Иван Кривоногов - Родина зовет
Товарищи, давно работавшие в этой команде, говорили, что сюда, к срытой горе, часто привозят заключенных и здесь расстреливают.
Мне довелось быть свидетелем такой расправы. Однажды к конвоирам подошел офицер и приказал отвести нас на верх горы. Через несколько минут подъехала машина, из нее эсэсовцы вывели двоих заключенных. Судя по одежде, это были русские. Нашим конвоирам хотелось посмотреть происходящее, и они подошли к самому краю обрыва. За ними приблизились и мы. Я видел, как русских подвели к земляной стене и поставили к ней лицом. Эсэсовцы подняли пистолеты и выстрелили в спины заключенным. Один из них сразу упал, а другой, круто повернувшись, бросился бежать к дороге. Солдаты охраны подняли беспорядочную стрельбу, но пленник бежал между ними, и они боялись перестрелять друг друга. Произошло замешательство. [127] А русский был уже близко от леса, оставалось всего несколько метров.
Мы едва удержались, чтобы не закричать.
Но тут шофер машины, услышав крики, выскочил из кабины и выстрелил в пленного. Тот упал и больше не поднялся. Расстрелянных втащили в машину, и фашисты уехали. А мы вернулись на место казни и продолжали работу. Но перед глазами долго еще стоял этот отчаянный парень, который бросился бежать из-под немецких пуль.
Я часто вспоминал слова переводчика Кондрата: «Из этого лагеря еще никто не убегал. Так что не пытайтесь». И все-таки многие на наших глазах предпринимали попытки, дерзкие, смелые, вызванные непобедимой ненавистью к фашистам, стремлением вырваться из плена, попасть на Родину, встать в ряды ее защитников. Мы восхищались их мужеством, горько переживали их неудачи, скорбели о них, когда они погибали. Но я считал, что нельзя отказываться от этих попыток, что каждый из нас должен искать любой возможности побега, и мучился от того, что сам до сих пор не мог найти такую возможность.
Через несколько дней команду, в которой я работал, уменьшили и всех, кого выгнали из нее, передали команде «Кепка». В нее попал и я. Команда «Кепка» - самая страшная в лагере. Ее капо был отъявленный злобный бандит с зеленым винкелем на груди. Мы и раньше видели, что из этой команды каждый день приносят мертвых и искалеченных. Бандит Кепка (по имени его и названа команда) еще на построении в лагере так избивал заключенных, что их прямо с площадки несли в санчасть.
Эта команда тоже срывала гору недалеко от лагеря, расчищая площадку под склад. Едва мы прибыли к месту работы, Кепка дал нам по тачке и приказал возить породу, предупредив, что работать нужно бегом.
И мы начали бегать с полными тачками от кучи срытой породы к краю горы и обратно. Сначала попробовали бегать не очень быстро, но капо снял черенок с кирко-мотыги и начал им подгонять нас. Бил так, что некоторые сразу падали. Тогда Кепка пинками и палкой начинал поднимать заключенного, и, если [128] человек не мог подняться, капо волочил его по лужам и грязи к штабелю таких же несчастных.
Целый день мы бегали с полными тачками земли. Я бежал и каждую минуту думал: «Вот-вот упаду», но падать нельзя - забьют насмерть, и я, напрягая все силы, бегал и бегал, увертываясь по мере возможности от тяжелой палки капо. Но временами и мне попадало. В голове мутилось от таких ударов, и я наугад бросался вперед или в сторону, чтобы спастись от следующего удара.
К концу рабочего дня я вымотался совсем. Дело дошло до того, что тачка вырвалась у меня из рук и скатилась под гору. Капо заставил меня лезть за тачкой и вытаскивать ее наверх.
Я спустился вниз, с опаской оглядываясь назад, не стреляют ли по мне конвоиры или не собираются ли они спустить на меня большой камень (такие случаи бывали). Добрался до тачки, но никак не мог вкатить ее наверх. Оставалось одно: втащить ее на себе. Но разве у меня хватило бы сил поднять ее? Кое-как я подлез под тачку, но встать с нею не мог. Ползком на четвереньках я с большим трудом добрался до верха. Капо сверху смотрел, как я карабкался с тачкой на спине, но никому не разрешил спуститься и помочь мне. Он захохотал, когда я, едва выбравшись наверх, бросился с тачкой бежать. Если бы он ударил меня хоть раз - я тут же бы ткнулся в землю. Тогда бы меня добили обязательно. Мое упорство, очевидно, заинтересовало Кепку. Я все время чувствовал его наблюдающий взгляд и знал, что он только и ждет, когда я свалюсь. И я двигался, двигался, не останавливаясь ни на одно мгновение. В этот день я уже не надеялся услышать лагерный звонок, возвещающий об окончании работы…
А утром меня снова ждала та же самая тачка.
