Ганс Киншерманн - Кроваво-красный снег
22 октября. Сегодня мы должны прибыть на место назначения, однако после короткой остановки почему-то продолжаем путь. Нам, солдатам, ничего не говорят, мы можем лишь догадываться о том, куда едем. Мы знаем, что русские после августовского наступления дошли до Харькова и двинулись дальше на запад. В данный момент наступающие части Красной Армии находятся где-то между Кременчугом и Днепропетровском. Возрожденная 6-я армия вермахта, к которой мы приписаны, будет участвовать в боях примерно в этих самых местах.
Через несколько часов мы высаживаемся с поезда и дальше следуем на наших грузовиках. Двигаемся в том направлении, откуда доносятся звуки боя. Едем по равнине через поля еще не убранной кукурузы. Повсюду видны следы военных действий и останки сгоревшей русской и немецкой техники — свидетельства того, как передвигалась в последние недели линия фронта. Где же она сейчас проходит? Точных сведений об этом нет, и наше начальство приказывает нам осторожно продвигаться вперед.
23 октября. Останавливаемся на привал на краю кукурузного поля. Машины разъезжаются в стороны, чтобы не стать удобной целью для вражеской авиации. Кукурузные початки отливают золотом в лучах заходящего солнца. Над землей медленно поднимается туман. Я по каким-то смутно осознаваемым признакам чувствую дыхание приближающейся русской зимы. Грохот артиллерийского обстрела делается громче. Отчетливо слышим доносящуюся с фланга стрельбу танковых орудий. Передний край фронта извивается, подобно змее с отрубленной головой. Хотя бой идет где-то далеко от нас, передовые подразделения врага вполне могут находиться у нас в тылу. Так, должно быть, думал и пилот «швейной машинки», появившейся неизвестно откуда над нашими головами.
Мы изумленно смотрим на русский самолет, летающий над нами. Он то снижается, то набирает высоту. Неужели советский летчик сошел с ума?
Между тем пилот высовывается из кабины, и мы слышим, как он кричит:
— Русские? Немцы?
Мы теряем дар речи. Разве можно представить себе нечто подобное? Этот парень не знает, кто находится под ним, и все же осмеливается летать так низко на своем фанерном биплане. Тем не менее, ему удается совершать рискованные фигуры высшего пилотажа. Мы в изумлении наблюдаем за ним. Никому из нас не приходит в голову открыть по вражескому самолету огонь.
Но пилоту, видимо, этого мало. Из-за неважной освещенности и толстых летных очков, — а также потому, что в него никто не стреляет, — он, должно быть, считает, что внизу русские. Он делает правый поворот и пролетает над нами. На этот раз мы встречаем винтовочным залпом. Одна из пуль попадает в мотор. Самолет теряет высоту и камнем падает на землю. В следующую секунду его охватывает пламя.
Бросаемся к самолету и помогаем пилоту выбраться наружу. Он издает поток ругательств, снимает летные очки и только сейчас узнает в нас немцев. Свою ошибку он признает нервным взрывом смеха. Ефрейтор Рудник предлагает ему сигарету. Пленный летчик закуривает, но тут же бросает сигарету. Ее вкус не нравится ему, и он, достав пачку из кармана, закуривает русскую папиросу.
— Даже после того, как мы начали стрелять, ты все еще считал нас друзьями? — усмехается Рудник и снимает с русского висящую у него на шее полевую сумку, в которой, по всей видимости, находятся карты и документы. Рудник передает ее нашему риттмейстеру. Пленный ранен. Наш санитар перевязывает раненого, и позднее его отвозят на машине «Скорой помощи» в госпиталь.
Тем временем солнце опускается к горизонту. На западе видна лишь тонкая полоска красноватого света. Неумолимо надвигаются сумерки.
— Завтра будет хороший день, — замечает Фриц Кошински, который последним забирается в кузов грузовика.
Отъезжаем уже в темноте. Вскоре нас останавливает мотоциклист, который выезжал вперед, чтобы разведать обстановку. Впереди деревня, предположительно занятая русскими. Они, скорее всего, охраняют главную магистраль армейского подвоза, проходящую через деревню.
— Выгружаемся! — звучит команда.
Машины рассредоточиваются. Мы стоим и ждем. Слышу, как наш ротный командир спрашивает старшего разведывательной группы о численности красноармейцев в деревне. Он этого не знает. Вскоре возвращается разведчик на мотоцикле, и мы получаем приказ оставаться на этом месте до утра, когда к нам подтянутся остальные подразделения нашей части. Утром на наш участок фронта прибудет подкрепление — несколько противотанковых орудий.
