офицера, — написал Беркут на клочке бумажки, — ценилось во все времена и во всех армиях. Вы его сдержали, гауптман».
— Если по каким-то причинам передать немцам не получиться, уничтожишь, — предупредил он Зотова.
— Это уж как водится, — многозначительно заверил тот коменданта.
25
Поужинав, Беркут захватил два котелка каши и понес их в дом. Об обитателях, старике и парнишке, ни старшина, ни повар даже не заикнулись. Двое местных, гражданских, на довольствии у них не стоят — это они усвоили четко. Значит, позаботиться о хозяевах должен он. Тем более что для Андрея это был хороший повод наконец-то поговорить со стариком по душам.
— А кашу, офицер-командир, зачем? — проворчал старик, когда, встретив на крыльце, Андрей подал ему два котелка. — Солдат-горемык объедать? Видано ли на Руси такое? — приподнял он котелки своими некогда могучими руками с потрескавшимися заскорузлыми пальцами. — Всегда наоборот было. Они наши дворы объедали.
— Не обращайте внимания, отец. Обычное угощение. Солдатское, правда. Зайдем в дом. Нужно поговорить.
— Ну, если поговорить — тогда можно. У котелка — оно сытнее.
Старик вошел в коридор, однако в комнату свою не пригласил. Сказал: «Зайди к себе, офицер-командир. Я сейчас». Оставил один котелок в комнате, и только тогда вошел в клетушку, отведенную капитану.
— Тимофеем Карповичем меня кличут, — сразу же напомнил он.
— Помню-помню.
— О подземелье расспрашивать будешь, о штольнях? Согласен, они вам как раз впору.
— Сначала о парнишке, который у тебя живет и которого ты слишком скупо пред очи людские выставляешь.
— Под ружье подставить хочешь? — устало усмехнулся старик, присаживаясь на лавку у окна. — Ненадежный штык у тебя появится.
— Просто ночью мне показалось, что я слышал женский голос. Так я действительно слышал его, или показалось?
Какое-то время они молча смотрели друг другу в глаза. И старик понял, что дальше темнить нет смысла.
— Женский, в этом ошибиться трудно. Хотя девка моя и старалась всячески подделывать голос под мальчишеский.
— Вот теперь все становится на свои места, — вздохнул капитан, — а то мне уже начало казаться, что это у меня галлюцинации какие-то.
— Я ведь потому так охотно и пригласил тебя, офицер-командир, к себе, чтобы хоть какую-нибудь защиту иметь. А то ведь пока немцы тут хозяйничали, она большей частью в каменоломнях пряталась. Если на хуторе тихо, сидит в хате, прохаживается, даже рыбу удит, одевшись под хлопца. А как только немцы нагрянут, под камень уходит.
— Божественная тактика.
— Я там и пещерку для нее козьими шкурами вымостил, да шинелями-одеялами утеплил. Даже буржуйку поставил, но так, чтобы в штольню чадила. А что сделаешь? Не мы эту войну затевали-кровавили, поэтому нам ее без крови пережить надобно.
— Кто она тебе: дочь, внучка?
— Племянница. Калиной зовут. Из села она. Мать в сорок первом умерла, как раз за месяц до войны. Без отца росла. Лицо у нее не шибко бабье: что хлопец, что девка — не сразу раскумекаешь. Я это приметил, ну и…
— Божественно. Вопрос, однако. Ну, хорошо, от немцев прятал. Чего ж от своих прячешь?
— А что свои? Свои — они те же мужики-кобеля. И дело свое мужское ушло знают.
— Тоже трудно не согласиться.
— Хорошо хоть ты тут какой-никакой офицер, и даже капитан, появился. Думаешь, лейтенанта этого твоего послушались бы? А то еще старшина всеми командовать начал, потому как ротный их не шибко в дела солдатские вникал.
— Когда появляется хоть какой-нибудь капитан, — это всегда неплохо. Но ты все же покажи мне его… Не Калину, а подземелье «твоего парня». Оно нам может пригодиться.
— Под лазарет?
— Может, и под лазарет. Для начала перенесем туда майора. Не возражаешь?
— Только майор там и поместится, — пожал плечами Брыла. — Я и сам хотел сказать, чтобы его там отогревали, коль уж учительница побоялась оставаться с ним в доме. Вот только заносить туда трудновато будет. Разве что придется снова со штольни ход проламывать.
— Нужно будет — проломаем. Пошли, покажешь.
— Тяжело мне туда, с моими ногами. Калина, — позвал он, выйдя в коридор. — Слышь, девка? Проведи офицера в свою подкаменную келью.
Девушка не ответила, и старик заглянул в ее комнатку.