На третий день многие товарищи уже лежали в штабеле, и их заменили другими, а я все еще держался на ногах. Капо почему-то стал меня меньше бить, а потом вдруг подошел ко мне и пощупал мои мускулы. Хоть руки у меня были очень худые, но мускулы, хорошо развитые в армии физкультурой, оставались еще довольно крепкими. Капо отошел, не сказав ни слова. И я снова возил свою тачку. Потом он опять подозвал [129] меня, показал, чтобы я поставил тачку, и повел меня к тому месту, где заключенные ковыряли породу. Вырвав у одного поляка кирко-мотыгу, он передал ее мне, а его поставил к тачке.
Теперь мне стало гораздо легче. Когда капо отходил в сторону, мы просто стояли или копали потихоньку. Только погода заставляла нас двигаться быстрее. Холодный дождь пробивал до костей, руки и ноги деревенели, зубы стучали. Те, кто не двигался, доходили до того, что лопата или кирка вываливались у них из рук. К ним подбегал капо и бил по рукам до тех пор, пока руки вообще не отказывались служить.
Вскоре в команду Кепки перевели и Володю Соколова. Он когда-то работал в этой команде, капо его знал, поэтому сразу дал ему кирку. Мы стали работать рядом.
Однажды в лагерь пригнали сто пятьдесят французов. Всю их одежду разрисовали крестами, на брюках масляной краской провели лампасы. С ними пришла дополнительная охрана эсэсовцев.
Французы сразу попали в команду Кепки. Их заставили возить тачки.
В первый же день мы узнали, что это - французские партизаны. Среди них были врачи, ученые, офицеры французской армии, в основном люди немолодые. Тяжелый климат, непосильная для их возраста работа, побои быстро привели к тому, что их группа начала буквально таять. Капо беспощадно гонял их, сталкивал вместе с тачками под откос. Конвоиры расстреливали их. Каждый день к обычной порции мертвых, которых мы вечером несли в лагерь, прибавлялось восемь-десять умерших французов. И только тогда, когда от ста пятидесяти человек осталась маленькая горсточка, они. растворились в массе заключенных, и им стало меньше попадать. Мы различали их по желтой звездочке, пришитой на груди вместе с номером и винкелем, - знак вечной каторги.
В числе французских партизан был один русский - офицер Советской Армии. Он попал в плен в первые месяцы войны, сумел убежать из лагеря военнопленных, пробрался к французским партизанам и мужественно сражался против фашистов. В лагере он наравне со своими товарищами по оружию делил [130] судьбу каторжника. Я видел часто на работе этого человека, но поговорить с ним не довелось.
Как ни уставали мы на работе, по вечерам нам выпадали приятные минуты, когда можно было посидеть с друзьями, поговорить о прошлом, помечтать. С Володей Соколовым мы обменивались самыми сокровенными думами, наша близость все росла. К нам в барак приходил Коля Дергачев. Он был намного моложе нас, мальчишестее, и мы ему не поверяли самые тайные планы и мысли, но относились к нему внимательно, по-братски.
Осенью прошел слух, что часть заключенных вывезут в другой лагерь. Натцвиллер загудел, как потревоженный улей. Начались разные толки. Одним осточертело это место, и они надеялись, что в другом лагере будет лучше. Другим не хотелось уезжать, они уже приноровились к этой жизни.
Вскоре стало известно, кто уедет отсюда. В одно из воскресений построили весь лагерь и зачитали номера тех, кто поедет на транспорте. Вот слышу, назвали мой номер. Я вышел из строя. Через несколько минут вышел Володя Соколов, за ним Коля Дергачев. Всего отправлялось двести пятьдесят человек.
Отправление было назначено на понедельник. Утром мы распрощались с товарищами, получили по черпаку чая и по пайке хлеба и вышли на центральную площадку лагеря, поджидая, пока подойдут машины.
В трех машинах нас перевезли на железнодорожную станцию и по пятидесяти человек загнали в маленькие душные вагоны. Мы сидели прямо на полу, тесно прижавшись друг к другу, ожидая, когда тронется поезд. Те, кому не хватало места, стояли или присаживались на колени.
Послышался гудок, дрогнули вагоны, и мы снова поехали навстречу полнейшей неизвестности.
Вместе с нами в уголке вагона пристроился наш новый знакомый, мой земляк Николай Куропатов. Мы познакомились с ним в лагере недавно, изредка встречались, но почти не говорили по душам. А тут, в поезде, коротая время, Николай разговорился. И мы узнали еще одну историю борьбы советского человека с фашизмом. [131]