24 октября. Сегодня солнечная погода, правда, ветреная и холодная. Весь наш полк собрался в месте сбора и готов к боевым действиям. Начинаем наступление на деревню. Здесь мне все кажется по-другому по сравнению с Калачом. Здесь за нами численное преимущество, и мы, пожалуй, сможем обратить противника в бегство. Осознание этого поднимает боевой дух у простых солдат. Деревня небольшая, домов мало, дорога не слишком разбитая. Мы захватываем много оружия, которое наши минеры тут же взрывают. Захвачены примерно шестьдесят пленных, которых мы отправляем в тыл. Линия фронта здесь непостоянная — на многих участках советские танки ворвались на позиции частей вермахта и сейчас находятся у нас в тылу.
29 октября. На рассвете выезжаем из Новой Праги и вскоре прибываем в расположение нашей части. Начинаем совместное наступление на врага. Во время атаки нас постоянно обстреливают русские пушки и «сталинские органы». Мы несем потери и вынуждены постоянно окапываться. Один из наших солдат, подносчик патронов по имени Гейнц Барч, ранен в голову. Затем тяжелое ранение в плечо получает итальянский доброволец, которого мы называем Марко. Мы километр за километром тесним противника, и, когда становится темно, несколько солдат, и я в их числе, неожиданно оказываемся в окружении людей, которые переговариваются на русском языке. Их человек десять, и в темноте им не удается отступить достаточно быстро. Они сдаются в плен без боя.
Мы продолжаем наступать в темноте, следуя за танками, точнее, сидя на броне. Время от времени они останавливаются, мы слезаем и идем дальше пешком. У нас строгий приказ начальства — при каждой длительной остановке мы обязательно должны окапываться. Фриц Кошински где-то раздобыл лопату с длинным черенком, так что мы теперь можем выкопать стрелковую ячейку быстрее, чем обычной саперной лопаткой. Нам довольно часто приходится делать подобные остановки. За последние дни я, пожалуй, вырыл больше окопов в русской земле, чем сделал грядок в огороде возле моего родного дома за всю мою жизнь.
Я натер мозоли на руках и поэтому часто проклинаю вслух рытье нескончаемых окопов. Однако позднее я оцениваю важность приказа, обязывающего солдата иметь свой окоп, когда мы оказываемся в открытом поле при артиллерийском обстреле или неожиданном налете вражеской авиации.
30 октября. Сегодня мы атакуем части Красной Армии к западу от реки Ингулец неподалеку от Терноватки. Несмотря на сильный огонь противника, нам удается при помощи других рот и противотанкового дивизиона создать небольшой плацдарм на восточном берегу реки. В самом начале атаки из-за плотного огня советских танков мы лишаемся 20-мм зенитки и одного самоходного орудия. Расчет зенитного орудия погиб полностью, а экипаж самоходки получил серьезные ожоги.
Несмотря на темноту, наш риттмейстер хочет отправить разведгруппу в небольшую деревушку Недайвода, расположенную прямо перед нашими позициями. Разведчики вскоре возвращаются и сообщают, что дома в деревне расположены вдоль обоих берегов неглубокой речушки. В самой деревне обнаружены лишь стрелковые части русских, хотя на одной из улиц они засекли один танк «Т-34».
— Отлично! Сначала займемся танком! — слышу я голос нашего командира. Наши машины остаются в укрытии, в то время как мы наступаем в направлении деревни небольшими группами. Отряд, возглавляемый риттмейстером, движется к Недайводе в сопровождении 75-мм самоходного противотанкового орудия. Мы стараемся не производить никакого шума. По сигналу разведчиков оживает мотор самоходки.
Чем ближе мы подбираемся к танку, тем осторожнее ведем себя. Мы часто слышим низкий гул моторов, и время от времени до нашего слуха доносятся откуда-то из темноты чужие голоса. Двигаемся дальше. Мотор самоходки работает на малых оборотах. Гусеницы плавно скользят по земле. Уже совсем стемнело, однако местность время от времени освещается лунным светом, проникающим через ползущие по небу тучи. Впереди видны лишь тени домов и деревьев. Приказы отдаются шепотом. Выстраиваемся в одну шеренгу.
— Не отставать! Держаться вместе! Наступаем медленно и осторожно! Ждем приказов риттмейстера!
Самоходка движется со скоростью улитки. Перед нами возникает живая изгородь. Где-то рядом должен находиться советский танк. Если нас сейчас обнаружат, то мы утратим элемент внезапности, и вражеская бронемашина расстреляет нас в упор. Продолжаем наступать с удвоенной осторожностью. Под чьей-то ногой хрустит упавшая на землю ветка, и мы все замираем на месте, стараясь слиться с темнотой. Самоходка продвигается вперед по метру за один рывок. Где же «тридцатьчетверка»?
